Однажды ночью, вскоре после того, как я отправил эту историю Рэмси, зазвонил телефон. Под «ночью» я подразумеваю, что мы с женой уже спали. Звонивший представился Роджером Элвудом (которого я знал как неутомимого составителя антологии фантастики и ужасов, но никогда не встречал и не имел с ним дела). Он сказал мне, что сейчас редактирует ряд романов, и ему дали мое имя. Хотел бы я написать романы?

Я был совершенно ошарашен. В то время я продал всего около десяти рассказов, и не все они появились в печати. Я выпалил, что благодарен ему за этот звонок, но вряд ли смогу написать роман: мне понадобилось всего пять месяцев, чтобы написать повесть. Мистер Элвуд сказал, что сожалеет об этом, потому что он готов предложить мне контракт на две книги прямо сейчас по телефону, если я смогу сдать первую за шесть месяцев. Я повторил свой отказ, и он отключился.

Именно так я избежал фиаско с «Лазерными Книгами», которое подорвало (а в некоторых случаях и разрушило) карьеру многих из тех, кто принимал подобные предложения.

Я думаю, что отказался бы от этого предложения при любых обстоятельствах, но моя недавняя борьба за то, чтобы сделать хорошую работу над «Чем проклинать тьму», защитила меня от мысли о «легких деньгах». Писать нелегко, если тебя волнует результат. «Лазерные Книги» научили многих людей не заботиться о своей работе. Если в начале твоей карьеры и есть урок похуже, то я не знаю, какой именно.

Мне пришлось ждать еще несколько лет, чтобы продать роман. Я не жалею об этой задержке.

«А как же неизвестная Африка»? — Г. Ф. Лавкрафт.

***

Огромные черные деревья тропического леса нависали над деревней, затмевая ее и группу людей в центре. Человек, привязанный к столбу для битья, был с серой кожей и очень худой. Он задыхался от борьбы, но не мог сравниться с парой крепких лесных стражников, которые держали его. Еще десять стражников, каннибалы Баенга, жившие далеко на Западе, у устья Конго, стояли рядом с копьями или ружьями Альбини. Они шутили, болтали и смотрели на хижины, надеясь, что жители деревни вырвутся наружу и попытаются освободить своих товарищей. Тогда убийство будет в порядке вещей…

На это было мало шансов. Все мужчины, достаточно здоровые, чтобы работать, были в лесу, ища новые деревья, чтобы рубить их в пародии на сбор каучука. Закон гласил, что каждый взрослый мужчина должен приносить четыре килограмма латекса в неделю агентам короля Леопольда; закон не говорил, что агенты должны научить туземцев, как сливать сок, не губя деревья, с которых он поступает. Когда деревья погибали, деревенские жители не исполняли свои квоты и умирали сами, потому что это тоже был закон — хотя и неписаный.

Дальше, вверх по реке было еще много нетронутых деревень.

—Если ты не можешь научиться работать в лесу, — сказал один из Баенга, который закончил привязывать жертву к столбу рывком, который сам по себе разрезал плоть, — мы можем научить тебя не ложиться в течение многих недель.

Лесные стражники не носили униформы, но в бассейне реки Конго их крепкое здоровье и насмешливая гордость отмечали их более уверенно, чем могла бы быть любая одежда. Пара, связавшая жертву, отступила назад, кивнув своему спутнику с плетью. Тот ухмыльнулся, дернув деревянной ручкой так, чтобы развернуть десятифутовую плеть из квадратной шкуры гиппопотама. Он уже успел измерить расстояние.

Из ближайшей хижины выскользнул голый мальчик лет семи. Солдаты повернулись, чтобы уловить выражение лица жертвы при первом ударе плети, поэтому они не видели мальчика. Его отец резко выпрямился на столбе для битья и закричал: — Самба! Как раз в этот момент легкое шипение и треск от удара хлыста открыл восьмидюймовый порез под его лопатками.

Самба тоже закричал. Он был мал даже для лесного ребенка, тощий и с обезьяньим лицом. Он был также по-обезьяньи быстр, шныряя среди охранников, пока они поворачивались. Прежде чем кто-либо успел поймать его, он уже обхватил за талию человека с хлыстом.

— Вау! — удивленно крикнул стражник и рубанул его тиковой рукояткой хлыста. Угол удара был неудобный. Один из его товарищей помог ему, размахнувшись наотмашь ружьем «Альбини». Стальная пластина приклада глухо стукнула, как молоток о кол палатки, оторвав мальчику левое ухо и деформировав всю сторону черепа. Но это не оторвало его от человека, которого он держал. Двое лесных стражников придвинулись поближе, держа свои копья рядом с наконечниками, чтобы не задеть своего товарища, когда они их вонзят.

Избиваемый человек хрюкнул. Один из хихикающих стрелков обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как он оторвался от столба. Грубая веревка разрезала ему запястья еще до того, как разорвалась. Кровь забрызгала его, когда он сделал два шага и ударил руками по шее человека с хлыстом.

Стрелок прострелил ему тело насквозь.

Пуля «Альбини» была большой и медленной, и имела удар, как у набивного шара. Отец резко повернулся назад и сбил с ног одного из Баенга. Несмотря на рану, он снова встал и, пошатываясь, направился к Самбе. Из выходного отверстия пули у него за спиной покачивался розовый клубок кишок. Обе оставшиеся винтовки выстрелили. На этот раз, когда выстрелы сбили его с ног, пятеро копейщиков подбежали к телу и начали колоть его.

Баенга с хлыстом поднялся, оставив Самбу лежать на земле. Глаза мальчика были открыты и совершенно пусты. Лейтенант Трувиль перешагнул через него и крикнул: — Прекратите, идиоты! — на ревущую толпу копейщиков. Они тут же отступили. У Трувиля были навощенные усы и белый льняной костюм, который выглядел свежим, если не считать пятен пота под мышками, но револьвер на поясе был не для вида. Однажды он выстрелил из пистолета в охранника, который, опьянев от высокомерия и пальмового вина, начал жечь деревню, где все еще производили каучук.

Теперь худощавый бельгиец уставился на труп и поморщился. — Идиоты, — повторил он смущенным Баенга. — Три пули на счет, когда вообще не было необходимости стрелять. Разве квартирмейстер берет с нас плату не только за пули, но и за удары копьем?

Они смотрели в землю, делая вид, что их интересуют только безмолвные хижины или почесывание мест укусов насекомых. Человек с плетью свернул ее и опустился на колени с кинжалом, чтобы отрезать правое ухо мертвеца. На шнурке вокруг его шеи уже висела дюжина других, коричневых и сморщенных. Они будут сданы в Боме, чтобы оправдать подсчет израсходованных патронов.

— Возьми ухо у мальчика тоже, — отрезал Трувиль. — В конце концов, это он все начал. И нам все равно будет не хватать одного уха.

Патруль удалился, подавленный гневом своего лейтенанта. Трувиль бормотал: — Как дети. Вообще никакого смысла. После того как они ушли, из ближайшей хижины вышла женщина и стала укачивать своего сына. Они оба тихо стонали.

Прошло время, и в лесу забил барабан.

В Лондоне леди Элис Килри склонилась над письменным столом в своей библиотеке и открыла книгу, которую ей только что привез посыльный из Вены. Ее волосы были собраны в мышиный пучок, из-за которого средний возраст скрыл все, кроме намека на каштановый цвет. Она рассеянно теребила выбившийся локон, переворачивая страницы и щурясь на свой выдающийся нос.

На середине книги она остановилась. В немецком заголовке были даны инструкции, в которых говорилось, что приведенная там формула является средством отделения смерти от подобия жизни. Остальная часть страницы и три последующих были написаны фонетической транслитерацией с языка, который мало кто из ученых смог бы распознать. Леди Алиса не произнесла ни одной из этих фраз. Предчувствие больших затруднений и чего-то большего, чем они, затуманило ее сознание, когда она, молча, читала дальше по странице.

Пройдет восемнадцать лет, прежде чем она произнесет хоть одну часть формулы вслух.

Сержант Остерман, как обычно, пил пальмовое вино в тени баобаба, а Балоко наблюдал за взвешиванием деревенского каучука. На этот раз Баенга приказал М’фини, вождю, подождать, пока не будут приняты все остальные мужчины. Когда жилистый старик подошел к столу, за которым сидел Балоко, окруженный своими компаньонами — лесными стражниками, в деревне воцарилась зловещая тишина.