– Ты чужой, – отрезал Балабан. – Хоть с тобой люди тут вась-вась, но в таких делах ты не наш.

– Рохля с крашеными губами – сильно ваш?

Кадык Балабана дернулся на морщинистой шее.

– Поговори еще у меня.

– Для чего ж я и пришел к вам, Балабан. – Терять в самом деле было нечего, Игорь пер напролом. – Какая разница, кто и когда меня подрежет? Кум уже вербовал. Это такой обмен: он мне сделал, вишь, добро. Рассказал про измену жены. А я ему за это должен писать разные расписки. Так ясно или еще нет?

Брови старого вора снова дернулись вверх.

– Ты согласился?

– Откажусь – начнется у меня веселая жизнь. Между прочим, Божич намекнул, и достаточно прозрачно: если не подпишусь, он хоть как пустит слух, что я стукач. Вы же меня за это в сортире утопите, разве не так?

– Утопим, – с серьезным видом подтвердил Балабан. – Живым засунем в дерьмо. Наглотаешься за свои грехи.

– Значит, у меня хоть как выхода нет. И жить мне недолго, такой капкан. Вот для чего майор постарался. Потому выход один: бежать с вами. Застрелят – так хоть не дерьмом захлебнусь. Поймают – до смерти не забьют, срок накинут за побег. Но хоть стукачом не стану наверняка. Загнали, видите.

Старый вор поскреб подбородок.

– Что куму сказал?

– Пока ничего. Взял время на раздумья.

– Мудро. – Балабан хрустнул пальцами. – Под пером ты сейчас ходишь, Офицер, потому что знаешь про побег. Свидетель ты, не нужен никому. На что надеялся, когда шел на этот разговор, – черт тебя знает…

Почувствовав – старик слушает ответы, Вовк тем не менее решил: разумнее отмолчаться. Балабан же, склонив голову набок, глянул на собеседника как-то совсем незнакомо.

– Но правильно все сделал. Молодец. Сам пришел. После того взять тебя на побег – это законно, по нашим понятиям. Правильно, гори он огнем, Рохля. Только лишним будет. А тут, в зоне, ему хорошо. Никто не обижает. Четвертый не нужен, Офицер. Одно скажу: повяжемся все вместе. Придется тебе быть с нами после того до конца. Готов? Я за тебя поручусь. Слово Балабана еще весит где нужно.

Конечно, Игорь был готов. У него в который раз не оставалось выхода.

Иначе не вырваться отсюда.

Не добраться рано или поздно до Сомова.

Не перегрызть его поганое горло – а вцепиться в него Вовку почему-то хотелось больше всего, собрался рвать врага зубами, даже если другое оружие будет.

После того Проша Балабан коротко изложил новому сообщнику план побега.

А через три дня они уже сидели возле костра в тайге на лесосеке, ожидая сигнала. Потому и смотрели косо мужики-лесорубы: после команды передохнуть Игорь, с силой загнав топор в поваленный ствол, не спеша двинулся к костру блатных.

Звенели комары.

В эту пору, на исходе короткого лета, под Соликамском их осталась еще тьма. Казалось, чувствуя приход скорых холодов, настоящие хозяева тайги жировали напоследок, залезая людям в носы, уши, атакуя глаза, залетая временами в открытые рты. Дым от кострищ не всегда спасал, так что чуть ли не единым выходом для блатных оказался Ленька Рохля – сделав разлапистый веер из лиственных веток, старательно отгонял комариные стаи от «дядей».

Закон не позволял блатным работать. Но на лесосеку они выбирались полным составом, группировались отдельно, жгли костер, курили и иногда травили байки с конвойными. Сейчас же происходило то же самое, не было в их поведении ничего странного и нового.

На усыпленную бдительность был первый расчет.

Говоря тогда со старым злодеем, Игорь нарочно умолчал о его болезни. Теперь, глядя, как решительно, несмотря на свой возраст и состояние, настроен Балабан, окончательно понял: попытка бегства для него – последний отчаянный рывок. Если бы не болезнь, старик бы вполне комфортно чувствовал себя в лагерных условиях. Из разговоров Вовк узнал: впервые тот сел еще до революции, выпустили по амнистии весной 1917 года, гулял на воле аж до нэпа[7], потом стал проводить за решеткой значительно больше времени, чем на воле. Статус законника позволял не слишком переживать об этом. Но все-таки свобода и дальше манила. Теперь риск умереть на койке в лагерной больнице стал очевидным. И Балабан отважился пойти в свой последний бой.

Слишком уважал себя, чтобы позволить болезни сожрать его тут, за колючей проволокой.

Глотнуть воли и умереть. Что ж, решил Игорь, пусть это принцип вора, но не худший.

Беглецы не сговаривались напоследок. Все уже проговорено наперед. Оставалось ждать, пока начнется, – и это началось. Правда, совсем не так, как представлял себе Вовк.

Ленька-Рохля, успокоившись после разговора Игоря с Балабаном, отгонял комаров от скучающих блатных. Вдруг Игорь перехватил знак – Голуб кому-то едва заметно кивнул. Один из воров тут же шагнул ближе к разложенному между двух стволов костру, подхватив по дороге ветку с листьями, по всему видно – заготовленную загодя. Швырнул, накрывая огонь, и заклубился густой белый дым.

– Какого хера! – послышалось возмущенное. – Делать нечего?

Сразу несколько человек вокруг закашлялись. Конвойные с матом отступили немного дальше. Вовк, почувствовав – сейчас должно что-то произойти, напрягся. Действительность, однако, превзошла ожидания.

Кто-то из блатных будто ненароком зашел Рохле за спину.

Толчок – и Ленька исчез в густом дымном облаке.

Очень короткое время, всего лишь несколько секунд, его никто не мог видеть. Когда появился снова, не вышел – выпал. Его ловко подхватили под руки, усадили на землю, оперли о ближайший ствол. Выровняли ноги, подпирая и придавая туловищу стойкость: уморился парень комаров гонять, присел на короткое время передохнуть.

Но Рохля не отдыхал.

Он был мертв.

Из левого уголка тянулась тонкая красная струйка.

Игорь содрогнулся, дернулся, повернулся всем корпусом к Балабану. Тот встретил его холодным злым взглядом, а правый бок легонько ужалило острие заточенной пики – ее сжимала правая рука Голуба.

– Не рыпайся, – процедил он.

А Балабан добавил громким шепотом:

– Списали. Никому этот петушок уже не нужен. Знал слишком много, нельзя тут оставлять. Разве нет?

– Не договаривались, – выдавил из себя Игорь. – Мы так не договаривались.

– Мы, Офицер, вообще с тобой никак не договаривались. Или сейчас с нами, или рядом с Рохлей, как двое голубков. Ну?

Вовк закусил нижнюю губу, понимая: это он на самом деле убил Леньку. Не сам, не прямо, но он. Конечно, парня приговорили раньше. Но кто знает, вдруг пожил бы. Ну как счастье ему бы улыбнулось, неисповедимы пути Господни…

– Гну, – не сказал – сплюнул. – Давайте, раз начали.

Острие перестало кусаться.

Еще через миг грубый голос гаркнул:

– Слышь, Валет, вот на хрена было такое делать – дым пускать кругом!

– Рот закрой! Я дрова подкинул! – послышалось в ответ.

– Ты огонь погасил! Дышать из-за тебя нечем! Совсем, сука, оборзел!

– Ты кого сучишь, баран? Ты на кого тянешь, пидор гнойный?

– Что ты сказал? Повтори – что ты сказал? Ты кому это сказал?

Ссора в кодле вспыхнула быстрее, чем сухие дрова. Тут же, без лишних переходов, переросла в стычку. Мигом вылилась в жестокую кровавую драку – из тех, что частенько возникают в бараках между блатными и разными группами уголовников. Тоже ничего удивительного, явление привычное. Так что никто из заключенных-работяг не встревал, зрелище наблюдателей не оживило.

Расчет был на это.

А еще – на то, что охранники не сразу начнут разнимать драку. Им, в отличие от усталых доходяг, обычно интересно, чем она может закончиться, кто возьмет верх. Временами вертухаи даже устраивали тотализатор, ставя цигарки, галеты и спирт на своих фаворитов.

Так случилось и теперь.

На тех, кто держался в стороне от задымленного места, где была куча-мала, внимания никто не обращал.

– Айда, – прошептал Голуб прямо в ухо Вовку, и тихо, неслышно, будто легши на невидимую воздушную волну, скользнул в сторону и исчез за ближайшим деревом.