— Торговля? — закричал Гомеш. — А что они знают о торговле? Он погрозил де-Врини кулаком и заставил каноэ нервно покачнуться, так что пухленькая ангольская женщина, на которой он женился дюжину лет назад, успокаивающе положила руку ему на ногу. — Вы приставляете ружье к голове какого-нибудь бедного негра, и платите ему полпенни за латекс, который продаете в Париже за шиллинг четыре пенса. Торговля? Не было бы никакого золота из этого леса, если бы племена не доверяли нам и не получали справедливую цену за пыль, которую они приносят!

— Ну, это мы еще посмотрим, — ухмыльнулся бельгиец.— Видите ли, ваш патент на торговлю был выдан по ошибке — кажется, он предназначался для какого-то Гомеза, имя которого пишется с буквой «з», — и у меня есть приказ сопровождать вас обоих в Бома, пока этот вопрос не будет решен.

Широкое лицо Гомеса стало шафрановым. Он начал оседать, как снежная фигура в солнечный день. — Они не могут забрать наш патент из-за орфографической ошибки, допущенной их собственными клерками?— заскулил он, но его слова были скорее больным апострофом, чем настоящим вопросом.

Бельгиец все равно ответил на вопрос. — Вы так не думаете? Разве вы не знаете, кто назначает судей нашего Свободного Государства Конго? Уверяю вас, это не евреи и не портовые девки — негритянки.

Гомес, вероятно, упирался своей обвисшей тушей о поперечину лодки, хотя вполне мог дотянуться до «Маузера», лежащего на рюкзаке перед ним. Вероятно, именно это и подумал Баенга, когда сделал первый выстрел, который сбросил Гомеса в воду. Каждый лесной стражник с винтовкой последовал за ним неровным залпом, превратившим лодку в щепки, танцующие на декоративном фонтане. Струи дерева, воды и крови хлынули вверх.

— Кровь Христова, дураки! — воскликнул де-Врини. А потом: — Ну, так давайте и остальных!

Каминский закричал и попытался догнать своих гребцов, но он был тучный человек, и его сапоги по щиколотку врезались в мягкий песок. У туземцев тоже не было никаких шансов. «Готчисс» заикнулся, сбив с ног парочку из них, пока стрелок проверял прицел. Затем, изрыгая пустые гильзы, которые с шипением отскакивали в воду, пулемет выпустил пули в других бегущих людей. Каминский полуобернулся, когда чернокожий человек, бегущий перед ним, наклонился вперед, истекая яркой кровью изо рта и носа. Это желание увидеть приближающуюся смерть спасло торговца от этого: пуля, которая в противном случае вышла бы из его лба, вместо этого просверлила обе верхние челюстные кости. Глаза Камински вылезли из орбит так же аккуратно, как устрицы в серебряную ложечку гурмана. Его тело шлепнулось так сильно лицом вверх, что песок, в который он упал, покрылся рябью.

Стрельба прекратилась. Опрокинутая, пробитая и тонущая лодка Гомеса дрейфовала мимо носа парохода. — Я хочу, чтобы сюда доставили их рюкзаки, — приказал де-Врини. — Даже если вам придется нырять за ними весь день. То же самое с вещами на берегу, а затем сожгите лодки.

— А тела, хозяин?— спросил его вождь Баенга.

— Фу, — фыркнул бельгиец. — А зачем еще Господь Бог поместил крокодилов в эту реку?

Они не стали брать ухо Каминского, потому что оно было белым, и это привлекло бы внимание.

Даже в Боме.

Время шло. Глубоко в лесу земля вздымалась вверх, как грейпфрут, пораженный винтовочной пулей. Что-то толще древесного ствола рванулось вперед, схватило ближайшего человека и швырнуло тело, уже не различимое ни по полу, ни по расе, на четверть мили сквозь кроны деревьев. Земля тут же осела, но местами поверхность продолжала пузыриться, словно сделанная из нагретой смолы.

В пяти тысячах миль от этого места леди Элис Килри быстро вышла из своей адвокатской конторы, выполнив свое завещание, и приказала водителю ехать в Док «Норд Дойчер-Ллойд». Вместе с ней в экипаже ехал саквояж с одной старинной книгой и пачкой документов, толстых от воска, лент и золотой фольги — все эти атрибуты и королевские подписи под ними. Напротив нее сидел слуга — американец, которого она наняла всего неделю назад, когда закрывала свой лондонский дом и расплачивалась за оставшуюся часть своего заведения. Слуга, Сперроу, был юркий человек с загорелой кожей и глазами морозного цвета свинца, отлитыми в слишком горячей форме. Он почти ничего не говорил, но часто оглядывался по сторонам, и пальцы его шевелились, будто в них жила отдельная жизнь.

Время от времени удары молотов и топоров, раскалывающих дрова в дюжине частей леса, случайно сливались в единый ритм. А потом раздавалось стук — стук — СТУК, словно приближающийся из темноты зверь. У своего костра офицеры при этом, обычно замирали. Баенга посмеивались над этой шуткой и позволяли стуку утихнуть. Мало-помалу он появлялся вновь у каждой отдельной группы лесорубов, чтобы, в конце концов, повторить свое крещендо.

— Как дети, — сказал полковник Трувиль леди Элис. Инженер и два сержанта все еще находились на борту «Эрцгерцогини Стефании», обедая отдельно от остальных белых. Цвет кожи был не единственным показателем класса, даже в бассейне реки Конго. — Они будут рубить дрова, и пить свое малафу, жалкое пойло, называть его пальмовым вином, — значит, оскорблять слово «вино», и будут заниматься этим почти до рассвета. Через некоторое время вы привыкнете к этому. Тут уж ничего не поделаешь, ведь мы можем взять с собой на пароход только дневной запас топлива. Хотя они, конечно, могли бы найти и нарубить достаточно сухого дерева к разумному часу каждый вечер, но каждый имеет дело с собственным «умом»…

Де-Врини и Остерман присоединились к осуждающему смеху полковника. Леди Элис сумела лишь озабоченно улыбнуться. Днем, поднимаясь вверх по реке от бассейна Стэнли, она смотрела на местность, где ей предстояло вступить в бой: густой лес, здесь в основном узкий пояс, окаймляющий русло реки, но далее превратившийся в обширное, едва проходимое пространство. Деревья забирались до самой кромки воды и росли над берегами, как грибы. Леди Элис смогла себе представить, что там, где поток был меньше нынешней мили ширины Конго, ветви смыкаются наверху в кружевной черноте.

Теперь, ночью, даже в нижнем течении реки царила полная темнота. Это охладило ее душу. Экваториальный закат был не занавесом из постоянно сгущающейся марли, а лезвием ножа, разделяющим полушария. На этой стороне была смерть, и ни смех солдат Баенга, ни кубки португальского вина, выпитые у костра Трувиля, не могли этого изменить.

Капитан де-Врини отхлебнул глоток и посмотрел на окружающий его круг. Это был человек среднего роста, с округлостью медведя и кажущейся мягкостью, которая обычно скрывала скрытую под ней жестокость. Сидевший напротив него Сперроу затянулся сигаретой, которую свернул, и осветил свое лицо оранжевым светом. Капитан улыбнулся. Только потому, что этого потребовала его хозяйка, безумная аристократка, Сперроу сел рядом с офицерами. На нем была дешевая синяя хлопчатобумажная рубашка, застегнутая на все пуговицы, и джинсовые брюки, поддерживаемые подтяжками. Невысокий и узкогрудый, Сперроу выглядел бы глупо даже без поясного ремня и пары огромных самозарядных револьверов, висящих на нем.

Леди Элис, напротив, была безоружна. Как и мужчины, она носила брюки, заправленные в сапоги на низком каблуке. Де-Врини посмотрел на нее и, придав своей насмешливой улыбке выражение дружеского интереса, сказал: — Меня удивляет, госпожа Элис, что такая благородная и, я уверен, нежная женщина, как вы, захотела сопровождать экспедицию против самых злобных нелюдей на земном шаре.

Леди Элис приподняла слегка выпуклый кончик носа и сказала: — Это не вопрос желания, капитан. Она посмотрела на де-Врини с легким отвращением. — Я не думаю, что вы сами захотели бы поехать, если бы только вам не нравилось стрелять в негров за неимением лучшего развлечения. Человек делает неприятные вещи, потому что кто-то должен это делать. У каждого есть свой долг.

— Капитан хочет сказать, — вставил Трувиль, — что в этих джунглях нет никаких укрепленных боевых порядков. Человек с копьем может выйти из-за соседнего дерева и, хмыкнув, положить конец всем вашим планам. Хотя мы уверены, что эти планы должны быть.