Произнес таким будничным тоном, что Игорь сначала растерялся:

– Бумажку? Вы о чем?

– Об этом самом. Я, такой-то, осужденный, бывший офицер Красной Армии, даю добровольное согласие сотрудничать с оперативной частью. Казенный документ, по сути. Зато отношение получишь соответствующее. Под моей личной защитой будешь, сечешь? Кто я тут, не забыл?

– Нет.

– Скажи: кто я тут?

– Бог. – Заключенный удивился, с каким трудом ему далось это слово, но, похоже, Божич совсем этого не заметил.

– Правильно. И Бог тебя тут будет беречь. Я слушаю твое положительное решение.

От дыма у Игоря уже першило в горле. Он прокашлялся. Не помогло – гадкий привкус никуда не делся.

– Водички? – поинтересовался Божич.

– Не надо, – ответил Вовк. Не сдержался, добавил: – Спасибо. Вот так сразу…

– Чего тянуть? С кем тебе, боевой офицер, еще иметь дело в местах отбывания наказания, как не с администрацией?

Жгучий взгляд майора Игорь сейчас чувствовал физически. Стало неуютно, захотелось отвести глаза, и в то же время Вовк не желал, чтобы это воспринималось как слабость. Но не сдержался, отвел взгляд, перевел его на выгнутую спинку помпезного стула. Внимательный кум мигом это засек, крякнул довольно, произнес с неприкрытой гордостью:

– Нравится? Всем нравится. У меня вот целая артель чалится, еще с тридцать седьмого. Контрик из Ленинграда, старенький такой дедуля, когда-то клепал мебель для буржуев. Свое производство, на заказ делали. Поставляли лучшим семьям Санкт-Петербурга, хе-хе. Теперь вот за дополнительную пайку работает на Главное управление лагерей. Я вообще подумываю, как в своем хозяйстве наладить кое-какую кооперацию. Надо ж деньги для страны зарабатывать, да и лагерь содержать, не все ж сидеть на шее у государства. Война, жирно слишком. Когда перебьем фашистов, работы станет еще больше. Нет, паразитами мы не будем! – Кум со значением поднял вверх палец. – Паразиты по баракам. Первейшие – кто по твоей статье, политические. Ты-то человек нормальный, потому я с тобой и говорю, Вовк. Доверяю, а ты оцени.

Игорь решил – лучше молчать. Но Божич, казалось, уже не хотел общения. Увлекся, оседлав, очевидно, своего любимого конька, продолжал:

– Читал твое дело, пока ты исправлялся в БУРе. Внимательно читал, много думал, некоторые справки наводил. Что-то с тобой тот капитан Сомов не поделил. – Мгновенно ощутив реакцию Вовка, поспешил уточнить: – Только без этих… без иллюзий… Органы не ошибаются. Не для того нам партия и лично товарищ Сталин доверили этот сложный участок. Тем более когда военное время и врагом может стать каждый.

– И я правильно сижу? – вырвалось у Игоря.

– Правильно. – Отвечая, Божич и бровью не повел. – Но слушай битого опера: по-хорошему твой Сомов должен был собрать больше доказательств твоей антисоветской деятельности. Потому что мастерить дело за один анекдот… Хотя я на фронте не был. Просился – не пустили. Без меня тут хозяйство развалится до фундамента, кому-то и это нужно делать. И все же, когда враг кругом, за языком следи. Знаешь, что я тебе скажу? – Массивная ладонь несколько раз легонько похлопала по поверхности стола. – Херня какая-то между тобой и Сомовым. Кошка черная пробежала, вижу. Только он тебе жизнь спас, если хочешь знать.

– Как это?

– Вот так. Очень просто. Начни начальник особого отдела полка собирать на языкатого старлея материальчик – можно подшить на расстрельную статью. А так – анекдот. Несмешной.

Игорь решил не пытаться убеждать Божича в том, что никаких анекдотов он не рассказывал. Наверняка майор прав: ему вообще не следует понимать причину давней вражды Сомова и Вовка. Так что решил и дальше молчать.

Майор же воспринял это по-своему:

– Вот и правильно. Тебя мой коллега спас от верной смерти. Передал мне, можно сказать, в надежные руки. Не пойдешь же ты, фронтовик, к преступникам в компанию. Хорош телиться, осужденный. Расписочку?

Еще одна сделка с дьяволом, подумал Игорь. Точно такая же, как требование Сомова написать прощальное письмо Ларисе, где он непрямо отказывался от нее и сына. И тоже – письменно. Интересно, прикажет ли скрепить кровью.

Осенило внезапно. Вовк удивился, как подобное вообще могло прийти ему в голову, как только он вспомнил о Ларисе. Побаивался всерьез – не сможет сказать этого, когда протянет дольше. Потому выдал сразу, готовясь к худшему:

– Условие есть.

Божич как раз насыпал табачную полоску на разложенный прямоугольник, мастеря новую вкусную цигарку. Когда услышал, рука замерла, пальцы разжались, табак просыпался на стол.

– Что у тебя есть?

– Условие. – Теперь голос Игоря звучал тверже и увереннее.

Сложенные в щепоть пальцы потерлись друг о друга, стряхивая остатки табачных крошек.

– В этом кабинете… на этом лагерном пункте… нигде в Соликамске зэки не ставят условий лагерной администрации. И если я тебя прощаю, Вовк, то только.

– Просьба. Не условие – одна просьба. Для меня важная, если нет другого выбора. Просто помогите, гражданин майор.

Тут Вовк понял, как правы те, кто говорит про электричество в воздухе. Кажется, еще немного – и короткое замыкание, взрыв, катастрофа.

– Допустим. Я к тебе пока нормально отношусь. Чего хочешь?

Напряжение начало медленно спадать. Игорь почувствовал, как по спине течет большая противная капля пота.

– Вы говорили – читали мое дело. Изучали, наводили справки… У вас ведь есть возможности. Супруга моя, Лариса. Сын Юра. Сменили место жительства… Куда писать – не знаю. Ну, хотел бы им писать одно письмо в… не знаю… сколько мне там можно… если можно… – Слова и мысли чем дальше, тем больше путались, но молчание и внимание Божича придавали куража. – Мне бы знать, где они теперь. Из Киева эвакуировались, но куда? За Урал или в Сибирь, у жены в тех краях дальние родственники. Уехали еще летом сорок первого, я настоял, нажал, организовал… Могу сказать, на какой адрес писал раньше. Так легче искать, правда?

Майор пожевал губами. Вздохнул, будто только что закончил тяжелую хлопотную работу. Снова взялся за цигарку, крутил, заклеивал языком, подкурил, затянулся.

– Вкусно. – И без перехода: – Искать для тебя, Вовк, я ничего и никого не собираюсь. Заслужить надо. И вообще, осужденные аж в такие отношения с администрацией не вступают. Но послужной список у тебя… Да и ситуация интересная. Первый фронтовик в моем хозяйстве, все такое… Справки наведу. Обещаю. И письмо своим сможешь написать. Тут, в кабинете. Под моим контролем. Я его сам прочитаю. Годится?

– Лады. Тогда и расписку сделаем. За одним рыпом, – подхватил Вовк, окончательно осмелев.

– Наглый ты. Нравишься мне. Сработаемся. – Майор великодушно подсунул ему через стол кисет и бумажку. – Кури. Только тут. И пошел в барак. Я тебя вызову, если что-то буду знать. Смотри, ты слово дал. Слово офицера.

Того парня звали Леонидом.

Фамилии Игорь не знал и не особо на этот счет беспокоился. В лагере все, даже не уголовники, а обычные «мужики», откликались только на клички. Низенького восемнадцатилетнего карманного воришку тут прозвали Рохлей, и общаться с ним широкому кругу не рекомендовалось. Он принадлежал к категории лагерных парий, так называемых петухов, и жать ему руку или просто поддерживать отношения означало самому попасть в отщепенцы. Со всеми не слишком приятными для мужчины последствиями. Но случай Леньки – Рохли – был не совсем типичным.

Это Вовк узнал, когда новые знакомые дали полный расклад по обычаям в лагере.

Просветительскую работу вел старый опытный ростовский вор Прохор Чуракин, больше известный как Проша Балабан. Знакомство уголовников с Игорем началось сразу после того, как он переступил наконец порог барака – места, которое как минимум на пять следующих лет должно было стать его домом. Поздоровавшись, спросил сдержанно, где свободное место: тюрьма и пересылка кое-чему успели научить, став своеобразным начальным классом образования каторжанина. Когда указали, прошел, сперва присел, потом прилег на нары. Вечерело. Понимал: завтра вместе с другими пойдет на работу. Валить лес или еще куда-то, куда распределит бригадир из числа осужденных. Пахло тюрьмой, грязным и кислым, запахи давно въелись в одежду и кожу. Смыть это не удавалось ни холодной, ни невероятно желанной горячей водой. Кажется, тюрьма останется с ним, в нем и вокруг него навсегда.