XIV

       Вся ночь с 21 по 22 августа, была впереди. Не вернуться в часть хотя бы на утреннее построение, было нельзя. Обессилевший от объятий Вадим заговорил первым:

– Света! Расскажи мне про своего сына.

– А что ты хочешь узнать, миленький? А ты вообще – любишь детей? Не хочешь – можешь не отвечать.

– Я не буду пока отвечать. Ты мне просто расскажи о нем, а я послушаю. Он совсем ничего не говорил тебе о том, как заблудился в лесу?

– Вадик, да ну зачем тебе это? Говорил, конечно. Просто это было настолько ненормально, что мне даже стыдно за него. Подумаешь еще, что он дурачок какой-нибудь. Он у меня перед отъездом, вообще-то, знаешь, что спросил?

– Ну-ну, говори, Светочка. Да ты не беспокойся – что я там подумаю. Просто говори, как будто меня и нет рядом.

– Он… он меня про тебя спросил. А конкретно – почему ты так и не захотел стать его папой? А я, как увидела тебя на вокзале, сразу и забыла про это. Хотя всю дорогу думала. А еще он меня спросил: «Мам, зачем едешь в Мурманск одна?». Потом, словно чувствовал – сказал, что тоже хочет тебя, Вадик, увидеть. А почему так спросил – не знаю, хоть убей. Я ж тебя давно уже при нем не вспоминала… Удивительно, да?

– Действительно, странно.

– А я вот тоже раньше детей не очень-то любила, а как родила.… Ну почему, почему мы с тобой не встретились лет пятнадцать тому назад? Мы бы подружились сначала, а потом обязательно влюбились бы по уши – и я родила бы тебе сына. Твоего сына, милый.

– Почему не встретились? Да я занят был пятнадцать лет назад: детский сад, песочница, и всё такое…

– Ах ты, мой юноша невоспитанный! Женщине нельзя на её возраст намекать. А вообще – не обращай на это никакого внимания, я фору любой малолетке дать могу, не сомневайся.… И всё же, Вадик: ты как к детям относишься?

       На самом деле Вадим не любил детей. Нет, не то чтобы он их ненавидел – просто вообще не испытывал к ним никаких эмоций. Ну, дети – и дети. Сказать об этом Мишиной маме он не смог. Тем более что Светин сын был для Ковалева скорее приложением к маме, чем ребенком. Причем странным и несколько отталкивающим приложением.

– А ты ему говорила, к кому и зачем едешь?

– А ты сам сказал бы? Мне, Вадик, даже перед тобой стыдно теперь – не то, что перед сыном. Я сказала, что еду к одному знакомому, по делам.

– Миша за все это время про меня еще что-нибудь спрашивал?

– Да, сразу наутро, как ты ушел. Это он меня тогда попросил к тебе в Киеве в часть придти. Ну, помнишь – на КПП с тобой сидели?

– Помню, Свет. По-дурацки все тогда получилось.

– Вадик, а тебя надолго ко мне отпустили?

– До утра отпустили, скоро пойду. Хочешь – я тебе билет на самолет до Киева куплю?

       Ситуация была не самой приятной, это почувствовалось сразу. И, хотя Вадим не смотрел сейчас на Свету, он поймал ее состояние. Девушка тихо опустилась на плечо матроса и заплакала. Одна слезинка скатилась ему на грудь. Осторожно приподняв Светину голову, Ковалев сел на край кровати. И хотя более идиотского и неуместного в данной ситуации вопроса, невозможно было придумать, Вадим его почему-то задал:

– А ты к Сереге Торшину с серьезными намерениями сюда собиралась?

– Я не знаю. Честно – не знаю. Просто хотела приехать и приехала… Мне все равно, могла хоть сразу же и обратно. Послушай, милый мой: не надо про это, прошу тебя. Поехали со мной? Я веду себя, как дурочка, извини. Поедешь?

– Не могу.

– Я понимаю, Вадичек, понимаю… а почему не можешь?

– А говоришь, что понимаешь. Как же я поеду, Светик, если у меня даже паспорта нет. С военным билетом, да без отпускного удостоверения, можно доехать максимум до вокзала. Эх, иметь бы паспорт левый какой-нибудь или машину времени…. Шучу, конечно.

– Тебе еще долго служить?

– Осенью домой. Света, я к тебе в гости приеду после дембеля. Мне очень много сказать тебе надо, поговорить серьезно. Я наврал про то, что меня до утра отпустили. У меня времени совсем не осталось… уже часа три – как не осталось. Командир и так кичей пугал. Хочу прямо сейчас всё понять, так что давай серьезно: ты хочешь со мной жить?

– Я ничего в жизни так еще не хотела, миленький. Уезжай ты отсюда, и – ко мне в Киев. Я ведь еще и богатая, Вадим. У меня знаешь, сколько золота спрятано? Ужас просто.

– Ну и сколько же: цепочка с крестиком, да пара сережек?

– Больше. В тысячу раз больше, чем даже представить себе можно…. Да ты же и сам видел.

– Ты о чем это?

– О слитках, конечно. Они же все – у меня…

– Из подвала? А как же ты…

– Да подвал тут не при чем. Поцелуй меня.

       Вадим поднялся с кровати и попятился к двери. Нащупав рукой выключатель, он зажег свет люстры и в тот же миг обнаружил, что постель пуста. Колени подогнулись, и Вадим с грохотом повалился на пол. В воздухе запахло подвальной сыростью, а в спине заныло, как когда-то от удара гвоздем. Непреодолимый страх сковал сознание и парализовал все тело, потом свет погас. В следующее мгновение нежный голос тихо шепнул на ухо что-то приятное, и Вадим открыл глаза. Светлана сидела на краю кровати в своем красном плаще. Ничего не понимая, Ковалев посмотрел на часы: почти без четверти семь, утренняя поверка – в девять. Поездка на такси – сорок минут. Надо собираться.

       Светлана утренняя ничем не отличалась от Светланы ночной: та же ослепительная красота, шикарные волосы, тот же голос:

– Вадик! Я поеду уже, а тебе в часть надо. Ты вчера сказал, что тебя до утра отпустили. Но ты мне не на несколько дней нужен, а навсегда. Так что мне задерживаться – смысла нет. И билет на самолет мне покупать не надо. Я на поезде привыкла, высплюсь заодно. А ты выспался, мальчик мой?

– Нет. А я что – спал? Долго?

– Часа в два заснул. Пообещал купить мне билет на самолет – и заснул. А я на тебя всю ночь смотрела, родной мой. Ты так спишь интересно, ну прямо как ребенок маленький: губки бантиком сложил – и сопишь себе. Господи, как же я тебя люблю! В поезде засну и буду сны про тебя смотреть всю дорогу…

– А я про золото что-нибудь говорил?

– Да какое еще золото? Вадик, ты меня не провожай, ладно? У вас же один вокзал – любой таксист довезет. Если ты правду мне говорил про любовь свою – жду тебя скоро, адрес ты знаешь. Когда увольняться будешь – дай телеграмму, чтоб я больше писем тебе в часть не слала. Спасибо за все, мой хороший. Жду. Пока.

       Вадим стоял перед дверью и смотрел на ее серую дерматиновую обивку. Шаги на лестнице стали тише, а потом и вовсе пропали. В подъезде послышался лай собаки и недовольный голос её хозяина, обещающего содрать шкуру со своего питомца. Ощущение абсолютной опустошенности, провал в памяти, предчувствие разборок в части – все это слилось в огромный ком, застрявший в горле. Ком, который не дал даже попрощаться, как следует, со Светланой.

       Эта ночь подарила Ковалеву многое. Она преподнесла ему самую любимую (он был уверен в этом) и любящую женщину. Она вручила ему вожделенный Киев. Она наградила его ни с чем не сравнимой интимной близостью. Однако эта ночь ничуть не внесла ясности в их отношения и не развеяла житомирские сомнения. Напротив – всего этого стало больше.

       XV

       Письма от Светланы, как казалось Ковалеву, приходили почти каждый день. Ничего более трогательного, он не читал за всю свою жизнь. Отвечал, как правило, скупо и всякий раз указывал, что стесняется писать ответы на такие письма:

       «…Вадик! Тогда, летом прошлого года, я встретила смысл своей жизни. Он пришел ко мне, словно ответ на все вопросы, словно подсказка судьбе. Ночь, проведенная в страсти и безумии, подарила дорогу в будущее. Секс не был самоцелью, он лишь помог тебе донести до меня нечто большее, чем то, что принято передавать словами. До встречи с тобой я никогда не была так близка к откровению, теперь же могу говорить о любви, словно о чем-то совершенно ясном и физически ощущаемом. Даже не видя тебя, я могу дарить себе и своему ребенку твою заботу о нас, я могу целовать тебя и почти реально слышать твое дыхание…»,