Она положила голову Талису на плечо. Она не знала, как она сможет жить без него. Она страдала даже, когда Найджел заставлял их сидеть на разных скамьях в течение нескольких уроков. За обеденным столом они с Талисом всегда сидели так, что их колени и локти касались друг друга, и против этого никогда не возражали ни Уилл, ни Мег.

Талис, как всегда, знал, о чем она думает. Обе ее руки лежали на седле; он положил на них свою.

— Скоро, — прошептал он, — скоро. Я тебе обещаю. Я сделаю все, что надо, сделаю, как только смогу. Будет труднее, если мы с самого начала наделаем шуму. Понимаешь?

— Да, — ответила она. Она это и вправду поняла. Злые взрослые люди не позволят молодым людям любить друг друга. Если в конце концов все будет так, что Талис все-таки будет принадлежать ей, то она согласна выдержать без него целый год. Конечно, с каждым проходящим днем этого года она будет чуть-чуть умирать, но она вытерпит, она сделает все, что необходимо.

Все время, пока они ехали домой, Джон Хедли проводил за одним-единственным занятием: он любовался своим сыном. Его голову переполняли мысли о том, что они теперь смогут сделать вместе. Наконец-то в его жизни появится смысл. У него теперь будет кто-то, кому он сможет оставить в наследство все, что у него есть. Тех двоих слабаков, которых родила его жена, он в расчет не брал. В свои девятнадцать и двадцать лет его сыновья не были такими высокими, и такими здоровыми, как этот молодой темноволосый красавец, который так покровительственно склонился над бледной девушкой.

За время пути Джон сделал удивительное открытие: оказывается, этот юноша столь же мил, сколь и красив внешне. И робким он себя не выказал, когда прошлым вечером они останавливались на постоялом дворе. Говоря по правде, сначала Джон опасался, что, воспитанный крестьянином, он окажется крестьянином и по своему характеру, и по манерам. Но этот мальчик держался так, словно был принцем, несмотря на то, что его руки загрубели от тяжелого физического труда, а его грубая и белая одежда была изрядно поношена. Он держался с таким достоинством, словно был рожден, чтобы сесть на трон Англии.

Язык из чистого серебра. Так выразился о Талисе один из людей Джона: «Язык у него словно из чистого серебра». Прошлым вечером он беседовал и шутил с людьми вдвое старше его, а когда они сказали, что он слишком молод, чтобы пить то пиво, которое пили они, он их всех посрамил. Талис выпил в два раза больше их и все-таки, поднимаясь по лестнице, устоял на ногах. К тому же он заявил, что у Уилла пиво было лучше, чем у хозяина этого двора, потому что Уилл-де не разбавлял его водой.

«Да, — думал Джон, — этот парень — чудо: красив, приятен в общении, умен, силен физически (в борьбе на руках он победил троих), а потом все смеялись, когда он уверял их, что по сравнению с его жизнью их жизнь — сущая безделица. Таким сыном, как Талис, каждый бы гордился».

Единственное, что в нем было странно — это что он никуда не отпускал от себя эту девочку, вернее, эту бледную тень девочки, которая, молча сидя рядом с ним, наблюдала за всем. Вечером в кабаке Джон приказал ей отправляться в пост ель, но Талис, даже не обернувшись, сказал:

— Калли может остаться.

Вот так. В Джоне начал закипать гнев. До сих пор не было еще такою человека, которому он позволял бы так разговаривать с собой. Но тут внутри него какой-то голос шепнул, что, если он сейчас грубо запретит Талису держать девчонку подле себя, тот встанет и уйдет. В мгновение ока исчезнет с постоялого двора, а потом предлагай ему все сокровища мира, и он откажется вернуться из гордости.

Все наблюдали за этой сценой с большим интересом. Джон подумал, что из принципа следовало бы настоять на своем, но это обернется чересчур серьезными последствиями. И, помедлив, он расхохотался.

— Предоставляю своему сыну — принимать решение, — решил он.

Талис же взглянул на него с удивлением. Мальчишка и не догадывался, что, ослушавшись приказа Джона, он, по мнению окружающих, бросил тому вызов. Дело было просто в том, что до сих пор никто — ни Мег, ни Уилл и никто другой — не говорил, что Калли нужно уйти. С точки зрения Талиса, Калли была частью его, она всегда была с ним, и он хотел оставить ее с собой до последней возможности.

Джон оглядел девицу с отвращением. В первый раз в своей жизни он ощутил укол ревности. До сегодняшнего дня он еще никогда не хотел обладать кем-либо до такой степени, чтобы не желать разделить это ни с кем на свете. Но этим мальчиком он хотел обладать во что бы то ни стало. Он хотел Талиса, как не хотел еще никого в жизни. И главное — чтобы тот принадлежал только ему, и больше никому другому. Его дико раздражало, что Талис так часто говорил об этом крестьянине, Уилле Уоткинсе, как будто тот представляет из себя бог знает что. Джону не нравилось, что Талис упоминает Уилла, и девица, которая повсюду ходила за Талисом, ему не нравилась тоже.

Не задумавшись ни на секунду, Джон принял решение: он разлучит их, как только представится возможность.

Калли и Талис смотрели на дом, в благоговении разинув рты.

— Ты когда-нибудь такое видел? — прошептала Калли.

— Никогда! В жизни бы не подумал, что бывают такие огромные дома.

Последние шестнадцать лет Джон Хедли провел в непрерывном строительстве. Всю свою недюжинную энергию он вкладывал в этот дом. Дом превратился в смысл его жизни, заменив ему семью и друзей. Несмотря на то, что у него было столько детей, жизнь его была бесплодна. Дочери его до смерти раздражали, двое слабаков-сыновей приводили в отчаяние. И вот он сделал самое лучшее, что он мог оставить на земле в память о себе.

Огромный каменный дом простирался в виде буквы L, что издали казалось сплошным массивом, но на самом деле скрывало в себе несколько удобных и красивых внутренних двориков. Был внутренний дворик для слуг и вассалов, был кухонный, был для семейных прогулок, а в самый большой можно было выйти прямо из огромного главного холла.

Неподалеку от дома располагалось много маленьких зданий из серого камня, и везде и всюду бегали и суетились люди. Мужчины на плечах несли косы, у женщин в руках были мотки шерсти, и все, судя по их виду, куда-то торопились и выглядели очень занятыми.

Подражая Джону, Талис и Калли спешились и отдали поводья мальчикам, которые стояли наготове. Слуги с любопытством оглядывали вновь прибывших. Незнакомцы были одеты не как знать, но ехали на лошади, на которой ездят благородные всадники. Но что было особенно удивительно — Джон Хедли улыбался!

— Заходи, — приветливо сказал Джон Талису и он с Калли медленно пошли по двору, задрав головы и смотря вверх на трехэтажный дом, окружавший их. Солнечные блики сверкали в окнах, в которые были вставлены настоящие стекла. Временами из этих окон выглядывали лица, с любопытством смотрели на них и исчезали.

Они вошли в огромный холл с великолепным, роскошно отделанным потолком, величественно возвышавшимся над их головами. Оштукатуренные стены были покрыты разнообразным оружием и доспехами, которые были начищены и полностью готовы к использованию в случае опасности.

Столы были накрыты и уставлены огромными подносами с едой. Обедая, богато одетые люди беседовали и весело смеялись. Один конец длинного стола возвышался, и в центре возвышения были установлены два изысканно отделанных кресла. В меньшем из кресел сидела уже увядшая женщина, которая, судя по ее виду, когда-то, должно быть, была хорошенькой. На большем кресле сидел мальчик, может, ненамного постарше Талиса. Он был худ, высок, с тонкими чертами лица. Когда он увидел своего нового брата, если что-то и было приятное в его лице, то оно исчезло.

Увидев Джона Хедли, сидевшие за столом люди замерли. Джон Хедли отнюдь не славился радушием и щедростью. Он всегда приказывал, чтобы ели как можно меньше, а поев, тотчас снова брались за работу. Пока его не было, все было гораздо проще. Все отдыхали и чувствовали себя свободнее.

Все молча смотрели на него, ожидая обычных грубых слов и приказаний. Но никаких приказаний, как, впрочем, и грубых слов не было. Никто не верил своим глазам: на лице Джона было счастье. Широкими шагами он подошел прямо к главному столу, за которым сидела его жена, а по бокам от нее — по сыну. Джон даже головой не кивнул в ответ, на приветствия сыновей, смотревших на него с таким видом, как будто они просят подаяния. От людских глаз не укрылось, как леди Алида коснулась руки своего старшего сына. Это Джону было плевать не неудавшихся сыновей, а его жена относилась к ним совсем по-другому.