Что заставило Байгельдиева после наряда по кухне надеть шинель и уйти из расположения части? Сколько километров прошёл по единственной шоссейной дороге на юг под дождём? В какой день или ночь скинул промокшие до нитки, а потом, когда повалил снег, ставшие ледяным панцирем, шинель и сапоги, оставаясь в промёрзшей форме, босиком, без еды? Когда решил повернуть назад и, обессилев, дополз до стрельбища? Ответы на эти вопросы, наверное, получил военный дознаватель, навещать в госпитале Байгельдиева было запрещено, потому что велось следствие. Позже, нам сообщили только, что он очень захотел домой, в семью, поэтому ушёл из полка, с целью дойти пешком до своего аула, о географии, видимо, ничего не знал, возможно, и в школе не учился.
Приехав на полигон, в поле мы очистили от снега гнёзда палаток, сколотили из досок стены, пол, нары, установили центральные колья и печки, расставили палатки и приладили трубы. К вечеру, городок из брезентовых домиков, наполовину торчащих из земли, серьёзно попыхивал из многочисленных труб серым дымком, подавая загадочные сигналы ночному небу. Палаточный городок напоминал кукольный театр, или огромную детскую площадку, а может быть, город в стране лилипутов, куда случайно попали обычные взрослые люди. Верхушки палаток были на уровне глаз, улицы и переулки казались не привычно узкими, перекрёстки напоминали площади и хотелось в центре каждой увидеть статую или хотя бы снежную бабу, вместо которых, правда, попадались дневальные под грибками. Люди знакомились с этим новым городом, удивлённо входили в жилища, откинув полог, согнувшись и пройдя три ступеньки вниз, могли выпрямиться во весь рост. Стоя на дощатом полу, входящий чувствовал тепло буржуйки и покой, глаза начинали привыкать к не яркому свету лампочки, появлялись фигуры, они говорили не громко, и границы мира чётко определялись теперь этим квадратом, этими людьми, чистым запахом горящих дров, становилось ясно, что лучшего завершения дня не может быть. Мир казался совершенным, лишённым страданий и зла, люди вокруг были невинны и прощены Богом, который из любви подарил им всё это, и мир, и свет, и тепло, и покой.
Меня приютили офицеры миномётной батареи в своей палатке, где стояли железные кровати в два яруса. Дни шли, один похож на другой. С утра умыться, истопник уже нагрел котелок воды, да ещё в баке снег растопленный, или за палаткой снегом до пояса, бритье станком, подворотничок свежий, начищенные сапоги, завтрак, построение, занятия до обеда в поле с выходом техники, «Бронь», «Земля», «Атака», чисто пехотные дела, занятие огневых позиций сходу на танкоопасных направлениях, обед, карты, в основном преферанс на не большие деньги, ужин, подготовка конспектов на следующий день, книга, сон.
Надо сказать, что после побега Байгельдиева отношения во взводе сильно изменились. Сержанты стали мягче обращаться с солдатами, исчезли презрительность и снисходительность, а требовательность стала гораздо выше. Те и другие стали проявлять дисциплинированность и готовность, даже желание, выполнять команды, это было очень заметно. В отношениях появилась объёмность, глубина, мы стали распознавать друг в друге людей, учились уважению. Никакой борьбы у меня с сержантами теперь не было. Всё стало на свои места. Я, не ведая того, достиг желаемого, оказалось, что сержанты не только могли, а, главное, стремились добросовестно исполнять свои обязанности, любое моё распоряжение выполнялось точно и в срок, они старались выжать максимум из солдат на занятиях, каждый день перекрывали нормативы, добивались образцового внешнего вида солдат. Перемены были разительными, поменялся общий настрой коллектива, он стал позитивным, мажорным. Мне стало очень легко со взводом, будто играл на концертном рояле Steinway, я извлекал чистейшие звуки, клавиши настроены по камертону чудным настройщиком, ни одна нота не фальшивила, все интервалы были чистыми и каждая клавиша давала ровный, глубокий, управляемый звук. Я начал понимать, что мой пост, не моя должность, а все они, эти ребята, сержанты и солдаты, мой взвод, это и есть мой пост, их я должен, как часовой, бдительно охранять и стойко оборонять.
Батальон наступал на обороняющегося противника с ходу. Колонны начали движение в пять тридцать утра. Время «Ч» в шесть. Из исходного района, где мы успели за ночь окопаться и замаскироваться, по команде командира батальона, моего непосредственного начальника, майора Безродного, в общей колонне противотанковый взвод начал движение к исходному рубежу. «…Развернуться в ротные колонны…» – в шлеме я слышал только голос Безродного, иногда ему коротко отвечали командиры рот, все соблюдали дисциплину связи. События развивались стремительно, после проведённой артподготовки и прохода танкистов, наш батальон развернутый в боевой порядок на фронте около двух километров, как могучая птица расправил крылья и несся вперёд, громил противника, выполняя ближайшую задачу. Соседи справа и слева по фронту первый и третий батальоны также вели огонь из всех огневых средств, сверху пролетали самолёты, сбрасывали бомбы далеко впереди атакующих, артиллерия, поддерживала огнём наступление пехоты, уничтожая противника в глубине обороны.
Наш взвод перемещался за ротами первого эшелона, развернулся в пред боевой порядок и наступал на фронте двести метров, не достигнув рубежа перехода в атаку, неожиданно правый БТР заглох и отстал. По рации я доложил Безродному, он приказал мне вернуться и разобраться, что за поломка, а оба исправных БТРа со всеми людьми, вооружением и боеприпасами отправить вперёд во главе с Кузём. Выполнив указания комбата, я отправил два БТРа с людьми вперёд, а сам остался возле неисправного бронетранспортёра вместе с водителем.
БТР мы не смогли завести, ждали техпомощь. К шести вечера стемнело, связи не было, старые аккумуляторы на переносной радиостанции сдохли, а возимая молчала без питания от борта. В Безродном я не сомневался, он, точно, не мог про нас забыть. В десять мы поняли, что сегодня никто не приедет. Картина маслом. Небо звёздное, ясное, БТР как ледяная глыба, нелепым утёсом торчал среди поля, чуть припорошенный позёмкой, «…и эта глупая луна, на этом глупом небосводе…». Температура около минус восьми градусов, ветер с юго -запада, у нас полкоробка спичек, сигарет штук десять, в вещевом мешке у солдата сухой паёк на сутки. Два человека и мироздание, ни души кругом на несколько километров. Холод схватил железной хваткой, его ползучий натиск нарастал и мог оказаться смертельной угрозой, становясь постепенно для нас неизбежным, неустранимым злом. Спрятаться не возможно, деться не куда, идти за помощью нельзя, за нами могут приехать, сумку – планшет с секретной картой я отдал Кузю, на полигоне в первый раз, солдата не могу оставить одного, и уйти с ним нельзя – не оставишь БТР, вспомнился рассказ Леонида Пантелеева «Честное слово», я улыбнулся, ситуация чем-то показалась похожей.
Внутри БТРа хоть и нет ветра, но сковывала неподвижность, холод металла пробирал до костей. Мы сняли и вытащили два передних сиденья из БТРа, прислонили их к колёсам с безветренной стороны, где можно было сидеть, давая отдых ногам. У водителя были в БТРе валенки и тёплые штаны для себя и напарника, конечно, мы сразу оделись. Развели костёр и за два часа сожгли всё, что могло гореть, включая деревянные сиденья из БТРа и запасную камеру для колеса. До ближнего леса было километров пять. Послать солдата за дровами, а если не дойдёт и замёрзнет? Идти самому? Так он здесь уснёт. Да и сколько дров можно принести? На час хватит, в лучшем случае. В добавок, встреча с дикими кабанами, тем более с секачом, могла закончиться печально. Отвёрткой и молотком вскрыли банки сух пайка, штык –нож водитель отдал Кузю.
Всю ночь топтались около БТРа, сидим пять минут, и снова ходим, двигаемся. Размахивали руками, приседали, колотили друг друга, пели строевые песни, я читал вслух стихи из песен Булата Окуджавы, которые хорошо знал. «Глаза, словно неба осеннего свод…», «По смоленской дороге столбы, столбы, столбы…», «Сумерки, природа, флейты голос нервный, позднее катанье…». Главное было не дать друг другу заснуть ни на минуту.
