Марши в мобильник по ее просьбе закачал сынок, и, надо сказать, откликнулся тотчас. Тает перед армейскими мамочкиными замашками.

Но как любовь всей моей жизни усвоила содержание звонка, когда голос в телефоне, напомню, неземной, еще и звучал на незнакомом языке, − сие осталось бы тайной, известной лишь посвященным, но жена − естественно, посвященная − поведала мне “как”. Незнакомый язык отдавался в ее голове смутными видениями, вызывающими просветление в ее эмоциональных недрах, что – видения и просветление вкупе − предрекало скорое обретение семьей душевного равновесия.

Если кто не понял, я не виноват. Лично до меня дошло. Приблизительно.

Однако представьте: спустя день после звонка, предназначавшегося единственно для незримой и неосязаемой субстанции, скрывающейся внутри милой моему сердцу женщины, мне и в самом деле материально помогло предприятие. Оно не забыло моего самозабвенного ударного труда и сполна окупило затраты на лечение.

Я обрел возможность не беспокоиться о средствах и в полном душевном спокойствии поправляться на дому еще в течение двух месяцев.

Бросить курить я не смог – прошу прощения. Большой стаж зависимости сделал ее неодолимой.

Все же подошел к нашему с зависимостью союзу критически и выбрал компромиссный вариант: с “четверки” перескочил на “единичку” − самые слабые по содержанию никотина и смолы сигареты, − сократил вдвое дооперационную суточную норму, а затягиваться стал через раз и в четверть силы.

      Выздоровление мое проходило замечательно, с одной стороны, и не шибко здорово, с другой.

***

Царствовало лето. Ему радовалась природа. Светило яркое солнце. Жара в тот год не оборачивалась зноем. По утрам и вечерам дул прохладный ветерок, привносящий в квартиру неповторимый аромат трав и цветов, растущих в рощице, что располагалась по соседству с домом, а также свежесть и влажность от протекающей через рощицу речушки.

Я упивался долгожданным, да к тому же затянувшимся отпуском, обитая на чистых простынях, воссоединяясь с обожаемыми фантазиями своего кумира Роджера Желязны и обнимая наших собак, которых боготворил. Ими были двухгодовалая псовая борзая сука, очень красивого – белого с половыми пятнами − окраса, и восьмилетний псовый борзой кобель.

Напротив, на тумбочке, по-домашнему ненавязчиво бубнил телевизор. Еда мне подавалась в постель, и я ни в чем не знал отказу.

Когда солнце начинало клониться к закату, с женой или сыном я выводил на часовую уличную прогулку наших любимых борзых. Ежедневные непродолжительные хождения были прописаны мне хирургом по сосудам.

Но вот незадача: если до подъема с кровати жизнь для меня выглядела восхитительной, то после давалась нелегко. Вживленный в меня шунт, расположенный продольно в правом бедре и не чувствовавшийся в покое, заявлял о себе, едва лишь покой нарушался.

      К нему настойчиво начинала притираться плоть, и взаимодействие живых тканей ноги с ее искусственной составляющей доставляло массу разнообразных и невыразимо мучительных ощущений. Конечно, если бы я передвигался с помощью палочки, этих ощущений было бы значительно меньше, но хирург запретил ее использование спустя два дня после операции. Он заявил, что палочка в руках прооперированного им пациента – приговор ему как специалисту по сосудам.

Великолепная − надежная, удобная в руке, красиво мореная под красное дерево, с мягким резиновым наконечником – палочка моментом была изъята из обращения вездесущей спутницей моей жизни и запрятана неизвестно куда.

Как специалист хирург мог торжествовать победу, и, когда я лежал в постели, мои мысли о нем были преисполнены благодарности. Однако во время движения я ненавидел его люто – уж не знаю, что с ним приключалось в означенные моменты.

Так я и зажил: уколы бесплатного инсулина, по три на дню; разорительные по стоимости таблеточки от атеросклероза и для разжижения крови; постель с любимой книжкой и ненаглядными собачками; вечерняя с собачками прогулка; периодические, для продления больничного, посещения хирурга районной поликлиники и… сон − в избытке, сладкий, как сахар. Сахар, который диабет отнял у меня навсегда!!!

***

В средине августа, на закрытии больничного листа хирург районной поликлиники поинтересовался, не желаю ли я оформить инвалидность.

− А это возможно? – с горечью вопросил я, даже в шунтированном своем положении не отождествляющий себя с инвалидом.

− По идее − да, если постараться, − несколько расплывчато начал врач и, не оттягивая, пояснил: − Вот если бы вам шунт не вшили, тогда − вне всяких сомнений. Наличие же шунта и как следствие работоспособной ноги создает проблемы определенного свойства.

Проблемы сии – ни для кого не тайна. А их свойства определяются в ходе контакта с чиновничьей сферой государства, варьирующей по своему усмотрению ворохом взаимоисключающих инструкций и предписаний. Разрешаются же в форме подношений.

Я все понял, живу не где-нибудь − в России. Тем не менее…

…прикинув в уме размер денежного довольствия семьи и уже произведенные на меня траты, от инвалидности отказался наотрез.

Врач обиженно передернул плечами, и на том вопрос был исчерпан.

***

Последняя треть августа выпроводила меня на предприятие. Не то что бы я был не рад возвратиться к работе – наоборот, но меня мучил страх перед будущим. Как удастся всю оставшуюся жизнь совмещать работу и лечение?

Однако помаленьку работа и лечение друг к дружке приспособились, и я даже стал воспринимать себя здоровым человеком. Нога не болела и исправно выполняла свои функции, а постоянная зависимость от инсулина угнетать перестала. Тем более что организм довольствовался самыми минимальными его дозами.

Правда, первые два месяца меня продолжала беспокоить боль от трения плоти о шунт, но потом о ней позабылось.

В октябре я уже выходил со своими борзыми в поля, где они гоняли зайцев.

***

Поля эти раскинулись за городской чертой, и от нашего дома до них было около двадцати минут ходу.

Некогда засеиваемые то подсолнухами, то кукурузой, а уже пять лет как нетронутые, они сплошь поросли дикими травами и цветами, вернув себе первоначальное естество и преобразившись в красивейшую степь.

Первые два года нарождающаяся степь смертным боем билась с репейником и амброзией, но на третий победила.

***

Чтобы до нее добраться, требовалось пересечь дорогу, дальше − площадь перед супермаркетом и, обогнув его, преодолеть балку, склоны которой были заняты дачами, а по дну балки протекала речушка, с переброшенными через нее мостками, сливавшаяся в своем продолжении с речушкой, протекавшей в рощице, что была неподалеку от дома.

***

По степи я отмахивал со своими борзыми около пяти километров зараз. Всего на пару-тройку километров меньше, чем во времена дооперационные. Жена с сыном непременно шагали рядом и были счастливы моему чудесному исцелению.

Казалось бы, отныне, когда небеса милосердно сохранили мне ногу и вернули хорошее самочувствие, можно было надеяться, что они расстараются преподносить подарки и в ближайшем будущем, как это по обыкновению бывает при повороте к лучшему. Но – нет.

***

Пришел январь − сын вторично провалил первую сессию первого курса. Перевести его в любое другое высшее учебное заведение не разрешал закон. Для этого полагалось окончить первый курс. Да сын и не хотел переводиться – несмотря ни на что настроился на третий год обучения. Его решение и упорство послужили для нас с женой хоть каким-то утешением.

Если во время первого академического отпуска сын лишь непонимающе глядел в университетские учебники по математике и физике, производя впечатление полного невежды, то в отпуске втором он занимался со знанием дела. Вслух заучивал теорию, а заучив, приступал к задачам. Засиживался за ними до утра, если не получалось решить сразу.

Умные люди скажут: надо было университетских репетиторов нанимать, и с первого года обучения! Но вот какая история: суть репетиторства на физфаке заключалась в подготовке к сдаче сессий и предполагала наличие у студента определенной совокупности знаний. Для подготовки к первой сессии первого курса было необходимо иметь надлежащий задел школы и знать материал, преподанный за семестр. Благодаря высокому уровню университетского преподавания, на первом году обучения сыну удалось восполнить пробелы школьного задела. Но на втором году дальше продвигалось с трудом. Математика и физика школы высшей доходили до сына туго, материал за семестр он не освоил, репетиторство было бесполезно.