В жизни возможны всего лишь две трагедии:

       первая – никогда не осуществить своей страстной мечты,

       и вторая – добиться ее осуществления.

       Оскар Уайльд

       Часть 1.

       I

       В жизни всегда есть место чему-то такому, что происходит с нами, но независимо от нас. Представьте: идет человек по тротуару, а метрах в пятидесяти позади него, бежит девушка с извинениями. Почти догнала и вот-вот окликнет. Он, вконец опечаленный ссорой с ней, берет да и прыгает на проезжую часть, под грузовик. Смерть. Казалось бы, секунды не хватило до радостных объятий. Или, к примеру: живут муж с женой лет сорок, душа в душу. Не ссорились даже ни разу, никто не изменил друг другу – все знакомые завидуют, а зря. Потому зря, что один из них всё равно умрет раньше, а другой останется жить – в тоске и жутком одиночестве, до самой остановки своего истерзанного болью сердца. А бывает, что… В-общем, бывает всякое.

– Сюда иди.

       На привычную фразу командира последовала вполне адекватная реакция всех бойцов группы: восемь пар глаз послушно ожидали дальнейших указаний. Над базой повисла традиционная пауза в несколько секунд. Прозрачный украинский воздух лениво колыхался ветром в высоких кронах лиственного леса, а где-то у озера неистово работали дятлы. Расположенная в низине база создавала эффект своеобразного колокола, когда внешние звуки воспринимаются человеческим ухом почти как далекий, еле слышный, фон. Это, в свою очередь, позволяет частично скрыть шум происходящего и внутри самой базы, а потому менее привлекает внимание предполагаемого противника. Особенно четко ощущается такая звуковая граница часовыми, находящимися метрах в пяти-восьми от группы: голоса сослуживцев им практически никогда не слышны. Старший лейтенант Бедный отвел в сторону бинокль и, взглянув на Вадима Ковалева, безразлично ухмыльнулся. Тот, подскочив к командиру, вытянулся во весь рост. Не дав бойцу доложиться по форме, Бедный выругался на него и велел присесть.

       Вадим прослужил уже полгода. Для учебки это – срок значительный, превращающий молодого человека в выносливое существо с двумя-тремя основными потребностями. Первая, она же главная: сон. Сон самой различной продолжительности и глубины, в любом месте и в любое время. Мнение физиологов-теоретиков не в счет: спать можно не только стоя, но и во время ходьбы, с открытыми глазами и даже… перечислять долго, иными словами – спать можно по-разному. Далее, в зависимости от особенностей организма, следуют либо еда, либо желание «зашкериться».

– Радиостанцию оставишь Воробью, автомат с собой. Проверь вон ту развалину.

       Старший лейтенант указывал рукой на остатки скособоченной избы, находящейся метрах в восьмистах от базы, на самом краю высокого леса. День был солнечный, видимость отличная, а значит, придется двигать по лесу вокруг всей поляны, километра два. Не расстояние, конечно, но завтрак должен был начаться минут через пятнадцать. На каждого бойца – банка тушенки, плитка шоколада и четвертинка настоящего, хотя и слегка зачерствевшего за два дня, хлеба. Жрать-то как хочется…

       Это и есть вторая основная потребность. Помнится, до распределения по частям еще на призыве, Вадим вслед за ребятами выкидывал домашние продукты прямо из автобуса, который вез их в экипаж. Гражданская жизнь, как казалось тогда, с мамиными пирожками и котлетами – ерунда. Начинается настоящий армейский режим, где прием пищи – просто один из пунктов в распорядке, не более. А есть захотелось сразу же на следующий вечер, когда на камбузе дежурный грохнул на стол семилитровый лагун с соленой и воняющей рыбой, водой, в которой плавали два разваренных зеленых помидора. Меню для десяти одичавших от незнакомой обстановки новобранцев дополняли буханка хлеба и тарелка с жареной мойвой. Помнил Ковалев и убогий интерьер того камбуза, и толстого капитана третьего ранга, сидевшего за дальним столом: тот пальцами доставал из стоявшей перед ним необъятной тарелки большие куски жареного мяса, которые глотал незамедлительно, почти не жуя. Очень хотелось Вадиму подойти к разжиревшему морскому офицеру, забрать мясо, а затем заставить его сожрать все семь литров вонючей рыбной баланды. Однако шокирующая атмосфера настолько сильно давила на новоиспеченных матросов, что даже размышления на подобные темы казались крамольными и достойными серьезного наказания. Где вы, мамины пирожки?

– Есть, товарищ старший лейтенант.

– Осторожней там, без самодеятельности и излишнего любопытства. Давай.

– Разрешите вопрос.

– Ну?

– Разрешите вместе с матросом Кориным, если вдруг нести чего?

– Один. Всё, пошел.

– Есть.

       А теперь – что значит «зашкериться». Глагол от сладкого существительного шкера. Или шкерка, шкерочка. Это то место или ситуация, где можно на время отдохнуть от службы. Например, в наряде по камбузу, если поставят выносить отходы: донес до бачков, и можно зашкериться минут на пять. Перекурить, если есть что и никто не видит. А бывает и минут двадцать, если отправят куда-нибудь в другое место.

       Через полчаса Вадим разглядывал из леса ничем не примечательную постройку – почерневшую от времени, невысокую, хотя и довольно большую, избу. Понятно было, что в ней никто не жил уже лет десять-пятнадцать, а может – и все двадцать пять. Серая черепичная крыша давно прогнулась и держала на себе оставшуюся после дождя воду. Кое-где из щелей проглядывали трава и мох. Прямо как в русских сказках. Обойдя дом по лесу, Вадим стал пробираться через кусты к забору. Конечно же, здесь пусто.

       Зайти внутрь можно было лишь со двора – там зиял дверной проем. Сама дверь (свалившаяся с петель, как можно было предположить, лет пять тому назад) лежала рядом, и высокая трава над ней лишний раз убедила Вадима в давнишней заброшенности жилища. В любом случае, чьих-либо следов присутствия не было нигде. Осторожно ступая на прогнивший и местами провалившийся пол, курсант двигался к центру огромной комнаты. Зачем он это делал, Вадим не знал. Любопытно было заглянуть в открытый настежь подпол.

       Вниз вела высокая лестница, на вид добротная и почти нетронутая временем. «А вдруг найду старинный пузырь с водкой или самогоном, – матрос живо представил себе покрытую плесенью бутыль. – Думаю, даже командир такой находке обрадуется». Спустившись на дно подвала, Вадим постоял минуту-две: глаза привыкли к темноте, а интерьер стал сносно различим, тем более что немного солнечного света сюда все же проникало. Полки, предназначенные, судя по всему, для домашних заготовок, были абсолютно пусты. Выругавшись, он двинулся к лестнице, но внезапно остановился.

       Сундук. Так матросы обычно называют мичмана, ответственного за материальное обеспечение подразделения. В роте Ковалева этим делом занимался мичман со странной фамилией Недуго. Мичман был настоящей грозой для всего личного состава роты, включая старослужащих. Его уважали, при нем не курили и не ругались матом, к нему относились с опаской даже офицеры. Этот самый Недуго, при весе в сто сорок килограммов, мог подтянуться на перекладине на одной руке. Все курсанты были свидетелями силового трюка мичмана. Но Этот сундук видел только Вадим.

       Когда-то очень давно, в детстве, Вадику Ковалеву крепко досталось от отца за воровство. Он стащил у соседей по лестничной площадке сумку с журналами. Журналы были красочные, с большими глянцевыми картинками. В-основном, спортивной тематики, попадались и женщины в купальниках. До самого вечера мальчишки вырезали все самое яркое и прикалывали его канцелярскими кнопками на стены сарая. Сарай был общим для всех дворовых ребят, и нести для его убранства все самое ценное – становилось делом чести каждого. Тогда понятие общего имущества было для Вадима гораздо более важным, нежели осознание своей или чужой собственности. Даже отцовские угрозы ничего не изменили, а только сильнее закрепили ребяческое убеждение. На какое-то время. Сейчас вид полуразрушенного подвала напомнил Вадиму тот самый сарай из детства.