Через полчаса береговая линия прерывалась естественной бухтой. С одной стороны, ее прикрывал каменистый холм, похожий на Сфинкса, с другой – высокие песчаные дюны. Отлив обнажил валуны, нестройными рядами уходившие под воду.

Именно здесь, если верить Сфинксу, египтяне высадились на берег Аравии.

Перепрыгивая с камня на камень, я добрался до середины залива.

В море, в метрах ста от меня, качалась на мелкой волне рыбацкая лодка. Мужчина в лохмотьях стоял у руля, а мальчик лет четырнадцати, перегнувшись через борт, глядел в воду.

Я повернулся в сторону берега и принялся рассматривать его в бинокль.

Сначала я не увидел ничего, кроме уходящих к горизонту гор. Потом навел резкость на небольшой унылый холм с плоской вершиной, на котором торчали остовы стен одного цвета с сухой травой. Было видно, как около них группа нищих копается в пыли, собирая камни в большие мешки. Один старик поднял что-то с земли и засунул это себе в рот.

Я вернулся к машине и проехал немного вперед до стоящей на берегу деревни.

Деревня была очень бедна. Хижины сколочены из досок и веток кустарника. Дети одеты в лохмотья. Они таращились на меня из-за дохлых заборов. Все кругом было завалено мусором, издававшим отвратительный запах.

В отдалении стояли бедуинские шатры.

Искать пристанище в деревне не имело никакого смысла. Я подъехал к бедуинским шатрам и попросил у хозяев разрешения поставить машину. Мне разрешили. Мужчины были приветливы, а женщины не закрывали лиц.

Хозяин одного из шатров по имени Хамед немного говорил по-английски. Я сказал ему, что видел, как один старик вытащил из кучи мусора обломок известняка и засунул его себе в рот.

– Этот старик вообще сумасшедший, – засмеялся Хамед. – Он толчет известняк с древними отметинами и поедает его. Он считает, что это отметины бога.

– Какого бога?

– Не знаю. Нет бога, кроме Аллаха.

– Они питаются только этим?

– Нет, у них есть маис. Они рубят на куски старые высохшие мумии и сжигают их, чтобы сварить горсть зерен.

– Какие мумии?

– Не знаю.

Хамед рассказал, что эти нищие – последователи древнего культа. Свое святилище они обозначают кругом из священных камней. Основная часть общины живет в развалинах недалеко от Таиза. Там же находится и храм их богини. Это божественное воплощение Балкис, о которой сказано в Коране. Горожане терпят этих неверных только потому, что они собирают мусор в городе, – таков договор, заключенный очень давно. Развалины они стали разбирать недавно. Камни относили неизвестно куда и складывали из них стену, прикосновение к которой якобы дарит долгую жизнь. Недавно у них возник конфликт с археологической миссией. Теперь они относят камни сначала туда. За каждый цельный кусок с древними письменами им платят один американский цент. Камни фотографируют и отдают им обратно.

Я решил прогуляться. Хамед пошел вместе со мной.

Мы пошли вдоль берега, попирая ногами осколки исчезнувшей цивилизации. В свете луны был виден каждый камушек. Вдалеке на востоке светились маленькие огоньки.

Я шел, стараясь не наступать на цветы, торчащие из расщелин. Мне никак не удавалось вырастить их у себя на даче, а тут они росли из ничего.

Хамед пнул мелкие камни, лежащие у него под ногами:

– Неверные считают эти камни кусочками времени, которое можно каким-то образом вернуть.

– Они ждут пришествия из прошлого?

– Да, пришествия Балкис. Но они ждут еще кого-то. Правда, не знаю кого. Напрасно ждут. Их боги исчезли вместе с государством, которое когда-то существовало на этой территории.

– Катабан?

– Наверно.

Я поднял один из камней. Он был холодным и шершавым, сквозь патину просвечивал древний орнамент.

Мы хотели пройти еще немного вперед. Но нам навстречу из-за древних стен поднялись одетые в лохмотья люди, как предвестники судного дня. От них плохо пахло. Пришлось повернуть назад.

Когда мы отошли на значительное расстояние, Хамед кинул в них камень: «Берите и съешьте это!»

Решив проблему с ночлегом, я поехал на поиски «египетского иероглифа». До шести часов у меня оставалось совсем мало времени, и я резко прибавил скорость. Быстро темнело. Наконец я увидел то, что искал, остановил машину и вылез на пыльную обочину.

Все было именно так, как описывал Карл, – высокая скала, совершенно голая, как Афродита, в метрах пятидесяти от дороги, как будто нарисованная на темнеющей поверхности неба. Западный склон, на котором должен был появиться «знак», представлял собой отвесную стену.

Дорога уходила на север и на юго-восток, теряясь среди холмов.

Внезапно долина огласилась протяжным волчьим воем, и у меня волосы встали дыбом. В Аравии волки не воют. Это могли быть только шайтаны. Через минуту вой смолк, так же внезапно, как и начался.

По мере того как скала утопала в сумраке, на ней начал проступать рисунок. Он становился все более отчетливым и, наконец, повис в воздухе голографической картиной.

Я успокоился. На рисунке была изображена женщина, сидящая перед полусферой. Ничего другого и не могло быть. Ведь это начало имени Таисмет.

Над скалой вдруг появились птицы, обычные птицы, но в лучах заходящего солнца они производили жуткое впечатление, как на картинах Босха. Мне опять стало не по себе.

И тут мое воображение разыгралось не на шутку. Я перестал понимать, где нахожусь, и судорожно огляделся по сторонам. Никого. Дорога была совершенно пуста, как будто все люди остались по другую сторону неведомой мне черты. Птицы исчезли, но жуть, нависшая над дорогой, стала невыносимой.

Моя рубашка на спине промокла от пота, хотя на пустыню уже опустилась ночная прохлада.

Теряя самообладание, я сфотографировал «знак» за мгновение до того, как все кругом покрылось мраком.

Стараясь успокоиться, я прислонился к капоту машины и простоял так не менее получаса. Воздух был настолько прозрачным, что небесный свод, покрывшийся звездами, буквально провис надо мной, грозя рухнуть. И тут у меня опять зашевелились волосы на голове – я не увидел знакомых мне созвездий! Большая медведица была прижата к северу. А на юге, над смутно угадываемым гребнем гор, восходили четыре незнакомые мне яркие звезды.

Срезая виражи и разбрызгивая щебенку, словно воду, я на большой скорости рванул прочь. Постепенно страх прошел, и я попытался рассуждать здраво.

Изображения на скале – это, судя по всему, прекрасно исполненная мистификация. Возможно, действительно очень древняя. В клинописи направление треугольной вмятины на глиняной табличке имеет значение. Египтяне не писали клинописью, но какие-то правила знали. Рисунок на скале, скорее всего, выдолблен треугольником клина, причем под таким углом и на такую глубину, чтобы ловить лучи заходящего солнца и создавать причудливую игру света и тени. Может быть, в коренной породе есть вкрапления слюды, и она блестит. Или же это что-то другое. Вполне возможно, что голографический эффект возникает только при определенном состоянии воздуха и на несколько минут, причем его можно наблюдать лишь с того места, где я оказался по воле случая.

А четыре незнакомые звезды – это всего лишь Южный Крест.

Меня пригласили на ужин. Я сидел рядом с бедуинским шатром и пил их чай. От него возникло легкое опьянение. Стало грустно.

Что такое руины, которым три тысячи лет? Особенно в сравнении с моим собственным прошлым? Лавка древностей под открытым небом? Или нечто больше?

Было тихо. Только из-за развалин слышался то ли шепот, то ли стон. Казалось, что это мертвецы переговариваются и плачут.

Лежа в машине на спальном мешке, я вспомнил китайскую мудрость: любое странствие дарует только то, что ты готов принять, – чашу рисовой водки или готовность начать все сначала. Я был готов начать все сначала, но не с нуля, а убрав все лишнее.

Мне приснились сосны, дюны и серое море. Потом дюн не стало, их срыли бульдозерами. Развороченная колея сворачивала в никуда. Это и есть начало?