Она молчала.

— Ты что, забыла все? — продолжал он ее уговаривать. — Уже ничего не помнишь? Даже то, что тебе никогда не удастся меня обмануть?

Когда она заговорила, в ее голосе были слезы:

— Это ты меня забыл!

Он отодвинулся от нее, чтобы посмотреть на нее в профиль.

— Как ты так можешь говорить? Чтобы я забыл тебя? Ни минуты не проходило, чтобы я о тебе не думал. На что я ни посмотрю, с кем ни заговорю — все время думаю только о тебе. Я…

Он оборвал себя, потому что не желал, чтобы она все знала. В конце концов, он должен сохранить свое мужское достоинство. Больше он ей ничего не скажет.

Калли улыбнулась. Больше ничего и не надо.

— Ты без меня скучал и хочешь произвести на меня впечатление.

— Ха! — отозвался он. — Произвести на тебя впечатление! Да это-то уж, конечно, не сложно. Ты же такая крошка, что тебя запросто можно переломить пополам.

С этими словами он схватил ее талию руками, как в клещи, и так ее сжал, что она не могла вздохнуть, потом расслабил тиски.

Она, смеясь, оперлась о его плечо.

Помедлив, он предложил:

— Я хочу, чтобы ты могла мной гордиться. Я хочу показать тебе, как я уже научился владеть мечом.

Она вздохнула. Она могла бы сказать ему, что любит независимо от его умения, от того, как он владеет мечом и лошадью или как он не владеет вообще ничем. Она просто любила его, и все. Она его любила независимо от того, какие были у него умения и навыки. Она любила бы его, говоря словами Дороти, даже без ног и без рук.

— И многому ты научился? — спросила она, не потому что это было интересно ей, а потому что это было важно для него, а он был для нее всем.

Он кивнул. Она заметила, что его что-то тревожит. Она подумала, что, пожалуй, замечает это уже некоторое время. Нужно было, значит, выяснить, что это, и исправить. Неважно, что самой ей было страшно скучно жить в компании пустоголовых женщин, с которыми ей было не о чем даже поговорить. По-настоящему важно было только, счастлив Талис или нет.

— В чем дело?

Талис терпеть не мог признавать свою слабость.

Он ни за что не хотел признать, что она ему нужна. Но с каждым моментом каждого дня он понимал, что она нужна ему все больше, больше, чем он мог думать, больше, чем он полагал возможным. Триумфы побед над противниками — ерунда, если она не могла их с ним разделить. Нет, даже больше, чем разделить. Если это было не для нее — это было тогда вообще бессмысленным. Зачем тренироваться, мучиться, быть рыцарем, если Калли не повяжет свой платок ему на шлем?

Другие мужчины были устроены иначе. Казалось, ни одному не нужны красивые женщины, чтобы хотеть что-то совершить. Казалось, все мужчины были довольны, совершая подвиги для самих себя. Конечно, им тоже было приятно, когда женщины на них смотрели. Но не более того. Им не были нужны женщины так, как Калли — Талису.

Когда Уилл бывал недоволен их нерадивой работой, он, случалось, запрещал им играть вместе. Как-то раз он раздраженно сказал:

— Вы оба — только по половине человека. Быть целым человеком вы можете только вдвоем.

Наверное, в этом все и дело? Он — одна половина человека, а Калли — другая половина? Даже для него это звучало странно. Ведь такого же не бывает.

— Скажи, — повторила Калли. — Скажи, в чем дело.

Он не мог заставить себя вслух сказать, что думал. Ему хотелось, чтобы Калли считала, что он — самый сильный, самый смелый, самый мужественный человек на земле. Она должна иметь возможность во всем и всегда положиться на него, а не на других, кто еще был с ней рядом.

— Ты должна мне рассказать насчет тех девчонок. Тебе с ними хорошо?

Она поняла, что сказать ей, в чем дело, ему мешает гордость.

— Они не такие уж и девчонки. Это старые девы. И каждой нужен мужчина. — Она чуть было не сказала: «Мой мужчина».

— Да? Так, может, их нужно…

Она резко пихнула его под ребра, не дав закончить. Икнув, он расхохотался.

— Тебе они не очень-то нравятся, — заметил он.

— Это я им не нравлюсь.

Он, услышав это, засмеялся.

— Что? Как ты можешь не нравиться?! — И его недоуменная реакция была абсолютно искренней. Ему казалось, Калли умна, остроумна, весела. Ее общество — лучшее в мире, потому что она всегда знает, когда промолчать, когда говорить, и если говорить, то о чем.

Обнимая ее и думая о ней так, он не мог удержаться от того, чтобы не поцеловать ее шею, ее ухо, но уже через минуту он заставил себя остановиться. Пытаясь вернуться к невинным детским отношениям, он принялся ее щекотать, но когда она в ответ, хихикая, стала вертеться и ерзать у него на коленях, его тело реагировало на это таким желанием, как не реагировало даже на поцелуи.

— Ох, Калласандра! — страдая, прошептал он.

Калли начала ему рассказывать о сестрах Хедли.

— На самом деле, конечно, не то важно, нравлюсь я им или нет. Они ко мне никак не относятся. Я их нисколько не интересую. Ах, Талли, на самом деле с ними ужасно, просто ужасно скучно!

Талис все еще был так поглощен своим желанием и близостью ее тела, что не слушал, что она говорила. Но теперь у Калли в голове начал созревать некий план. Она хотела внушить Талису одну мысль, но, как всегда, знала, что нужно, чтобы он подумал, что идея — его.

— …И виноват в этом ты, — докончила она, и тут он сразу поднял голову и наконец стал ее слушать. Как и любой другой мужчина, он крайне неохотно признавал свои ошибки, только в том случае, когда не оставалось совсем никакого иного выхода.

— Я? Виноват? Но каким образом я-то могу быть виноват в том, что ты им не нравишься? Наверное уж, Калли, это ты сделала что-то не так, что они стали плохо о тебе думать.

— Они говорят, что я обучалась как мужчина.

Талис, услышав это, расхохотался.

— Это ты-то? Как мужчина. Да ты знаешь, как в руки взять меч или шпагу? У тебя же не хватит силенок даже приподнять доспехи, не то что в них влезть.

— Но я была вместе с тобой все эти годы, — настаивала Калли. — От этого получилось так, что мне не о чем говорить с женщинами. Они все болтают о какой-то ерунде: кто как одет, какие о ком идут сплетни при дворе. Я привыкла с тобой рассуждать о политике и философии… Обо всем том, что имеет хоть какое-то значение в жизни.

Говоря все это, Калли отнюдь не была уверена, что он ей хоть немного поверит. Ему может очень быстро прийти в голову, что они ведь в жизни никогда не говорили ни о политике, ни о философии. Если уж они и говорили о чем-нибудь, так именно об одежде или размышляли о том, что происходит при дворе у королевы.

Но если сказать правду, все рухнет. Больше всего на свете она хотела, чтобы он взял ее к себе. Чтобы ей не торчать больше с этими женщинами. Ей всего лишь хотелось быть вместе с ним. Если он поверит, что так лучше для нее, то он весь мир перевернет, но этого добьется, потому что будет верить, что действует во имя высокой цели. А если она скажет ему правду, если она скажет, что всего лишь «ей этого хочется», то, вполне возможно, он решит, что это каприз, что ей нужно учиться «дисциплинировать себя» и для этой цели отправляться обратно к женщинам.

Она прошептала:

— Я ничему больше не учусь, — думая про себя: «Без тебя мне ничему-ничему не хочется учиться».

Некоторое время Талис ничего не говорил, а сидел, хмурясь, размышляя про себя над этой проблемой. Сначала он не знал, что предпринять, потом ему в голову пришел выход. Если он станет ей помогать, то ему не придется признать вслух, что ему без нее не жизнь, что его энергия и воля к жизни угасают с каждым днем, проведенным ими порознь.

— Ты будешь со мной, — сказал он твердо. — Ты будешь учиться вместе со мной. Человек должен всегда учиться. Без этого нельзя.

— Не выйдет, — печально сказала она. — Они не позволят. — Она знала, что лучший способ заставить Талиса что-то сделать — это заявить, что он этого не может. — Ты не знаешь, что это за люди. Женщины — тут, мужчины — там. Так принято. Все по отдельности. Они сходятся, чтобы делать детей, а потом опять расходятся, и ничего больше.