…А душа, как шайба, которую все пинали, чтобы забить гол своей правоты в чужие ворота, душа одна на четверых прилежно искала единства в семье. И не знало это эфемерное существо, к кому первому подкатить и в какие ворота прыгнуть, не посеяв в доме разлада.

7. Маленькая шайбочка, пластмассовый огурец и благовест.

Последние дни зимы. Воскресным утром молодая пара собралась на этюды к приятелю Юры по училищу, Толе Малкову.

– У него теперь свой дом. И нам неплохо поскорей отпочковаться. Съездим на разведку, – есть ли смысл продолжать учиться – тебе в Строгановке, мне в Суриковском? Малков может заказ мне хороший подбросить? У него теперь мастерская, заказчики. Вообще художник должен иметь свой дом, как, например, Васнецов, Поленов.

– Или как у Репина в Пенатах?

– А что ж такого? Хату я сам могу срубить!

– Когда рука художника прикасается к строительству, это должно быть нерукотворно. Не люблю я твоего Малкова с его хатой, с картинами. …Юр, не сердись, Малков иначе не может. Ты можешь лучше! …И пока без дома.

Юра темнел лицом.

– Юр-ур-ур…, так и быть, поехали к твоему Малкову. Надень хотя бы тот галстук, который я подарила тебе на свадьбу, – так сказать, для контрасту-с.

– Мне твое панибратство – во! – черканул себя по шее. – Золотце моё, не ношу я галстуков! Как ты понять этого не можешь?

– Я оч-чень даже понятливая, …как гражданка с пушистым хвостом. Знаю, что тебя в Малкове притягивает.

– А раз так, надевай мои галстуки сама, сколько их накопилось.

– Юра, чтобы застраховаться от серости, надень хотя бы маленькую чёрную бабочку и поехали.

– Я концерта давать там не собираюсь! – не разделяя шуточек жены.

Не успели сойти с электрички, как отправились со встретившим их Малковым к ближайшей бочке с пивом.

Пусть так, пиво не водка, – думает присмиревшая Вера. Она сама иногда пиво любит, – …то есть обещает мужу, что будет больше пиво любить. Но все равно пиво, плюс очередь – скучная затея. Да ещё матом все вокруг полощут, что и в сторону не отбежишь.

Кто-то, сдувая пену с кружки, плесканул ей на светлое пальто.

– Эх, Юр, – отряхивая пену, – теперь пятно. Сейчас как заругаюсь!

– А ну-ка, Ветлова, выдай им всем жару, – разглядывал Малков Юрину жену. – Раньше в училище такая чистюля была, кисточкой не тронь! А теперь, поди, и матом можешь и все прочее научилась? Как смазливая бабенка замуж выскочит, пиши, пропало.

Добродушный цинизм Малкова коробил Ветлову:

– Толечка, в тебя хоть влюбись!

– Мне такого добра не надо. На чужое не зарюсь.

Разважничался как бочка с пивом. На душе у Веры такая кислятина, что хочется махать кулаками …по воздуху. Потому что по Малкову все равно не попадешь!

Малков важный, как мэр города, а ему ещё и тридцать не раньше как через три года стукнет. Пиво пьёт без жадности, как одолжение продавщице делает. Сдачу не берёт и их с Юрой угощает.

Юра легонько подёргал жену за челку и поцеловал в щеку за спиной Малкова.

– Юра, родненький, – ожила Вера, – я понимаю, что я очень плохая и вредная женщина и надо себя отшлифовывать. Отойдем скорее в сторонку, я тебе вот что скажу, поедем лучше домой, …или в поле пойдем, в лес, зайцев посмотрим.

– Дрессировать их собираешься?

– Рисовать. Зачем тогда альбомы брали?

– Налей-ка ещё, – говорит Малков продавщице. Руку, которая с деньгами тянулась, в сторону отвел.

– Бери! – говорит Малков Юре и еще кому-то сзади, – Бери!

Уж не думают ли все вокруг о Малкове, что он известный здесь художник? Поэтому угощает всех пивом? И Вера незаметно кладет Малкову на козырек фуражки жестяную крышечку от пивной бутылки.

Малков начинает рассуждать о живописи, о заказчиках; а крышка, как маленькая шайба, так и продолжает лежать на козырьке.

– Гол! – Ветлова добавляет тихо, – …в твои ворота.

– Че-го!? – так и шагает с шайбой к дому.

– Толя, нет у тебя защитника…

– Какого ещё защитника?!

– Гол! – крышечка, к удивлению Малкова, сползла ему под ноги.

Юра с Толей в лес так и не пошли, высидели за столом. Вера делала с приятелей наброски.

На стене в комнате висел натюрморт Малкова: гипсовая Венера задрапированная на груди в газовый шарфик, прикрывала им женские прелести. На заднем плане – овальная палитра художника.

– О, молоток! Символ искусства! – добродушно заметил Малкову Юра.

На этажерке стояли пластмассовые ромашки с ярко-зелеными листьями. На тарелке пластмассовый огурец и два банана.

Огурец похожий на детскую погремушку Юра пытался класть на обеденный стол, делая вид, что откусывает. Малков относил огурец назад.

– Вера, станцуй! – предложил Юра, разгадав её невесёлый вид.

– Гляди внимательно на Толика и со мной не общайся, – набросок мне испортишь, а себе дело, – подумав с горечью – «харчовое».

Деревянный дом Малкова ещё не был оклеен обоями.

– Оставь живое дерево, – единственное, что посоветовала Ветлова.

– Будет дуть в щели! – объяснил хозяин своего дома, жены, небольшого огородика перед домом, заваленного снегом. Туда они выплескивали каждый день помои с картофельной шелухой и бросали консервные банки.

Вера смотрела через новую, пахнувшую смолой веранду, на смерзшиеся желтоватые помои на снегу; на столе была закуска, опять появился пластмассовый огурец, и вспоминала дом в селе Красном с гравюрами Федора Толстого, торжественный бой часов. А Юра продолжал делиться с Малковым соображениями о доме собственном, работе в Энск, куда поедет после окончания Суриковского…

– Все, Юра, я пошла домой, пока не поздно. Здесь холодно.

– Печь горячая, – заметил ей Малков.

– Меня знобит.

Юра стал нехотя одеваться.

Хорошо было пройтись после прокуренной комнаты, по весеннему воздуху через небольшую рощицу. Вера оглядывалась, не идёт ли кто сзади, и, отдав мужу альбом, показывала руками, торсом, всем жарким видом, как растут деревья, как выгнули руки ветки, простирая ладони с непонятной просьбой к небу.

– Несурьёзная ты жен-чина.

– Оч-чень даже сурьёзная!

– Я бы хотел иметь такую хату, как у Малкова. А ты?

– Лучше пока не надо…

Под тяжестью высокой платформы светился розовый закат. Как из воздуха, подошла электричка, отжимаясь на буферах. Народу в вагоне мало. Вера с мужем остались в тамбуре. Электричка сразу тронулась, качаясь по шпалам.

– «Ай, дер-бень, дер-бень, дер-бень. Дербень город мой, ой, Энь». Вот возьму и не поеду с тобой в Эньск. Матери твоей боюсь…, и тебя. А ещё Малкова! – Вера осторожно завела на затылок Юре указательный палец и чуть нахлобучила ему шапку на глаза.

Юра так и стоял, пробубнив оттуда:

– Зачем тогда замуж вышла?

– Чтобы ты тоже меня боялся и жил в острастке, – заглянула ему под шапку. – Я могу жить даже в тайге, на самой верхушке сосны и спать на походной раскладушке! Вот тётя Аня пошла за дядей Васей в глушь, в деревню и совсем этого не боялась…

– Пропади ты пропадом со своими тетушками-дядюшками! – Юра спихнул шапку на затылок.

– Дай, скажу тебе тогда на ушко вот что. …Поцелуй меня вот сюда, – показав на лоб и щёку. – Пожалуйста!

Юра переждал, когда пройдут из тамбура люди, чмокнул жену в щёку и прибавил:

– На здоровье! – подумал о себе, разве такая была Ветлова, когда они ещё и женаты не были, понурая, молчаливая. Что ни говори, замужество бабу красит.

– Юр-ур, сейчас Боровск. Сойдем? Пока светло, порисуем…

Они сошли в Боровске.

Музейный городок полон рыхлого снега, опушен лесами. Дома нежнейших расцветок штукатурок. Вторые этажи деревянные. Ходят лошади, возят за собой телеги. Не спеша проехал грузовик, на радиаторе клеенка в белых ромахах. В красных шлепанцах по расквашенным дорогам гуляют важно белые гуси. С любопытством тянут за машинами жёлтые носы, в одну сторону, потом в другую. процветают в городе кустом цветов. …И лихо раскачивается на заметенной снегом порушенной церковке молоденький саженец…