Из дневника Эдда Лоренца

На следующий день я снова съездил к скале. Наваждение исчезло. Но чтобы добраться до рисунка, надо было иметь альпинистское снаряжение.

Несолоно хлебавши я вернулся в деревню и часа три бродил среди руин. Но ничего интересного не обнаружил.

Перед отъездом Хамед подарил мне потрепанный томик стихов Верлена. Несколько лет назад в деревню приезжал какой-то иностранец и чего-то искал. Но ничего не нашел. А книгу потерял. Конечно, лучше было бы отдать книгу владельцу. Но неизвестно, приедет ли он. А держать у себя вещь, неугодную Аллаху, Хамед больше не хотел.

Стихи Верлена на французском языке были мне ни к чему. Но на обратной стороне обложки было посвящение Рембо. А это уже тянуло на библиографическую редкость.

Пора было ехать к маяку.

Я посмотрел на карту. Маяк находился в километрах пяти от деревни на самом высоком месте узкой косы, вдающейся в море. И я поехал. Поворот, еще поворот, и вот он маяк, похожий на трубу из преисподней.

В ста метрах от маяка дорога повернула к двухэтажному дому в английском стиле. Его скрывала аллея неизвестных мне деревьев, похожих на вязы. От нее к маяку вела насыпная дамба.

Я снял машину с тормоза и подкатил по шуршащему гравию к парадному входу. Все кругом больше напоминало старинное поместье где-нибудь на суровом побережье Уэльса, а не на пустынном берегу счастливой Аравии.

Поставив машину на парковке, я вытащил ключ зажигания и осмотрелся. Дом был старый, но крепкий, с террасой и неуместной для этих мест косой крышей. Перед входом был разбит небольшой цветник с прохладными на вид цветами и двумя магнолиями с ржавыми листьями. Из трещин каменной кладки торчали плети вьюнков.

На трех длинных мачтах хлопали разноцветные флаги. На парковке кроме моей машины стояли еще две.

Я взял сумку и спустился к океану. Мелкие волны накатывали на берег, разбиваясь об отмель.

Берег был усеян раковинами. У самой воды из песка торчали сухие ребра раздолбанного баркаса. Там же валялся панцирь огромной черепахи, примерно полтора метра в длину и почти метр в ширину. По песку шмыгало бесчисленное количество маленьких крабов, и я случайно с хрустом раздавил одного из них.

Все направления были разными, но одновременно и одинаковыми, можно было идти вперед, в воду, или повернуть назад, к маяку, идти направо или налево. Меня снова охватило чувство освобождения.

Еще пару дней и этот затерянный мир очистит меня от всякой злобы.

На верхушке большой дюны красовался развалившийся сарайчик, над которым гордо развивался дайверский флаг. Значит, мне туда дорога.

Из сарайчика вышел старый араб и замахал руками. «Купаться нельзя. Акулы подплывают близко к берегу». На всякий случай он сделал выразительное движение челюстями: «Ням-ням!»

Я стал искать глазами фосфоресцирующий след, который оставляют за собой акулы. Но его не было. Поверхность океана казалась спокойной и однообразной. Хотелось поплавать.

Под навесом стоял большой деревянный стол, наполовину занесенный песком. Рядом с ним торчало жерло старой английской пушки. Я повесил на него одежду, надел ласты и переместился по замшелым плоским камням поближе к воде.

Было уже пять часов. Солнце клонилось к закату. Крики чаек становились все хаотичнее и вздорней. Теперь они, видимо, приняли меня за конкурента.

Я вошел в воду. На ее поверхности играли красноватые блики заходящего солнца. Мелькнула тень крупной рыбы. Везде плавали медузы, расплываясь лиловыми кольцами. Галька на дне складывалась в буквы незнакомого мне алфавита. Издеваясь над собой, я подумал, что это еще одно послание из прошлого.

Отплыв на двадцать метров от берега, я наткнулся на прутья решетки от акул в палец толщиной. И повернул назад.

На отмели я зарылся в бившие меня волны. Не хотелось выходить. Но солнце уже почти скрылось за горизонтом. Береговые холмы отбрасывали длинные тени.

Мокрые волосы лезли мне в глаза, и я не сразу нашел свои вещи. Рубашка была все еще мокрая от пота. Я стряхнул с нее песок и принялся крутить над головой.

С океана налетел легкий бриз, покрыв мое тело пупырышками озноба.

Только тут я заметил, что ветер раскачивает развешанный на кустах женский купальник. Модный и, похоже, очень дорогой.

На ресепшн лежал ключ и адресованная мне записка. «M-р Лоуренс, располагайтесь, ужин в восемь часов».

Как потом оказалось, я занял один из двух люксов на втором этаже. Две комнаты со старой мебелью, ванная комната с умывальником и душем и туалет, не больше телефонной будки.

Я тщательно побрился над треснувшей раковиной, надел темную рубашку, светлый костюм, повязал галстук платочным узлом и остался собой доволен.

Пора было идти ужинать.

После недолгого раздумья я вынул из сумки револьвер и сунул его под матрац. После чего спустился в гостиную.

Гостиная была выдержана в английском стиле, где в пять часов подают чай. Высокие потолки с великолепной лепниной, стены, выкрашенные в пастельные тона. Вдоль стен понаставлены старомодные шкафы. Глубокие кресла, стулья с высокими спинками, темный резной комод. Тонкая кожа обивки явно скрывала конский волос.

На большом массивном столе красного дерева, накрытом льняной скатертью, были разложены столовые приборы на трех человек: старинный фарфор, серебряные ножи и вилки.

На окнах висели тяжелые шторы из зеленого бархата.

Я сел в кресло. С потолка свисала старинная люстра. Горел камин и несколько настенных ламп, дававших призрачный зеленоватый свет.

Никакого намека на двадцатый век. Даже свечи были из воска.

В конском волосе обивки я кое-что понимал. Мой дед по приезде в Латвию после войны получил квартиру сбежавшего буржуя, со всей мебелью. Часть этой мебели перешла к моему отцу. Мы жили бедно, и из протершейся обивки дивана и кресел пучками торчал конский волос. Он преследовал меня все детство. Когда мы эту мебель продавали одному еврею, он чуть в обморок не упал.

Я встал и отдернул штору. Об оконное стекло бились ветки акации. Море играло темными переливами. На далеком изгибе берега спорадически вспыхивали бесконечно малые огоньки.

Возможно, за окном была та самая акация, которая четыре года назад привиделась мне в заснеженной Риге.

Я снова сел в кресло и стал ждать. Свет от камина растягивал мою тень, сверкал на столовом серебре и бросал отсветы на высокие стены; его огненное отражение горело в окне, словно снаружи погибал охваченный пожаром город. Все это было очень необычно. И я бы нисколько не удивился, если бы все это просто растворилось в воздухе как наваждение.

За открытой дверью виднелась еще одна комната, откуда слышался аромат пряной зелени и жареного лука.

Содержимое камина горело ровно, без привычного потрескивания. Может быть, так горит кизяк?

В комнату по лестнице медленно спускалась высокая красивая женщина, шурша длинным вечерним платьем. Я неловко вскочил на ноги и инстинктивно поправил галстук.

Женщина подошла ко мне, двигаясь с грацией модели. Это была Вивиан Белчер. У меня возникла одна единственная мысль: это сон.

Она тоже меня узнала и рассмеялась.

– Эдд Лоренц. Потрясающе! Так, значит, вы и есть тот таинственный третий в нашей компании. Кто бы мог подумать, что я вас снова увижу, – она произнесла это мягким, чуть вкрадчивым голосом и протянула мне руку. У нее были тонкие прохладные пальцы без колец. – Что вы тут делаете?

В голове пронеслось с десяток ответов, но я выбрал самый простой.

– Врач прописал мне йодистые испарения Индийского океана. А вы как тут оказались?

– Провожу журналистское расследование.

Вив выглядела так, как будто сошла со страниц глянцевого журнала. Белая вязаная кофта, небрежно наброшенная на плечи, смело подчеркивала изысканность вечернего платья.

Раздался какой-то шум. Мы, не сговариваясь, посмотрели на лестницу, по которой только что сошли в гостиную. С точки зрения архитектуры это был маленький шедевр. Я сказал об этом Вив. Она согласно кивнула головой.