– Ты мертв, а оттуда не возвращаются.
– Я же вернулся, – мужчина расставил руки, пиво выплеснулось из банки на его кожаные штаны.
– Но кто ты? Что ты помнишь?
– Ничего, совершенно ничего, – задумчиво отозвался Медведь. – Последнее, что я помню, это как Андрей нашел меня там. – Мужчина кивнул в сторону спальни. – А дальше темнота.
– Отец говорил, что ты был уже мертв, когда пришел в квартиру? – насторожился я.
– Так и есть, – подтвердил дядька. – Я видел и его и себя со стороны.
Это просто не укладывалось в голове.
– С некоторых пор, я помню всю свою жизнь до мельчайших подробностей, а то, что было после, нет. Когда я не с тобой, меня словно и не существует. Но когда я здесь, какая-то сила тянет к себе обратно, будто высасывая из этого мира, а я противлюсь ей изо всех сил. Мне нет нигде места.
– О чем ты?
– О тех двоих в капюшонах. Я чувствую, когда они рядом.
– Безумие просто.
– Да, и не говори, – Медведь выпил пиво и поставил опустевшую банку на стол. Он резко встал со стула и подошел к окну. Штор у меня на кухне отродясь не водилось, но на улице давно темнела ночь, и сложно было в ней что-то разглядеть.
– Что? – только и спросил я, поднимаясь со своего места.
– Они, – многозначительно изрек дядька.
– Мы на одиннадцатом этаже…
Медведь повернулся ко мне, он выглядел непривычно встревоженным.
– А им видно все равно, – он хмуро сдвинул брови.
И не успел я ничего сказать, как белый свет поглотил его, ослепив меня на мгновение вспышкой.
Глава 6. У перекрестка много дорог
Я никогда не любил зиму. Никогда не проникался ее отчаянно холодящей злобой, сверлящей дыру в моей распахнутой груди, никогда не трепетал от ветра, пробирающего до костей, и уж тем более, никогда не был с ней заодно. Думаю, и она не любила меня в ответ. Но этот размеренный хруст под ногами, сейчас казался приятным, даже успокаивал в какой-то степени. Под этот звук я представлял будто мои мысли, опутавшие накрепко сознания, крушатся, ломаются как хрупкий шоколад, а таять им не дает мороз. Да, ведь и от него есть польза. Холод остужает мою безумную голову, замедляет безостановочные раздумья, при этом он не крадет их, лишь позволяя не торопиться в суждениях, а таких у меня не мало.
Когда мне зарядили по голове, и я в очередной раз свалился в беспамятстве, я вспомнил наше знакомство с Кристиной, вот только отчего-то усомнился в его реальности. Ведь сам момент аварии я так не увидел, а значит и верить тому, что родилось в моей голове за пару секунд забвенья на арене, не стоило. Я встретил ее, Алика, Стаса, но кто мог дать гарантию, что все эти люди вошли в мою жизнь, а не только в мою голову? Я уже пару раз встречался со своим мертвым дядькой, мало того, я беседовал с ним, да что уж там, пил пиво, как будто он и не умер в ту злополучную для нашей семьи ночь. И это показалось куда правдивее, чем прочие пересечения с людьми, которых я едва знал. Теперь я сомневался, где кончалась фантазия и начиналась явь. И потому, необходимо было разобраться со всей творящейся в моей жизни ерундой, чтобы не пропасть в омуте безумия. И сделать это, я обязан был непременно сам. Без помощи моего отца, у которого сейчас имелись совсем иные заботы.
У меня в скором времени должен был родиться брат или сестра, и это заполняло всю жизнь отца. Он не отходил от матери ни на шаг. И с одной стороны, я радовался, что в кое-то веки мог вздохнуть свободно от его нескончаемой опеки. Однако я так привык чувствовать своего старика рядом, хоть и таким странным образом, что немного приуныл, понимая, разгребать большой и сложный завал придется самостоятельно. Да и не уверен, что такое под силу бы оказалось даже моему отцу.
Вместе со мной в теплое и уютное кафе, в стиле жаркой Африки, ворвался холод. Ни один из посетителей не обратил внимания на хмурого бледного парня, озирающегося по сторонам и не спешившего проходить в зал «Льва», а вот зоркий бармен сразу приметил:
– Эй, Кир! Неужели ли это ты? – мой лучший друг Павел Луцев стоял за барной стойкой с полотенцем на плече и сиял как начищенный до блеска бокал для шампанского.
– Луц? Что ты здесь делаешь? – спросил я удивленно, направившись к другу.
– Давненько тебя не было слышно. Пропал совсем. Ни звонил, ни писал. Я вот за это время и на работу успел устроиться. Ты как сам?
Раньше мы виделись с Пашкой чуть ли не каждый день, а сейчас даже не звонили друг другу, и естественно, в большей степени по моей вине. Однако я обязан был отдать должное другу, не возжелавшему упрекнуть за подобный эгоизм. Ведь, в конце концов, истинная дружба измеряется не количеством выпитого вместе праздного алкоголя или извечным присутствием рядом, а пониманием и надежностью, на которые сможешь рассчитывать в случае чего, и которые сможешь дать сам, невзирая на свои собственные проблемы.
Я расстегнул свою куртку и присел на высокий барный стул.
– У меня тоже много чего произошло. Правда, это долгая история. Не хочу тебя грузить. Лучше расскажи о себе. Как так получилось, что судьба поставила лучшего барабанщика, которого знаю за барную стойку. Я думал уйти в такой творческий застой только в моем стиле.
Луц немного смутился и начал полировать стойку повидавшим виды полотенцем:
– Я всегда буду предан музыке, но как не крути, одной ей сыт не будешь.
– Что верно, то верно, брат, мне это знакомо как никому, – с Пашкой мы дружили с самого детства, даже первые татуировки сделали вместе, и уж кто как не он знал, о моих трудных отношениях с семьей, и о том, как я барахтаюсь в этой жизни в одиночку, не рассчитывая на деньги отца.
– Но я не бросаю репетиции, – воодушевился внезапно друг. – Всю нашу программу проигрываю от и до.
– Наша программа оказалась в итоге полным отстоем, пора похоронить ее вместе с группой. Нужно двигаться дальше.
– Не верю своим ушам, неужели ты говоришь о новом проекте?
– Ну, все может быть. Я ничего не исключаю, – мне захотелось поддержать друга, пусть даже одними словами, ведь иногда их бывает достаточно, тем более ничего конкретного я ему не обещал. Я не имел права тешить его простыми иллюзиями, и я такого не допустил. Но в какой-то момент, может даже в этот самый я ощутил дикую тоску по музыке, по гитаре, которая так давно пылилась дома без дела.
– То, что мы играли невозможно выносить на публику. И знаешь, Фил правильно сделал, уволив меня из собственной группы, если бы он не решился на это, думаю, я бы ушел сам.
– Фил придурок, и ты это прекрасно знаешь.
– Да, и, тем не менее, такие как он иногда выдают разумные вещи.
Луц рассмеялся, а вместе с ним и я. Мне вдруг стало легко, как не было уже давненько. Когда-то я и не пытался притормозить на повороте, проскакивая очередной вираж. Не пытался призадуматься, пораскинуть мозгами. Авария дала мне этот шанс. Теперь я хотел не просто опьянеть, набравшись дешевого портвейна, я хотел почувствовать вкус дорого вина.
– Пива? – будто бы продолжая мою скоротечную мысль, объявил Пашка.
– Лучше ничего, – торопливо изрек я. Моя аллегория с алкоголем, выглядела вполне себе красноречивой, вот только напиваться по-настоящему совсем не хотелось. Последнее время, когда я брался за бутылку, поблизости обязательно маячил мой дядька, а потрясений пока не хотелось. Уж слишком многое виделось под градусным дурманом.
Друг отвлекся на других клиентов, и я решил не тратить это время даром, а начать искать… Искать ответы на свои бесконечные вопросы, в коих зарылся уже по самое не могу. Пока я ждал, что за меня это сделает кто-то другой, принесет готовенькое на блюдечке, я упускал очень важную вещь. Все нужное под боком. Необходимо лишь отрыть искомое из-под толстого слоя обыденности. Самый яркий и крупный алмаз извлекается из обычного серого камня.
Я подошел к столику, за которым сидел с Кристиной несколько месяцев назад. Ощущение возникло довольно необычное. Будто я приблизился к жертвеннику, забравшему часть моего «Я», клочок души, обреченной пасть ниц перед чарами женщины. В силу лишь какого-то сиюминутного притяжения, необъяснимой привязанности. Странно. Я тосковал по чему-то все это время, и даже не осознавал по чему. И теперь я понимал насколько сильно и искренне проявление моих чувств. Погрузившись в совершеннейший вакуум, изоляцию от воспоминаний, мои эмоции оказались стерильными, и я не понимал их природы. Сейчас же, когда появилась возможность их привязать к кому-то, все словно встало на свои места. Медленно, вкрадчиво и с надрывом я познавал истоки собственных перемен.
