В голове у него пронеслась мысль, что он ни в коем случае не должен ее трогать, что, возможно, где-нибудь в темноте подсматривает ее муж, который хочет дождаться, пока она его соблазнит, застать их в таком виде, и потом шантажом вымогать у него что угодно. До сих пор он никогда не имел никакого дела с такими женщинами как… как она. Но в ней есть что-то, чему очень трудно сопротивляться… Вне сомнения, решил он, его так возбуждает сама обстановка. Он видит словно сквозь дымку, а слышит, как будто все происходит в отдалении. И еще…

Она прервала его мысли, подойдя ближе к нему. '

— Каким любовником может быть такой джентльмен, как ты? — поинтересовалась она, прижимаясь своим телом к его телу. — Небось даже не раздеваешься? Небось снимешь с дамы халат, бросишь куда-нибудь, потом быстренько сделаешь дело, и бежать?

— Точно, — ответил он, улыбаясь. Улыбался он, чувствуя, как она прижимается сверху к нему, лежащему на кровати. Потом добавил шутливо: — В любви знают толк только низшие классы, аристократы в ней ничего не смыслят.

Она положила руки ему на лоб. Открыв глаза, он увидел, как вокруг ее лица, почти совсем его заслоняя, струятся черные волосы. В неверном мерцающем свете огонька, казалось, она была почти совсем как Катрин, его возлюбленная жена. Но, если на то пошло, ему все женщины, к которым его влекло, казались похожими на Катрин.

Он вздрогнул от испуга, когда она резким движением разорвала у него на груди рубашку, так что пуговицы с треском разлетелись по комнате. Пальцами она провела по его груди, почти расцарапав ногтями живот:

— Ну, что, красивый? А не испугаешься заняться любовью с женщиной?

Тавистоку казалось, что он в жизни никогда не бывал так возбужден, как в ту секунду, когда он захватил руками роскошные волосы этой женщины и с силой потянул на себя, притягивая ее губы к своим. После этого в его голове совсем не осталось мыслей. Он ослеп уже не от пороховой вспышки, но от волны вожделения, которая охватила все его тело. Ему казалось, он в жизни не хотел ни одну женщину, кроме этой. Ему казалось, он умрет, если не овладеет ею прямо сейчас, прямо здесь же. Он больше не в состоянии был задумываться о том, к каким последствиям приведут его действия; его желание было сильнее всех его мыслей.

Он всегда гордился тем, что он прекрасный любовник. Поскольку до сих пор он спал всегда с чужими женщинами, а не с собственной женой, и у тех женщин, с которыми он спал, тоже был не он один, он понимал, что они тут же примутся сравнивать его с другими известными им мужчинами. Сознание того, что после него останутся сплетни и слухи, заставляло его всегда помнить об ответственности и держаться на высоте. Он был обязан так показать себя, чтобы женщина потом говорила всем, что он редкий мужчина, такой умелый, такой нежный, так внимательно относится к тому, чтобы удовлетворить партнершу.

Но с этой женщиной, к которой он испытывал такое огромное желание, он не мог думать ни о чем. Он мог помнить только о том, что было нужно самому ему. Он вел себя, как никогда себя не вел, но она в этом, пожалуй, даже превзошла его. В тот момент, когда он срывал с нее одежду, он почувствовал, что его собственная одежда уже почти снята с него. Она ничуть не стеснялась.

Через несколько минут они оба были обнажены. Она не стала тратить времени на предварительные условности. Его чувства в этот раз были примитивны, почти как у животного. Просто голод, который требует удовлетворения.

Когда он вошел в нее, он смутно удивился, что чувствует, как разрывается какая-то тоненькая пленка, и услышал слабый вскрик боли. Но он был слишком сильно удален от всяких посторонних соображений, чтобы задумываться о том, что это может означать. Она была так нужна ему, и так немедленно, что он был готов излить в нее свое семя почти тут же.

Когда он вошел в нее, ему показалось, что в его жизни еще никогда не было ничего подобного. Он вдруг почувствовал, что какая-то его часть умерла, но какая-то другая ожила, которая была мертва до этого момента. Он почувствовал освобождение, которого, как ему казалось, он ждал всю жизнь. Происшедшее было концом чего-то, и в то же время оно было и началом чего-то.

Он дрожал с головы до пят. Он прижимал ее к себе со всей силой, обнимая ее, стремясь покрыть своим телом все ее тело. В его глазах были слезы, но он не знал почему.

— Я это сделала, — произнесла женщина. — Я это сделала. Ему казалось, он не сразу понял, что происходит. Ему казалось, он забыл все, что произошло до этого. «Ах, да, — вспомнил он. — Какая-то вспышка пороха… Какая-то женщина с черными волосами…» Когда она попыталась высвободиться из его объятия, первой его реакцией было схватить ее, не дать ей уйти, вообще никогда не отпускать ее.

— Нет, — прошептал он. Ему хотелось умолять ее никогда не покидать его.

— Все хорошо, — ответила она и стала целовать его в шею. — Все теперь в порядке. Все кончилось. Проклятия сняты.

Голова у него все еще болела, перед глазами по-прежнему была дымка, а в ушах по-прежнему шумело, но этот голос он узнал. Схватив ее за плечи, он отодвинул ее от себя, чтобы рассмотреть. Он смотрел ей прямо в глаза. Из-под разноцветных пятен косметики и из-под черных волос на него смотрела Катрин.

На какую-то минуту он рассердился. Как ей удалось сыграть с ним такую шутку? Что его жена делает в одежде, как у какой-нибудь шлюхи? Что она…

Но наконец он все понял. До него дошел смысл того, что сейчас случилось. Он только что был близок с Катрин, с женщиной, которую любил. И не было никаких препятствий, и ему ничто не мешало…

— Но как ты это…

Она прикрыла ему рот рукой:

— Ты что, в самом деле намерен беседовать?

Тут он, расхохотавшись, схватил ее и притянул к себе, и в следующее мгновение его руки и губы соединились с ее руками и губами так крепко, что их невозможно было разорвать. Если бы его состояние было сейчас несколько другим — если бы он не выпил только что изрядную порцию рома, если бы не пережил встряску от взрыва пороха, если бы его не ударило камнем по затылку, уже не говоря о том, что еще до этого он упал с лошади, которая неслась галопом — так вот, если бы не все это вместе взятое, то, возможно, сейчас бы он счел необходимым пристрастно допросить Катрин, где это она умудрилась узнать толк в любовных утехах. Но, с другой стороны, возможно, и тогда бы у него хватило ума не прерывать вопросами то, что она делала с его телом.

Он всегда знал, что заниматься любовью с Катрин — это должно быть что-то необыкновенное. Но это было еще лучше, чем он себе представлял. Естественно, он не смог бы объяснить это кому бы то ни было в словах, но это было так, как будто он чувствовал разом, в одно и то же время, за них обоих. Как будто он слышал, что она думает, а она слышала, что думает он. Как только ему в голову приходило какое-нибудь желание, Катрин тотчас выполняла это. И так же ему казалось, что он знает без подсказок, чего хочет она и какие мысли в голове у нее.

Они занимались любовью всю ночь. Они меняли позы с такой легкостью, как будто все позы были им уже знакомы, как будто они занимались любовью тысячу раз до этого. Казалось, что они знают об этом и друг о друге все, что только возможно знать.

— Мне кажется, что мы с тобой всю жизнь были любовниками, — прошептал он.

— Нет, никогда не были, — ответила она. — Никогда в этом времени. Но мы уже столько веков хотим друг друга, что мы знаем все. Мы как будто занимаемся любовью с самими собой.

— Да, — ответил он. Он ее не понял, но в то же время он понимал каждое сказанное ею слово.

Он наконец освободился. С ней он чувствовал себя свободно. С другими женщинами он всегда заботился о том, чтобы поддерживать свою репутацию, и ему все время приходилось следить за тем, чтобы казаться умелым, знающим и опытным партнером.

Но с этой черноволосой Катрин он мог… ну, делать то, что ему хочется. «А так будет приятно?» — подумал он, попробовав ее поднять, перевернуть и усадить верхом прямо на очевидное свидетельство своего желания.