***

Прохладный ветер растрепал мои отросшие волосы, разметав их по плечам. По спине вверх вниз пробежали мурашки от свежего воздуха, ворвавшегося в легкие. Я шел вдоль одинокой магистрали с редко проезжающими по ней машинами. Серое сумеречное небо нахмурилось, готовясь в любую минуту разразиться прохладным осенним ливнем. Машина, с которой я редко расставался, теперь была припаркована где-то очень далеко, хотя вполне возможно и нет. Этого я не знал, ведь совсем не помнил, где остался мой верный старенький мерседес, спасенный со свалки, как не помнил и нескольких часов своей жизни, вернуть которые желал больше всего на свете.

Попавшаяся на пути остановка не слишком обнадежила ночного путника, спешившего поскорее добраться до своей кровати и забыться долгим и глубоким сном. В столь поздний час автобусы не ходили по городу, а денег на такси у меня отродясь не водилось. Впрочем, за билет на автобус я тоже бы вряд ли мог заплатить, но машинально запустил в карман своих потертых джинс руку. Ожидаемо монет там не оказалось, вместо них я нащупал небольшой листок бумаги и извлек его на свет фонаря.

Сложенный вчетверо он выглядел изрядно помятым. По-видимому, лист находился со мной во время аварии, а значит, попал ко мне буквально накануне происшествия. И в том, что клочок бумаги принадлежал именно мне и имел стороннее происхождение, я убедился, развернув его. Простым серым карандашом на маленьком белом полотне просто и удивительно точно был изображен мой портрет.

Рисунок взбудоражил сотню мыслей. В висках предательски застучало, а сердце забухало в груди, отдаваясь гулким звоном в ушах. Кто так точно изобразил мое лицо? С кем я был вчера?

Из блужданий по воспоминаниям меня выдернула резкая боль, пронзившая всю левую сторону туловища, повелительно заставившая согнуться пополам. Наверное, доктор был не так уж и неправ, предлагая провести в больнице еще одну ночь. И все же в своем решении я остался непреклонен. Не смотря даже на то, что в глазах потемнело, так, словно кто-то резко выключил свет, и карандашный рисунок вдруг оказался сплошным размытым пятном, я радовался, что сейчас находился не в казенной кровати с отбеленными простынями, а на улице, где ничего меня не сковывало. Ведь больничные стены давили куда сильнее, чем темная улица, пропитанная всеми прелестями ночной жизни города. И хотя бесконечная серая дорожная лента не производила обратного эффекта, она выглядела куда желаннее замкнутого пространства набрякшего со всех сторон на одного лишь заплутавшего в себе самом человека.

Я отдышался от неожиданно скрутившего прямо на ходу приступа и тихо прислонился к ограждению остановки. Сейчас я надеялся переждать немного и пешком отправиться домой, мысленно пообещав самому себе не думать об аварии, не думать о своей машине оставленной неизвестно где, и главное не думать о рисунке, злобным вгрызающимся червяком застрявшем в моем уставшем мозгу. Все завтра, а сейчас нужен только сон, долгий, всепоглощающий сон и желательно без сновидений.

***

Не спать, абсолютно. Шутка ли? Когда только о сне и бредишь, желаешь его, а в итоге получаешь бессонную, нервную ночь с ее сестрами близнецами в придачу, это совершенно перестает быть малозначительным и неважным, перерастая в серьезную взявшуюся неоткуда проблему. Иной раз хочется раствориться в собственной беззаботности и безразличии, но они почему-то куда-то постоянно проваливаются, мутируя в один прекрасный момент в нечто до крайности назойливое и обескураживающее. И, возможно, подзуживающий нервный импульс тревожащий душу выглядел бы менее безосновательным, имейся на то хоть одна крошечная причина, проблема в том, что каких-либо веских оснований хандрить и не находить себе места у меня не было, во всяком случае до определенного момента. Однако этот момент стал лишь еще одним камнем, повязанным на шее, где набралось уже на целые бусы сомнений. Кто бы мог подумать, что ночи напролет молодому беззаботному парню придется размышлять и искать ответ. Вот только на что?

Я резко распахнул глаза. Почувствовав, как холодный пот обволакивает все мое тело, я прекратил дышать на мгновение. Тихий стон, с трудом сдерживаемый мной, оборвался в зачатке, не давая разрушить крепкий сон брюнетки, лежавшей рядом на постели. Кто она такая я едва помнил. Знал лишь, что взволнованный и разгоряченный выбежав на улицу из небольшого промышленного павильона, встретил красотку среди других фанаток. И если мне не изменяла память, звали ее Карина. Я заговорил с ней совершенно случайно. Хорошенькая и слегка навязчивая поклонница группы попалась в тот самый момент, когда я был чудовищно подавлен, ведь собственные собратья по команде предали меня, изгнав из своих рядов. Это случилось примерно через пару недель после аварии. Я как всегда отправился на репетицию к своим, как я считал друзьям, но вместо дружеского приветствия, получил нож в спину.

«Твои тексты слишком сырые, – настаивал басист группы. – А вокал никуда не годится».

«И это говорите мне вы? Выгоняете того, кто создал эту группу? Как же я чудовищно ошибся», – я не мог поверить своим ушам. Мне ставили в вину то, что несколько лет назад объединило вместе совершенно разных людей, похожих лишь в одном – безумной любовью к музыке.

«Ошибся, только не в нас. Мы четыре года играем, а чего добились? С тобой мы только идем на дно», – басист был слишком бескомпромиссен в своем убеждении.

«Вот значит, как все вы думаете? Без меня вам будет лучше? Что ж, я умываю руки. Не желаю больше находиться рядом с предателями».

Склады старой фабрики уже давно переставшей функционировать, служили пристанищем и репетиционной базой для многих начинающих рок-групп города. Часто из здания доносились звуки тяжелой музыки, иногда какофония из-за разогрева музыкантов или настройки инструментов, но, пожалуй, никогда еще в бетонных стенах не раздавалось криков ненависти и злобы.

Словно звериный рык вырвался из горла, когда я с силой толкнул тяжелую металлическую дверь и вышел на улицу, не замечая никого вокруг. Совершенно взбешенный произошедшим я бы так и прошел мимо симпатичной брюнетки, если бы не ее невероятное обаяние и смелость, прельстившие расстроенного музыканта. Карина так непринужденно обвила мою шею руками, что я тут же поддался чарам красотки, сумевшей молниеносно переключить все мое внимание на себя. По большей части именно этот фактор стал определяющим при сдаче в, пожалуй, самый сладкий плен, какой себе только можно представить. Но теперь по прошествии времени, я пожалел о случившемся, пожалел о той слабости, которая овладела мной в момент отчаяния. Ведь короткий миг наслаждения неизбежно сменился гнетущей яростью, бушевавшей в голове. Любвеобильная и горячая брюнетка не избавила от нее, лишь на некоторое время позволив забыться, и когда наша страсть остыла, ничего не осталось кроме все той же суровой реальности.

Зеркала в ванной слишком старого и потертого было мало, чтобы проявить мельчайшие детали мимики на лице, однако его вполне хватало для понимания того, как сильно я изменился за несколько недель. Гладкое бледное лицо осунулось еще больше, а под глазами залегли темные круги. Я пристально смотрел на самого себя, отчаянно желая найти ответы где-то глубоко внутри, тем самым обрекая вновь на безответную пустоту. И как ни странно тяготило меня не смена статуса на бывшего участника рок-группы, ненавистнее всего мне было, что воспоминания об аварии так и не проявились в голове, даже частично. Отчего-то казалось, будто в них кроется нечто важное, и это важное ускользает с каждым днем от меня все дальше.

Я шагнул под горячий душ в надежде, что тот облегчит душевные терзания, но кажется, слишком ошибся с этим, доверяя такое серьезное дело воде. Обжигающие струи хлестали разгоряченную кожу, ни на секунду не приближая к расслаблению. Мир вокруг холодил растревоженное сердце. Все окрасилось в стойкий сероватый оттенок с наглухо закупоренными дверями, в которые стучи не стучи, никто не откроет. Будто все то, о чем говорил отец, в какой-то момент обрело определенный смысл. Но не напрямую заставило уверовать в важность банальных истин, а скорее толкнуло душу к смятению. Жизнь вдруг перестала быть простой, и это безумно раздражало.