– Слышите… На Сочи посадку объявили… Где Шурик?

Сопровождающие лица кинулись к зданию вокзала. Дядя Степан, со своей негнущейся ногой, сразу отстал. В толпе народа куда-то потерялся шурин. Сашке объяснили, что пассажиры сочинского рейса уже в самолёте. Он заметался в поисках выхода на лётное поле, наткнулся на открытые ворота багажного

отделения. Перелез через разгружаемую тележку с чемоданами, увернулся от тётки с красной повязкой на рукаве и припустился бегом по бетонке к ближайшему лайнеру, от которого уже откатывали трап.

Рабочие, катившие трап, увидели бегущего сломя голову гражданина и вернули трап к борту самолёта. Соскальзывая на металлически ступеньках, Сашка вскарабкался наверх, пригнув голову, нырнул через овальный проём в нутро самолёта.

– Шурик! – закричал Сашка, не переводя дух и вертя головой направо и налево.

В задней половине салона, стало ясно – брата нет: пассажиры там сидели лицом к нему, некоторые привстали со своих мест, а девушка в пилотке и синей юбке даже пошла навстречу Сашке.

– Шурик! – закричал Сашка в переднюю часть салона. – Шурик! Прости!..

– Гражданин, как вы сюда попали?! Где ваш билет?.. У вас есть билет? – дёргала Сашку за рукав девушка в пилотке.

– Понимаете, брат на Север уезжает…

– Какой север? Самолёт на Сочи!..

– Понимаете, столько лет не виделись – а он обиделся… Даже не попрощался. Обиделся на меня…

– Пить меньше надо, – решительно изрекла та великую мудрость. – Володя! Володя! – призывно закричала она.

– Шурик! – тоже крикнул и Сашка.

– Сиди, идиотина… – шипела жена Мутовкина, схватив его, порывающегося встать, за галстук. – Сиди! Стыда с тобой не оберёшься…

– Шурик! Шурик!

– Володя!

Из кабины пилотов показался, видимо, призываемый Володя. По своему телосложению способный продвигаться по салону только боком, он медленно подошёл, поблёскивая шевронами, схватил пятёрней воротник Сашкиного пиджака и выпихнул его на площадку трапа.

– Шурик, прости! – надрывно прокричал упирающийся Сашка.

Жестом Володя показал рабочим внизу, что можно отъезжать. Те исполнительно покатили от самолёта своё сооружение на скрипучих колёсиках. Сашка уцепился за поручни раскачивающегося трапа, посмотрел на закрывающийся

люк, на белый и гладкий, как лягушачье брюхо, борт самолёта – и совсем негромко, с робостью в голосе позвал:

– Шурик…

Несмазанные колёсики трапа на бетонной самолётной рулёжке весело посвистывали по пути.

Наследство прошлого

«Корыстолюбие, стремление к лёгкому обогащению – одно из родимых пятен капитализма, наследство прошлого, мешающее строительству коммунистического общества»

(Из моральных лозунгов Советской власти)

Эта маленькая улица относилась к заповедной части города. Здесь ничего не строили нового, ничего не облагораживали и даже не ремонтировали.

На улице тесно липли друг к другу двух- и трёх-этажные дома из красного или желтого кирпича, когда-то, наверное, шикарные в своем помпезном модерне и вызывавшие чванливую гордость владельцев: хлебных купцов-миллионщиков, провинциального дворянства и более-менее состоятельного мещанства. Теперь эти дома с осевшими углами, обвалившимися балкончиками, выщербленными фасадами щурились подслеповато окнами в тени таких же старых, искореженных временем кленов и тополей.

В восемнадцатом году в доме с гипсовыми львиными мордами у парадных дверей поселилась бежавшая из смутной Москвы двадцатилетняя Поля Казанцева. Она заняла весь второй этаж и открыла там салон под названием «Для любителей прекрасного». Имелись в виду, вероятно, музыка, поэзия, живопись.

У обитателей улицы такая самостоятельность и предприимчивость в сочетании с юным возрастом и броской красотой, что по тревожным временам так же опасно, как и блеск бриллиантов, вызвали сильное возбуждение по провинциальному недоразвитой фантазии.

Первые дни разговоры о Казанцевой по актуальности затмили все революционные события и даже слухи о скорой победе генерала Юденича. Непонятно, с каких предпосылок у заинтригованных обывателей сложилось твердое убеждение, что Казанцева по отцу имеет фамилию Распутина и что она ни много ни мало была пассией самого государя- императора, который в пику надменной государыне-императрице закрутил любовь с Поленькой, оттого и запустил все государственные дела, а потом и вовсе отрекся от престола.

Полю Казанцеву нисколько не интересовало, что о ней судачат истинные христиане и монархисты. В организованный ею или, как тогда говорили, учрежденный салон зачастили шумные компании военных на извозчиках, на блестящих автомобилях, за рулем которых сидели важно очкастые солдаты в кожаных пиджаках. Окна ее квартиры светились до утра, и оттуда разносились то граммофонные романсы, то выбиваемая на рояльных клавишах мелодия «Пупсика».

Близживущие обитатели тужили свою фантазию, силясь представить, чем же занимаются в салоне на втором этаже. Но в голову им приходили только одни нехорошие мысли про всех любителей прекрасного.

Через месяц-другой шумных компаний не стало. Чинно подъезжала и отъезжала машина, оставляя у парадных дверей с львиными мордами пожилого военного или штатского, одетого с дореволюционным лоском… Но преданный монарху обыватель по-прежнему осуждал за вечерним чаем вероломную подругу Его Величества.

Гремели грозы и артиллерийские канонады. По ночам хлопали выстрелы, к которым уже привыкли, как раньше к свисткам городовых. Входили одни войска, отступали другие, устраивались обыски и облавы – но салон Поли Казанцевой, неистребимый, как сама природа, был гостеприимно открыт для всех, кто понимает толк в прекрасном.

Видела улица и подъезжающего сюда под охраной броневика полковника капелевской армии, и главаря местных анархистов Сеньку- Буревестника с неизменным амбалом-телохранителем в засаленной черкеске, который и расковырял кинжалом львиную морду у дверей, поджидая до полуночи своего идейного вождя.

Зимой двадцатого года в городе разразилась эпидемия бегства. Бежали кому надо и кому не надо, лишь бы убежать. Поля тоже собралась, упаковав в чемоданы и баулы самое ценное, что могла унести. И переполненный поезд повез ее в не известном ей направлении. В начале лета притащилась она обратно без баулов и чемоданов, с одним узелком в руках, истерзанная, как мартовская кошка, с синими кругами под глазами и по-тифозному остриженной головой.

Ее салон на втором этаже был уже разделен перегородками на комнатушки и заселен выходцами с городских окраин. Трудными путями Поля выбила и себе уголок на этой жилплощади, перетащила туда остатки своей обстановки, выцарапанной с боем у не признающих буржуазной собственности переселенцев. Начала новую, трудовую жизнь. Однако ж, поработав с полгода на канатной фабрике, решила отравиться фосфорными спичками. Но то ли фосфор не такой сильный яд, то ли организм у нее был выносливый – короче, помучившись, выжила. Научилась печатать на машинке, подыскала работу, более подходящую для своих тоненьких пальчиков, и, постепенно войдя в русло новой жизни, стала даже выступать на собраниях, критиковать задолжников по профсоюзным взносам.

В настоящее время на втором этаже дома с наглухо забитой гвоздями парадной дверью и торчащими из стены гипсовыми образинами проживают три одинокие женщины, пенсионерки. Две из них совсем не старые, всего год-два как на пенсии. Третья – уже в таком возрасте, что двух первых называет «барышнями» и командует ими, как пионерками из тимуровского отряда.

Когда – сначала Нина Петровна и чуть позже Клавдия Ивановна – вселились в коммунальную квартиру, древняя бабка с маленькой высохшей головкой, покрытой редким седым пухом, с черными, глубоко запавшими в глазницы зрачками, крючковатым истончившимся носом, ну, в общем, с какой-то прямо-таки загробной внешностью, встретила новых жилиц с высокомерной враждебностью.