Нина Петровна, сама не из робкого десятка, работала мастером на макаронной фабрике, испытала под бабкиным взглядом полную подавленность воли. И сразу решила, что бабка – явная ведьма, поэтому и умереть своевременно не может, душа-то сатане запродана, а у тех свои порядки, свои сроки.

Ведьма есть ведьма, хочешь не хочешь, а с такой соседкой надо жить мирно. Правда, с приездом Клавдии Ивановны, женщины тихой, работавшей портнихой в трикотажном ателье, Нина Петровна стала все же позволять себе «психологические разгрузки», впрочем, тоже не от всей души, как того хотелось бы одинокой женщине. Опасалась ведьму побеспокоить, да и Клавдия Ивановна оказалась в скандальном жанре весьма пассивной, быстро выдыхалась.

– Полина Елисеевна, – сообщила Нина Петровна прошаркавшей в кухню старухе, – я вашей кошечке водички в блюдечко налила. Смотрю, так ей, бедненькой, жарко.

Старуха скользнула змеиным взглядом, ничего не ответила. На кухне Клавдия Ивановна жарила котлеты. Полина Елисеевна строго прошамкала провалившимися вовнутрь губами:

– Ты, милая, фортку бы пошире открыла. Сколько чаду, гляди, наделала. – Клавдия Ивановна сказала «ой-ей-ей», замахала над сковородой полотенцем. – Мне, любезная, нельзя таким воздухом дышать, сразу мигренью захвораю.

Время шло… Вернее, по мнению трех жилиц, оно бежало и бежало слишком стремительно. Слишком быстро лето сменялось зимой, слишком быстро на смену еще совсем нового года приходил другой новый год, выщелкивая, как на счетчике такси, цифры круглых и не- круглых дат.

Полина Елисеевна, давно оставившая позади линию средней продолжительности жизни, к смерти относилась с философским бесстрашием. И, когда при хорошем настроении соседки собирались на кухне перекинуться в дурачка за чаем с печеньями, любила она попугать своих партнерш коварством смерти. А напугав, принималась успокаивать, словно эта улыбчивая леди с косою в руках была ее закадычной подругой с досконально изученными особенностями характера.

– …Не стоните, девки, не стоните. Вам еще жить-поживать. Самая жизнь у вас сейчас: пенсию получаете, забот никаких. Наслаждайтесь прелестями заходящего солнца, – рассудительно шамкала Полина Елисеевна, разглядывая свои карты. – Это что у меня – валет или король?.. Трефовой масти?.. Так. – Положив карты, она осторожненько брала трясущимися руками чашку и подносила к губам, морщинистым и сухим, будто мятая бумага. – У нас, помню, валет назывался корнетом, а король – полковником… Кажется, совсем недавно я была молодой и красивой. Кажется, совсем недавно, барышни, словно вчера.

– А как раньше было, расскажите, – просила Клавдия Ивановна, обожающая сентиментальные откровения даже больше, чем конфеты с ликерной начинкой.

– Раньше… по-другому было. Все по-другому, милые барышни, – и глаза старухи затягивались веками, как у засыпающей курицы.

– Любовь, наверное, раньше, ух, какая была?

– И любовь, – прокряхтела Полина Елисеевна. – Любили раньше душой. А сейчас уж не знаю чем, если все возвышенное и душу тоже признали мистикой… Вот этот твой монтер к тебе ходит, – Полина Елисеевна колюче посмотрела на Клавдию Ивановну, которая зарделась, как согрешившая школьница. – Монтер твой хоть раз цветы или какой-никакой пустяковый презентец тебе преподнес? Нет. Руки тебе целовал?.. А мне ноги целовали. Что ноги, из туфельки шампанское пили.

– Вы уж скажете, – засмущалась Клавдия Ивановна. – Владимир Пахомыч просто так заходит, по-дружески. Что ж ему мне руки целовать и из туфлей пить. Я ему и в рюмочку хрустальную налью, чай, не так бедно живем, как до революции… И никакой он не монтер, а инженер по снабжению.

– Ну уж, по-дружески, – в свою очередь хмыкнула Нина Петровна. – Поди ж ты. А двери зачем тогда на щеколду запираете?

Старуха, заклинившись на воспоминаниях, продолжала шелестеть слабым голосом. «Барышни» уже не слушали Полину Елисеевну, с возрастающей агрессивностью переругивались между собой. А Полина Елисеевна все рассказывала и рассказывала.

Поздней осенью в ветреную ночь старуха умерла счастливой смертью, во сне. Родственников никаких у нее не имелось и все свое имущество она завещала Нине Петровне и Клавдии Ивановне. При условии, что те похоронят ее достойным образом на старом городском кладбище.

– Какое уж тут имущество, – раздраженно выговаривала Нина Петровна, громыхая ящиками комода в комнате покойной. – Какое уж тут наследство – одно барахло древнее. И свои-то затраты на похороны не возместим. Связались только.

Клавдия Ивановна успокаивала:

– Кто ее знает, Петровна, может, у бабки и запрятано где-нибудь в тайничке. Надо поискать повнимательней.

– У-у, чертова ведьма. Не могла до смерти предупредить.

Они дотошно осмотрели все ящики комода, высокий, под потолок черный шкаф, ощупали до сантиметра подушки и перину, сняли со стен картины, обстучали ножки стола и подоконник, даже высыпали землю из горшочков с геранью.

– А что если эта баба – золотая? – посоветовалась с напарницей Клавдия Ивановна, держа в руках большую бронзовую статуэтку. – Тут вот написано что-то по-старинному… «Ангелу блаженства от бу- бу-буревестника революции на вечную память». А?

Нина Петровна взяла статуэтку испачканными в пыли руками, покачала ее на весу и вернула обратно.

– Нет, не похоже… Если только картинки ценные. Они, говорят, очень даже бывают дорогие.

Осмотрели две картины в темных резных рамках, но, сколько ни силились, не могли представить, что в них может быть такого дорогого. Решили разделить наследство поштучно, по совести.

Картины разделились легко: каждой по одной. Потом – мебель. Нина Петровна выбрала себе шкаф и кровать, а Клавдии Ивановне выделила комод, стол и два витых стула.

– Стулья, между прочим, очень ценные, венские, – заметила Нина Петровна и для баланса отложила на свою сторону побитую молью шаль и меховую муфточку.

Двенадцать ложек, похожих на серебряные, разделили пополам. Бронзовую статуэтку и подсвечник Нина Петровна всучила Клавдии Ивановне уже с уговорами, потому что их эквивалентом она взяла себе пышную перину и две подушки. Клавдия Ивановна обиженно заскулила «ой-ей-ей», и Нина Петровна с крепким выражением а подавись" швырнула на ее сторону одну подушку.

Через несколько дней Клавдия Ивановна благодаря помощи своего дружка Владимира Пахомовича нашла покупателей старинной мебели. Продала доставшиеся ей комод, стол и стулья за такую сумму, что поначалу сама растерялась. По простоте душевной поделилась новостью с соседкой – и Нину Петровну от таких известий чуть не хватил инфаркт, она опять недобро помянула покойную и вместе с ней Клавдию Ивановну, которой, по ее мнению, так повезло потому, что она приняла от ведьмы ее колдовство и теперь вовсю жульничает на манер иллюзиониста в цирке.

– За гнилые деревяшки пятьсот рублей!.. Да я на тебя в милицию пожалуюсь, кикимора коммунальная! – кричала, топала ногами легко возбудимая Нина Петровна.

Потом она поутихла, вытерла глаза и проворковала: – Я ж тебе, Клав, сразу сказала, что твои стулья очень ценные. Правда, ведь? Я ж тебя не обманула?.. Давай-ка и мою мебелю толкнем, хоть сколько-нибудь да выручим. Купим пирожных, конфет, вина и устроим нашей бабке шикарные поминки. Что нам над деньгами трястись на старости лет, а?

Прежние покупатели больше ничего из древностей покупать не захотели, но указали на одного любителя антиквариата, который мог бы заинтересоваться. Нина Петровна самостоятельно разыскала этого «старьевщика», притащила его к себе показывать древности.

Интеллигентный, с седенькой бородкой мужчина отказался наотрез от шкафа под потолок и широченной кровати, хотя Нина Петровна ругалась и плакала. Однако заинтересовался унаследованной картиной, но и ее не купил, а только пообещал зайти попозже со специалистом.