Затем, как всегда, будучи ученым, его мозг уловил загадочную нить, которую он мысленно прочертил, и он задал простой, задумчивый вопрос, который заставил меня, снова вспотеть: — Интересно, почему я могу принимать только личности умерших людей? Вы могли бы подумать, что, либо все поверхностные мысли будут проходить, либо, их, вообще, не будет. Конечно же, представители других рас не тратят все свое время на повторение своих человеческих имен, не так ли?

Но это казалось лишь незначительным вопросом, который вскоре должен был проясниться вместе с гораздо большими тайнами, а Денкирх вернулся к своим текущим делам.

— Все, что вам нужно сделать, — повторил он, — это надеть шлем, перевести переключатель во второе положение, чтобы освободить мой разум, а затем в третье положение, через десять минут, чтобы вернуть меня обратно.

Я подождал немного, сцепив руки на коленях, чтобы они не дрожали, и задал вопрос, ответа на который уже боялся: — Когда вы планируете попробовать это?

— И когда же? — удивленно повторил он. — Ну, конечно же, сегодня вечером. Небо чистое, статический уровень низкий — чего еще можно желать?

Следующие сорок пять минут я, молча, и смиренно ждал, пока Денкирх в последний раз проверит свое оборудование, пока, наконец, он не отступил назад, не посмотрел на него с минуту, уперев руки в бока, и не сказал: — Ну, я думаю, все, что нам остается, это включить его и дать ему прогреться.

Он коснулся выключателя на дальнем конце консоли, и комната задрожала, когда стоящий рядом генератор набрал скорость. Через несколько минут тряска утихла, сменившись тихим мурлыканьем, и Денкирх объяснил: — Это просто была зарядка конденсаторов. Конусы будут потреблять много энергии, когда они начнут работать. Над консолью есть выключатель освещения, которым вы должны щелкнуть, прежде чем включить аппаратуру. Он отключает все, кроме необходимых приборов, чтобы снизить нагрузку, когда вы включите конусы. Освещения циферблата будет достаточно, чтобы вы могли видеть, когда ваши глаза привыкнут, и, кроме того, большая часть того, что вы увидите, будет поступать через мои глаза.

С этими словами Денкирх сел на кровать, надел шлем и лег во весь рост, вытянув руки по бокам. — Вы можете пристегнуть меня, Джонни? — сказал он, и его слова были несколько приглушены подбородочным ремнем шлема. — Я сомневаюсь, что это имеет большое значение, но есть небольшой шанс, что мое тело может немного двигаться после того, как мой разум отключится, и я не хочу повредить свой шлем и не дать вам увидеть, что происходит, вот как.

Щелкнула застежка, и я пошел от кровати к консоли, пытаясь придумать слова, чтобы объяснить Денкирху, чего я боюсь. Но это был не тот страх, который можно было бы объяснить; он был слишком прост для этого.

Провода от шлема были слишком коротки, чтобы я мог дотянуться до выключателя с надетым шлемом. Поэтому я выключил свет, а затем сел и подождал, пока снова смогу видеть, прежде чем попытаться надеть эту громоздкую штуку… Возможно, даже больше, и в каком-то смысле эта минута была самым ужасным испытанием, которое я пережил в тот вечер. Это было так, как, если бы я проснулся за мгновение до того, как мой будильник зазвонит утром, все еще удобно устроившись в постели, но зная, что резкий шум может разразиться в любой момент. Это и даже больше, потому что это был последний блаженный сон, который вот-вот должен был разбиться вдребезги, и мое подсознание знало это, хотя и не могло сказать.

Денкирх крикнул из темноты позади меня: — Вы готовы?

Многочасовой страх, который я испытывал, наконец, прорвался сквозь мое достоинство, и я закричал: — Денни, это неправильно! Ради Бога, забудьте об этом и просто опубликуйте остальные ваши находки. Одного этого достаточно, чтобы сделать вас настолько богатым и знаменитым, насколько вы можете захотеть.

— Нет, — ответил он, — я уже так богат и знаменит, как мне хочется. Я просто хочу узнать правду. Я не иду на дикий риск, но даже если бы и рисковал, то это стоило бы того, чтобы иметь шанс продвинуть человеческое понимание настолько, насколько это будет возможно. Поворачивайте переключатель, Джонни.

Как только он закончил, передо мной замигала красная сигнальная лампочка, предупреждающая о самолете.

— Над нами самолет, — нетерпеливо сказал я, теперь уверенный, что, по крайней мере, есть небольшая задержка. Если бы мы задержались… Но это ничего не могло изменить.

— Это не имеет значения для первого этапа, и он исчезнет прежде, чем я вернусь. Переключайте.

И, да поможет мне Бог, я это сделал. Но ведь бога нет, не так ли? Ни бога, ни рая, только ад, который взирает на нас каждую ясную ночь. Как только я щелкнул переключателем, стало ясно, что Денкирх был совершенно прав. Но до сих пор никто из нас не понимал, насколько беспомощным окажется земное эго в новом теле. Я даже не успел пошевелить рукой, как она почти сама дернула переключатель, и я сел, дрожа в темноте от собственного крика и криков Денкирха, которые все еще отдавались эхом в моей голове.

Можете ли вы себе представить — можете ли вы начать воображать! — что значит быть совершенно чуждым? Ваше тело, ваш мир, даже ваш ум, за исключением этого крошечного, бессильного пятнышка эго, которое кричит: — Это не я. И кричит еще громче, зная, что оно есть и будет вечно, тело за телом, вечность за вечностью, пока пространство и время не исчезнут! Вот, почему я больше не сплю безоблачными ночами, потому что мириады звезд приветствуют меня во сне шепотом: — Скоро ты будешь с нами, с каждой из нас, — и высокий тонкий крик Плеяд говорит мне, где сейчас находится Денкирх.

Я знаю, что это неправдоподобная история, и я сам мог бы подумать, что это сон, если бы не обернулся и не увидел в зеленом колдовском свете светящихся циферблатов последние земные останки Самюэля Денкирха. Затем я швырнул свой шлем в консоль и выбежал из подвала, который полыхал позади меня, когда брызжущие дуги от разбитых приборов зажигали каркасы стен; и потом я ничего не помню, кроме своих собственных криков, пока патрульная машина не остановила меня в Индиане. Возможно, само возвращение было фатальным, но я скорее думаю, что это была атмосфера; ибо Денкирх возвратился на Землю в виде мерзости со щупальцами, которой он стал на Денебе…

Лжепророк

Латынь была якорем моей души еще со второго семестра учебы в колледже. Я не знаю, почему так должно было случиться, но я могу рассказать, как это произошло.

Я два года изучал латынь в старших классах, потому что это было именно так, или же Испанский. Ни тот, ни другой вариант меня не устраивал, но я был вынужден изучать несколько иностранных языков. Мои оценки были вполне адекватны, но никто не мог принять меня за латиниста, и я не помню, чтобы получал какое-то особое удовольствие от занятий.

Мой план в колледже (Университет Айовы) состоял в том, чтобы специализироваться на химии, поступить на юридический факультет и стать патентным поверенным. Химия требовала немецкого языка, поэтому я начал изучать немецкий в надежде, что никогда больше не прочитаю ни строчки по-латыни.

Я довольно быстро понял, что мне не суждено стать химиком (или, как я подозревал, патентным поверенным), и я переключился на историю. Я продолжал заниматься немецким языком (который мне не очень сильно не нравился), потому что не верил, что смогу когда-нибудь вернуться к латыни после года пропуска этого языка.

Вот тогда-то все и стало становиться немного странным. Колледж полностью разрушил мою жизнь. Все изменилось. Я не хочу сказать, что все было плохо — огромная библиотека Айовы, в частности, была замечательным ресурсом для такого человека, как я, который может интересоваться широким кругом предметов, но все было по-другому. Я поймал себя на том, что я думаю, о латыни как, о той части, которую я мог бы вернуть себе из той, ну, юности, от которой я отказался, когда ушел из дома.

Я позаимствовал старый экземпляр учебника латинского языка, которым пользовался в старших классах, и стал изучать его самостоятельно. По правде говоря, я изучал его впервые: в старших классах у меня было чутье на зрительные переводы, но грамматика меня мало интересовала. Я начал регулярно заниматься на моем третьем семестре и прошел почти все латинские курсы, предлагаемые в Айове, прежде чем я закончил колледж. Я закончил обучение с тридцатью семестровыми часами и спросил, могу ли я назвать Латынь моей второй специализацией вместе с историей. Администрация согласилась.