Пожалуй, и впрямь следовало бы одуматься и вернуться к себе, лечь и забыться сном без сновидений, чтобы наступила следующая бессмысленная ночь, но я не прогнала навязчивую мысль прочь. Я почти наверняка знала, где хранится ключ. А значит, путь существовал, и сворачивать с него было бы ещё большей глупостью, нежели продолжать идти. Бледнея, боясь издать хоть один малейший звук, в полной тишине я минула тёмные залы, открыла несколько скрипучих дверей, – с ними пришлось повозиться не одну минуту, – и оказалась в спальне Фриты.
Как только я вошла, меня тут же окатило ледяной волной. Несмотря на минусовую температуру и ветра, оба окна были распахнуты настежь. Уже как несколько лет я не навещала эту комнату, и потому представшее передо мной зрелище повергло меня в шок. Развевающиеся по ветру занавесы скользили по пыльному столу, дотрагивались до скрюченного букета фиалок в старой вазе, а янтарный свет, дотягивающийся до дома с далёкого фонаря, вырисовывал на выцветших стенах причудливые неуловимые узоры. В центре же комнаты располагалась двуспальная кровать. Укутавшись под одеялами с головой, Фрита устроилась на правой стороне. Она казалась такой маленькой, такой жалкой по сравнению с деревянным массивом, что вид её отчего-то показался неправильным. Настолько неправильным, что мне стало не по себе.
Я беззвучно выдохнула. Вышел же надсипный кашель, который я, впрочем, поспешила подавить. Пришлось выждать некоторое время, убедиться в том, что Фрита не проснулась, и только тогда положить ладони на прохладную поверхность колёс. Медленно двигая их к прикроватной тумбочке, я посматривала на застланный толстым ковром пол и молила бога, чтобы Фрита не проснулась.
Фшу-у – ш-шах, кхр-р-р – бр-рах…
В какой-то момент, когда я была уже у самого изголовья, она вдруг зашевелилась. Из-под одеял выглянула взлохмаченная голова.
– Томас, – заставляя меня поражённо замереть, слабо позвала Фрита. Мои крепко стиснутые зубы противно скрипнули, приглушая на секунду сердце, готовое вырваться из груди. – Это ты?
Верхняя часть одеяла вяло откинулась. Столь же вялый взгляд скользнул по окну, мрачной глубине просторной комнаты, а затем потерял всякую осмысленность. Взлохмаченная голова вновь скрылась под одеялом.
Лишь спустя десятки секунд я осмелилась судорожно выдохнуть. Наверное, мне просто повезло, что взгляд Фриты упал не на меня, – словно бы осознанно давая мне шанс осуществить задуманное, занавес полностью меня прикрыл.
Каждое движение, самое малое и привычно неосознанное в повседневности, давалось теперь мне с большим трудом. Сантиметр за сантиметр я продвинулась к комоду вплотную. Столь же медленно потянула и за медную ручку. Прошло несколько минут, прежде чем мне удалось приоткрыть верхний ящик хотя бы наполовину. Но, о чудо, – ключ оказался на самом виду! Дружелюбно вспыхнув в свете уличного фонаря, он послушно замер в моём кармане. Вновь и вновь я проклинала несмазанное колесо, боялась хотя бы мельком обернуться, но комната всё же без лишних происшествий выпустила меня наружу и позволила прикрыть за собой дверь.
И вот немногим позже я предстала перед выходом. Ключ оглушительно громко повернулся в замке, звук повторился в коридоре эхом, от которого Фрита наверняка проснулась, но отступать было поздно, – я уже давно и не раз себя в этом уверила. Торопливо перевалив через порог, я выскочила наружу. Ночь забрала меня в свои колючие объятья, будто только того и ждала, но я не стала её отстранять, хотя мысли о возможных последствиях принялись возвращаться ко мне всё чаще и чаще. До последнего я гнала их прочь, до последнего думала об Огоньке и о том, что он мой лучший друг.
Так, нелепо скользя по обледенелым ступеням и только чудом не опрокинув кресло, я спустилась с крыльца и устремилась к калитке. Поседевшая от мороза задвижка нехотя отошла в сторону, – и уже не только моя комната, но и весь дом остались позади. Одна, среди пустых автомобилей и далёкого собачьего воя, я стояла под фонарём и быстро осматривалась вокруг.
Пока я пыталась сообразить, как проще всего добраться до леса, ветер принёс со стороны шипящих елей несколько пригоршней снега, а затем стих и обратился в мягкие пушистые снежинки, похожие на беленьких шмелей.
Очень скоро позади вспыхнул свет. Я поняла это по отсветам на плечах. Значит, загорелся светильник около входной двери.
Судорожно надевая варежки и тараща в пустоту глаза, я заспешила прочь, вверх по накренённой улочке. В какой-то момент одинокий вой собаки резко оборвался. Не знаю отчего, но столь внезапно возникшая тишина насторожила меня сильнее прежнего и заставила ускорить темп. Теперь я слышала лишь себя, своё сбивчивое дыхание и своё сердце. А ещё я слышала дом.
– Мари! – кричал голосом Фриты он мне вслед. Округлые окна вспыхивали один за другим, но их слабый свет больше до меня не дотягивался. Одинокая девочка-инвалид теперь была ещё более одинока, чем когда-либо прежде.
Я не знала, ждал ли меня Огонёк, видел ли он моё сообщение, догадывался ли о том, что я к нему спешу; потому решила добраться к лесу напрямик, сквозь самые глухие улочки. Мой путь проходил мимо старенькой школы, в которой я училась, и заброшенной церкви. Не самая приятная дорога. Она полна ям, колдобин и тьмы, но дорога эта самая короткая. По крайней мере, мне так тогда казалось.
ДЕЙСТВИЕ 5
Улица Хей Бакке (28 ноября 1984 год, 23:52).
Скогвинд – город какой-то жалкой горстки улочек, сплетённых, однако, в довольно своеобразный, сложный узор. С высоты птичьего полёта он и вовсе напоминает перезрелый гранат, стороны которого давно уже готовы разорваться на части. Кое-где улочки округлы, параллельны друг другу, а где-то и беспорядочно разбросаны. Но беспорядочность эта – не более чем умелый морок, навеянный безызвестным архитектором. Есть на самом деле во всей этой причудливой мешанине что-то осмысленное и даже немного пугающее. Возможно, когда-то каждая улица имела своё скрытое значение, свой смысл… познать который, впрочем, теперь не представлялось возможным.
К слову, столь странная планировка сложилась не сразу. Поначалу наипростейшая, – крест накрест, – она медленно, но верно полнилась событиями и, конечно же, строениями. Одни здания сносились для того, чтобы на их месте пролегли дороги, прочие же, напротив, возводились на месте пустырей. Так, слой за слоем, история за историей, Скогвинд стал собой – непохожим ни на один прочий городом; нелюдимым и одиноким, хранящим в себе бессчётное множество тайн.
Взять хотя бы восточную часть. Есть там одна небольшая речушка – Блод Гиант. Рядом с Блод Гиантом, или Теречью, как привыкли называть водоём местные, ничего хорошего быть не могло, а потому, естественно, ничего хорошего там и не было. В реке не водилась рыба, потому что вода в ней была всегда мутная, будто забелённая известью, и даже птицы с подозрительной старательностью облетали молочные воды. Всё потому, что место это было, пожалуй, самым мрачным и дурным во всём Скогвинде. Впрочем, вопрос, опять же, спорный. Чего только стоила датированная 1982 годом вырезка о том, как некую безымянную старуху и его старика на Роттепортен начисто обглодало целое полчище крыс, вырвавшееся из подвала. И всё это совершенно с противоположной стороны, на западе!
