Глава1 Пу́стынь.
Подморозило. Первый снег удивленно застыл, приземлившись на почерневшие листья дуба, которые уютно спрятались под новой обложкой, как пожелтевшие страницы книги, унося навсегда свою тайну и молчание, любовь к ветру и шёпот с другими листьями вечерами на закате, надежды каждого нового утра с рассветами и перекличкой птиц.
Моя лопата неуклюже набирала опавшие листья вперемежку со снегом, я прихватывал побольше и сваливал в тачку лежалые, чуть прелые останки, крепких когда-то дубовых листов. Появилась горка, которую я примял и продолжал работу, пока верх кучи не стал осыпаться. Я шел с тачкой по тропинке в лесу, было почему – то чуть грустно, стало жаль выкинуть груз, напоминавший ворох не отправленных писем. Показалось на минуту, что все мои прожитые и забытые дни, важные и не очень, оказались сейчас передо мной в тачке, ведь у прошедших дней та же судьба – забвение.
Хотелось остановиться, расправить любой из листьев наугад, вглядеться, прочитать, увидеть, прожить свой день или хотя бы часть его ещё раз, раздуть искорку памяти, чтобы чувства и запахи вдруг обманули меня приближением той, пропавшей навсегда, действительности. Или всё это ник чему? Нет чужого суда, человек сам себе судья и палач, он уже оплатил сполна каждый прожитый день своей любовью и ненавистью, своим характером и судьбой. И если есть Бог, то пусть хотя бы прощает бесконечно, не сваливает все прожитые дни на свалку, пусть Он запомнит каждый подвиг любви, безумства ярости и таланта, высоты духа и бездны отчаянья, жертвенность и нежность души своих рабов. Пусть каждый раб будет для Него святым. Аминь!
Если вечером попросить дневального разбудить меня за 15 минут до подъёма и он не забудет это сделать, а многие, именно, не забывали, то начинались блаженные минуты безмятежного счастья, даже не минуты, а секунды начинали казаться огромными. На этом празднике победы, торжества свободного времени и покоя над распорядком дня, с людьми, занятиями, строем, радовалось и ликовало всё моё существо. Мысли текли медленно, роднясь с не торопливыми реками и облаками, высокими болотными камышами и отблесками на воде, а скрип весла в уключине и запах чешуи в плоскодонке мог окончательно сбить с толку.
Всё тело отдавалось с наслаждением нежнейшему состоянию покоя, как невесомости, полному и бесповоротному безделью, какие -то из картин малых голландских мастеров Золотого века случайно всплывали в памяти, они напоминали о подробности жизни, свете и красоте каждого мгновения. Как глоток свободы и лучик личного счастья, противовес и противоречие не прерывному подчинению чужой воле, эти светлые минуты были для меня учением о мире.
После команды «Подъём!» холодная и хмурая действительность пронизывала первокурсников резкими, как плеть, командами «Строиться в коридоре!», «В колонну по три становись!», «Бегом марш!». Действительность поглощала целиком, не жуя, полосовала ледяным ветром на зарядке в любою погоду, который, казалось, выдувал не только мозги, но и душу, когда закашливаясь от тайной утренней сигареты на троих, во время бега посланной по рядам, мы рвали по Фонтанке и Польскому садику.
Поступление в артиллерийское училище, было для меня выбором «в слепую», я не имел представления о военной профессии, но поиск трудностей, к которым не привык, не желание быть «на шее у мамы», недовольство собой, задача сделать себя, эти важные вопросы моего роста, казалось, я не решил бы, поступив в институт. С помощью дисциплины я хотел обрести внутреннюю силу, закалить характер, избавиться от лишней эмоциональности, не решительности, от мечтательности и романтичности, стать мужчиной, как Мартин Иден, быть чёртовым матросом, а потом писать книги, идти к своей цели. А какая была у меня цель? Этого я не знал. Самостоятельность? Сила воли? Самореализация? Это ключи, а где дверь? Испытание, как путь к свету и красоте, к истине? Но это иллюзорно, и не могло быть целью. Целью могло стать только дело, может быть новая профессия?
Иногда я сачковал. Раз в неделю не ходить на зарядку можно, оставшись уборщиком, что не лучший вариант, приходилось подметать казарму, заправлять шинели, выравнивать по нитке кровати, тумбочки, полосы на одеялах. Проще было закосить, для этого ещё в казарме надо не заметно выскочить из строя и спрятаться за выступом стены, вернуться в спальное помещение и под дальней двух ярусной кроватью, как под парусом яхты в трюме, завалиться спать, подложив шапку под голову. Лучший комфорт возможен только в шезлонге на палубе круизного лайнера. Такие вольности и отдых иногда приходилось оплачивать. Придя с зарядки, сержант мог не в шутку спросить и представить счёт к оплате – неделя не увольнения или наряд.
На гауптвахте в Пустыне я и Женя оказались случайно, туда на УАЗике нас привёз командир батареи. Утром он объявил перед строем, что в драке, которая случилась накануне вечером, были зачинщики – я и Женя. От имени начальника училища, который приказал разобраться и наказать виновных, нам объявляется по десять суток ареста. Через несколько минут после построения мы с Женей ехали в УАЗике, впереди сидел комбат, молчали, говорить было не о чем.
В драке мы не участвовали и зачинщиками тоже не были, но комбату представилась возможность свести с нами счёты за какие-то прежние нарушения, самоволки или ещё что-нибудь, поскольку ни я, ни Женя не отличались хорошей дисциплиной. Щеголеватый, выбритый, в сияющих сапогах, командир батареи оставил машину перед воротами дисбата и пошёл на КПП. Безупречные стрелки на его галифе не помялись, хотя ехали часа полтора. Середина лета, утро жаркое, без ветра.
Вчера мы сдали последний гос. экзамен, и был просто счастливый день. Экзамен прошёл для всего взвода не так уж и трудно, никого не валили. Всё-таки кафедра тактики всегда отличалась умными преподавателями. Одни из них были философами, другие юмористами, третьи просто порядочными и интеллигентными людьми. «Пятый день, восьмой кило́метр, только кустики мелькают»: – ответил начальнику кафедры Дима Троян с серьёзным видом, попыхивая сигаретой в курилке, на вопрос: «Как сдача?».
Кто-то не запомнил? Ионеско или Льюис Кэрролл? Нет, это гений абсурда, старший преподаватель кафедры тактики, подполковник Дима Трояновский. После экзамена мы проставились преподам, скинулись накануне, закупили спиртное и наш сержант, соблюдая меры предосторожности, правила этикета и вежливости, занёс пару пакетов на кафедру. Громкое название «на кафедру», мы сдавали в летних лагерях, так что в зелёный дощатый класс занёс наш сержант пакеты, когда все сдали и ушли.
Нас охватило ощущение легкой беззаботности. Расположившись за лагерем, на не большой поляне, мы пили портвейн из эмалированных кружек, радовались и поздравляли друг друга, говорили много тостов, обсуждали со смехом подробности сдачи экзаменов. То, что являлось для нас важным и необходимым, вдруг исчезло. Учить, сдавать экзамены, бегать в самоволки, играть в карты на самоподготовке, ходить строем в столовую, жить в неволе, всё это оказалось в прошлом. Каждый понимал, что завтра начинается новая жизнь. Сначала «золотой карантин», десять дней свободы от обязанностей и начальства, в офицерской полевой форме с курсантскими погонами, нам давалось право выходить в город. Стройные, подтянутые, ужасно гордые и счастливые, что училище позади, мы выглядели бы уверенными и взрослыми. День выпуска, вручение погон лейтенанта на плацу, невероятно торжественно, каждый узнает куда его распределили служить после училища, а потом всем взводом идём в ресторан.
Ничего дороже этого предчувствия праздника и ожидания чуда не могло быть! Мечта легко уносилась дальше, туда, в первый офицерский отпуск, дальше, дальше, вальсирующая мечта, не видит стен, зал бесконечен, к новому месту службы. Ещё всего одна ночь в палатке и завтра едем на зимние квартиры, идем на склад получать офицерскую форму, тыквы превратятся в кареты, а мы из гусениц в бабочек!
Середина лета, утро жаркое, без ветра, мы с Женей вышли из УАЗика. Не большая площадка перед КПП дисбата, металлические ворота закрыты. Комбат явно торопится от нас избавиться, он должен отдать наши продовольственные аттестаты начальнику гауптвахты при дисциплинарном батальоне. Его фуражка на затылке. Мы тоже расстегнули подворотнички, закурили, ждём, пока явится начальник губы. Здесь она особая, сюда сажают, в основном, тех, кто в дисбате, имея срок, нарушает дисциплину. Ближайшие десять суток мы Женькой здесь, «золотой карантин» без нас, это точно.
