Я бегло осмотрел прилавки. Ничего стоящего. Рынок мне вообще противопоказан. Я никогда не торгуюсь – или плачу сразу, или ухожу. На восточном рынке это не только глупо, но и оскорбительно.

В некоторых местах я еле продрался сквозь толкотню и хлопающих на ветру грязных пластиковых пакетов.

Мне приглянулась только лавка благовоний. Ладан, мирра, сандаловое дерево, розовое масло, душистая трава галанга, кожура мускатного ореха, эбеновое дерево, черепаший панцирь, камфара. Все, о чем я когда-то читал, но никогда не видел.

Пока я изучал весь этот ассортимент, вокруг меня начала собираться небольшая разновозрастная толпа, чтобы помочь советами. Путь к отступлению был перекрыт.

Лавочник суетился, подбирая английские слова:

– Господин, не уходите без покупки. Пророк Мухаммед больше всего ценил молитвы и приятные запахи. Ароматный дым выкуривает шайтанов.

Я взял в руки кусок ладана и стал его рассматривать со всех сторон. «Золото древнего мира» напоминало комок детской неожиданности. Тем не менее я его понюхал.

Лавочник озабоченно осведомился:

– Okay?

На кой черт мне сдался этот ладан.

– Нет, не okay! В торговом законе Рамсеса III написано, что цвет ладана – это лунный свет или цвет бледно-зеленого нефрита, а все остальное не имеет ценности.

Лавочник округлил глаза, а я достойно отступил.

Поняв, что к чему, я купил фрукты, местный кофе «Мокко», чай из Кении, козий сыр. И не купил масляную лампу, которая, как меня уверяли, стояла у изголовья Шехерезады. Наверно, зря.

Пора было сматываться. Быстрым шагом я пошел по узким проходам к выходу. Шум рынка остался позади.

За воротами рынка торговали свежевыжатым соком. Увидав меня, один из продавцов включил миксер и прокричал: «Большой манговый для назрани[4]! Лед, манго, молоко, okay».

– Кям кымта?[5]

Продавец назвал цену. Это был форменный грабеж. Но торговаться не хотелось. Ото льда я сразу отказался, и мне смешали охлажденный сок из термоса со сгущенным молоком из банки. Это было действительно okay.

За продавцами соков, немного в стороне, продавали свежесрезанные ветки, связанные в пучки наподобие веников. Путеводитель сообщал, что это кат, листья которого обладают слабонаркотическим действием. Большинство йеменцев жуют кат каждый день – это стиль местной жизни.

Остатки городской стены внезапно оборвались. Налево уходило русло высохшей реки, по которой носились машины. Направо простиралась площадь Аль-Тахрир.

Я сразу увидел лавку древностей, о которой писал Карл. Но прежде чем туда войти, надо было осмотреться.

На город надвинулись тучи, и начался ливень. Вода падала стеной. Бурлящие потоки сбивали на край тротуара пластиковые бутылки и пустые пачки сигарет.

Все кинулись искать убежище. Я тоже побежал под ближайший навес, подняв над головой сумку. Но все места были заняты. А до ближайшей подворотни было метров сто.

К счастью, ливень кончился так же внезапно, как и начался. В канавах вдоль тротуаров негромко журчала вода. От влажной земли поднимался пар, похожий на сухой лед, с мучительным запахом глины.

Я все никак не мог поверить в реальность происходящего. От того, что было, до того, что стало, прошло всего несколько часов.

В этот момент я впервые почувствовал слежку. Некто топтался на другой стороне улицы и сразу отвернулся, поймав мой взгляд.

На Востоке главное – не торопиться. Я зашел за ограждение открытой кофейни и долго выбирал столик. Потом заказал то, о чем знал: знаменитый кофе – «Мокко Матари». В Риге он стоил бешеные деньги.

Пока официант колдовал над турками, я прочитал на обложке меню, что в Европе «Мокко Матари» зовется «кофе лордов», поскольку его пьет вся европейская знать. Я блаженно вытянул ноги и произнес вслух: «Кофе для сэра Лоренца Аравийского». И тут только заметил, что сижу за советским общепитовским столиком с алюминиевыми ножками.

Ждать пришлось недолго. Тот же араб и еще один, весьма неопрятного вида, озабоченно высунулись из подворотни и стали оглядывать улицу. Когда наши глаза встретились, они быстро нырнули обратно. Потом снова появились.

Я встал, чуть не опрокинув столик, и помахал им рукой. Они сначала растерянно уставились на меня, а потом бросились бежать.

Мое внимание привлек более интересный объект – стайка местных женщин, сидевших недалеко от меня. Они были без мужчин, в абаях. Но у одной из них из-под задравшегося балахона торчали джинсы. Изящные ступни с хорошим педикюром были обуты в не менее изящные сандалии. В прорези черной накидки блестели потрясающе красивые глаза, обведенные тонким контуром и умело подкрашенные, отчего они казались необычно большими. У другой дамы, неосторожно снявшей перчатки, были тонкие пальцы, расписанные хной. Наверно, я случайно увидел то, что не имел права видеть.

Женщины весело смеялись, изредка поглядывая на меня. Похоже, я им нравился. Или мне так казалось?

Несмотря на непринужденность обстановки, я понял, что в этой стране не погуляешь. В голове промелькнула только одна хулиганская мысль – снимают йеменки чадру в постели или нет?

Я допил дерьмовый кофе, расплатился и прямиком направился в лавку древностей.

Там все было так, как описывал Карл: небольшое полуподвальное помещение, вывеска на арабском и английском языках, имя владельца, масляная лампа на входе. За пятьдесят пять лет тут, видимо, ничего не изменилось. Что касается торговых записей, то они сохраняются в Аравии тысячелетиями.

Пригнувшись, я вошел.

Вдоль стен довольно большого помещения тремя ярусами тянулись деревянные полки, на которых в беспорядке были разложены археологические трофеи. Чего там только не было! Курильницы для ладана, письмена на камнях, фрагменты скульптур, бронзовое зеркало, могильные эмблемы древних шейхов, черепки с причудливым орнаментом, куски посуды самой различной формы, несколько неплохо сохранившихся кувшинов, глиняные фигурки – символы рогатого бога луны, вездесущие лампы Аладдина, ковры, религиозная утварь и старое оружие.

Чтобы соблюсти приличия, я побродил между старых сундуков и покрытых ржавчиной сабель и только потом направился к продавцу.

– Вы хозяин?

– Да.

– Могу я говорить по-английски?

– Конечно.

– Вот какое дело. Один из друзей моего деда в 1937 году вел археологические раскопки в районе Мариба. Как написано в его дневнике, он посетил вашу лавку и заложил найденное им на раскопках древнее изделие, букет цветов из горного хрусталя. Нельзя ли выяснить что-либо об этом букете подробнее.

– В каком году это было?

– Двадцать третьего ноября 1937 года. У меня есть фотография букета.

Хозяин лавки взял фотографию и долго ее рассматривал. Потом ушел куда-то за кулисы и вернулся с большой книгой.

– Так, будем искать… Это изделие мог взять в залог мой отец, вот, видите, тут на фотографии видна старая отметка нашего магазина. До войны я учился в Каире. Если в этой сделке не было ничего противозаконного, то запись о ней мы обязательно найдем.

 Запись была найдена довольно быстро.

– Вот она! Все правильно. Букет цветов, вернее, букет стеблей иерихонской розы из горного хрусталя, великолепной работы, был заложен за сто фунтов. Что вы еще хотите узнать?

– Где сейчас этот букет?

– Об этом тоже есть запись. Букет был продан, поскольку деньги – сто фунтов – не были возвращены в срок. До войны наши власти были абсолютно равнодушны ко всем древностям из «времен невежества»[6], и мой отец никаких законов не нарушал. Сейчас положение изменилось.

Хозяин лавки говорил на хорошем английском языке, аккуратно формулируя мысли.

Мне надо было во что бы то ни стало продолжить разговор, и я продемонстрировал свои познания в истории религии.

– «Времена невежества» часто называют «временами неведения».