Что делать? Признать, что бездарь? Умыть руки?

Попридержите с выводами! Повествование только начинается.

Составив себе индивидуальную программу, сын прозанимался по ней весь второй академический отпуск. Не поднимая головы.

Мы с женой наблюдали, как день ото дня в нем крепла уверенность в своих способностях.

Занятия в университете начинались в сентябре, а уже в конце июня он сказал нам, что теперь первую сессию сдаст.

Его уверенность наполнила наши сердца радостью.

***

Но заявил о себе июль, и радость была омрачена. Четвертого числа умерла наша борзая сука. Дорогой девочке только-только исполнилось три года, и она сгорела за три дня. От тромбоза глубоких вен – проявления заболевания, которое до того никак себя не обнаруживало. Наша ветеринар была в командировке. Жена ей позвонила − ветеринар предположила названный диагноз и предупредила, что если он правилен, то болезнь неизлечима, конец наступит скоро, до ее возвращения. Он наступил за день до этого срока. А другие ветврачи правильного диагноза поставить не смогли и лечили нашу бедную девочку от укуса гадюки – ничего другого не придумали.

Горе, наплывы воспоминаний, реки слез…

Мы не успели сполна порыдать − ни сообща, ни в уединении каждый, − как через два дня после смерти девочки захромал наш кобель. Ему было девять, он мог прожить еще не один год, но рентгеновский снимок показал у него рак кости, и наша ветеринар отпустила ему два месяца.

Жена выделила средства на лекарства, чтобы ее неповторимый мальчик не страдал от болей и мог ходить на прогулки до последнего своего дня.

Он не страдал, был всячески обласкан. И проходил. Полтора месяца.

Его не стало − нагрянула пустота. Абсолютная. Невыносимая. Она была вокруг и в наших душах. А к ней присоединилась мука. Которая захлестнула с такой силой, что спасения от нее не предвиделось. Но жена спасение нашла. От одной московской суки, что была похожа на нашу, она заказала двух щенков – мальчика и девочку. По неодолимому зову сердца и в память о наших ушедших борзых.

Мы стали ждать января. Он был временем сессии сына и временем рождения щенков.

В этот – третий − раз сын сессию сдал.

      Сука оказалась пустой.

Предыдущий год, в котором и повязали приглянувшуюся жене борзую, вообще выдался “неурожайным” на щенков.

На это тягостное событие − а вернее, события антипод − горой навалились думы по поводу летней сессии сына, куда более сложной.

Последние перечеркнули во мне переживания, связанные с отсутствием в доме собак, и вслух я стал поговаривать о судьбе: мол, она − против, чтобы у нас появились щенки.

Устал. Винюсь.

Был измотан, а за истекшие полгода обвыкся существовать без забот, связанных с собачками. Понравилось долго спать по утрам, которыми прежде выводил своих борзых на прогулки, а также − много и славно бездельничать по выходным, что в недавнюю бытность были посвящаемы полям.

Жена слушала меня и плакала. Слушала и плакала. Проходили дни, и я уже стал склоняться к мысли, что исподволь уговорил любимую отказаться от приобретения щенков.

Минули две недели − окрепшее самомнение побудило меня удостовериться в окончательной победе.

***

Был февраль. Погода стояла швах. Воздух – сплошная удушливая влажность. Небо в непреходящих тучах. Бесконечные дожди и грязища. Температура нулевая. А если столбик термометра и опускался ниже, то всего на несколько градусов, и лишь для того, чтобы дождаться с небес чистого снега и тут же подпрыгнуть обратно к нулю, а то и выше. Опять оттаивало, белоснежный покров на глазах превращался в слякоть, и этому природному надругательству над человеческими ожиданиями зимы не было ни конца, ни края.

Творящееся за окном безобразие повергало в уныние. Особливо – по утрам трудовых будней. Совершенно не хотелось покидать уюта теплой квартиры и внедряться в неприбранное холодное пространство снаружи.

Иное дело – выходные. Хоть плачущая от собственной неопрятности природа и не вызывала оптимизма, в то же время встречаться с собой не обязывала. А посему, проснувшись, можно было неторопливо приблизиться к окну, лениво зевнуть и мстительно показать кукиш непроглядному небу, моросящему дождю, чавкающей слякоти и всему несправедливому миру.

Так вот, было утро выходного. Завтрак на кухне в кругу семьи. Самое время для застольной беседы о том о сем.

Но когда я, наивный, завел свою шарманку про щенков, жена в один прием показала мне и кузькину мать, и где раки зимуют, и как получают по пятое число… − всего перечислять не желаю.

Совсем позабыл, что с ней всегда так: поплачет-поплачет, и в атаку, да с рвением, что на пути ей лучше не попадаться.

Словом, лишь только я изрек пару фраз о судьбе и щенках, жена, и не думая пускать слезу, как-то нехорошо поднялась из-за стола.

Нет, с ногами у нее был полный порядок − она лишь расставила их пошире, для упора. Со спиной – тоже. Выправка, как у строевого офицера. Но мне отчего-то сделалось нехорошо. Даже прямо-таки дурно. Тем паче что кисти ее рук оставались сокрыты столом, а я вдруг представил, будто в них она держит свою вертикальную двустволку с верхним дробовым и нижним пулевым стволами, и оба они заряжены.

Двустволка, приобретенная некогда моей ратной избранницей для потенциальной, как она выразилась, охоты на дичь, с утра из сейфа не изымалась, и ствол к прикладу жена не прилаживала. Уж что-что, а оружие своей разлюбезной в ее проворных ручках я бы заметил.

Но напряженность ситуации затмила мой разум, и абсолютная невероятность обернулась в воображении своей противоположностью: я представил жену с ружьем, а о себе стал думать как о дичи. Что не зря. Лицо благоверной являло убийственную маску. Ее ноздри раздувались и сдувались с таким остервенением, словно готовились извергнуть смертоносное пламя. Глаза пылали хищным огнем, уподобившись глазам голодного волка. Она жадно меня ими пожирала. Но этого мало. Плотоядно облизнувшись, она приоткрыла ротик в кривом оскале, и кухню огласил звериный рык: “Заткнись!!!”

Я вмиг уразумел, что заткнуться нужно, и заткнулся.

Как подкаблучник? Как мямля? Как тряпка? Неправда! Сам могу устроить скандал, когда сдают нервы и нужно дать выход чувствам. Способен и весомо скандалу посодействовать, ежели его инициатор не я. Всегда пожалуйста!

Что тут скажешь: моя семейка – та еще семейка! В ходе разборок переплюнет любую итальянскую. И хотя, признаюсь, мое мужское слово в наших стычках никогда не оказывается решающим – все эти победы неизменно принадлежат жене, − я не сдаюсь долго, за что себя уважаю.

Но тут случилось экстраординарное: настроенной на столь воинственный лад моя родная предстала впервые. Она, безусловно, собой владела и отчет в своих действиях себе отдавала, что меня радовало, но − и это сводило на нет все мои отрадные потуги – ничуть не собиралась обуздывать свою стартовавшую ярость.

Отпущенные на все стороны, ее чувства заносились по кухне как угорелые и стали пребольно лупить меня – виновника их нарушенного баланса. Столбик ее горячности зашкалил за предельную отметку, принятую в наших семейных дрязгах, и мне было совершенно неведомо, как высоко поднимется планка нового эпатажного рекорда женщины моей судьбы.

Я был обескуражен, растерян, сбит с толку, придавлен. Но и воодушевлен! Собственной женой! А как иначе? Из ее уст мне вот-вот предстояло постичь высокий смысл и глубокую содержательность моей будущности. И не важно, что интрига в том отсутствовала, что я отлично понимал, как все будет обстоять, − значение имела ясность перспективы.

Мой план занудно безмятежного существования не удался – и что с того? Взамен меня намеревались одарить насыщенной, активной и духовной жизнью.

Опять и снова.

Осознание неизбежности возобновления моего “собачьего” прошлого обдало меня щемящей ностальгической волной… и потому, заткнувшись, я молчания уже не нарушал.

      Ничуть не потревожив формы оскала, ротик жены выдавил по уголкам пену и из него вынеслось: