В этом комплекте бесполезными оказались только две синие наволочки с бахромой, но без птиц – туда они не долетели. Все покупалось вместе с роскошным покрывалом. У мамы на глупости времени не хватало, а подушек такого странного, неправильного размера, в советские времена не выпускали. Рукодельницей мама не была, Верочка соответственно тоже, так что наволочки для декоративных подушек, такие же чудесные, как и само покрывало, пылились на антресолях.
Только в заграничных фильмах девочка видела, что таких подушек может быть много. Одни, полезные, лежат под покрывалом, а другие просто служат украшением. Красивые женщины, возвратившись с прогулки, сбрасывали где-то в середине комнаты на ходу туфли на высоченных каблуках и оставляли небрежным жестом покупки в белых бумажных пакетах у кровати. Потом красавицы опускались на роскошное покрывало, обнимали одной рукой подушку, а в другой держали бокал шампанского, отпивая маленькими глоточками золотистый напиток. Но это только в кино.
В настоящей жизни покрывало, купленное мамой с таким трудом «из-под полы», надо было беречь. Оно, пожалуй, являлось единственным ярким пятном в скромной квартире родителей. Здесь же стоял темный трехстворчатый шкаф для одежды с полированными дверцами – Верочка усиленно натирала их полиролью, чтобы скрыть почтенный возраст – два стула и черное пианино «Беларусь». Ему не нашлось места в той комнате, что именовалась «залом» и Верочкиной комнатой одновременно, и старый инструмент поселили в родительской спальне. Инструмент, определенно, этому соседству был не рад. За свою долгую жизнь он уже перенес несколько переездов и требовал к себе уважения. Иногда он капризничал, плохо звучал, под него подкладывали деревянные щепки – пол был неровным – вызывали доктора, опытного настройщика. Фортепиано мечтало о большой светлой комнате с сияющим паркетом, настежь открытыми окнами и прозрачными занавесками, движущимися в такт залетающему ветру. Старичку бы понравился круглый, вертящийся на одной ножке стул, но реальность была много скромнее.
Тяга к прекрасному мучала девочку с раннего детства. Она истязала ее душу, заставляла везде видеть недостатки и по мере возможностей их устранять. Прятать, декорировать, облагораживать. Сбитый кусочек старого фортепиано, шрамы, оставленные предыдущими хозяевами, она замазывала черной краской. Дверные поверхности, отказывающиеся блестеть, несмотря на все ее усилия, Верочка полировала вновь и вновь. На фортепиано ставился медный трехрожковый подсвечник, красивая белая салфетка, вышитая крючком еще бабушкой, кукла в национальном латышском костюме, привезенная из летней поездки – и все, композиция готова! Иногда подсвечник уступал место вазе, о которой еще пойдет речь – так Верочка вносила разнообразие в свою экспозицию. Старый журнальный столик перед диваном в зале благодаря композиции из сухоцветов, растущих из старого пня, выглядел намного лучше, правда мама называла его «рухлядью» и грозила вынести на помойку. Верочка видела, как хорошо бы смотрелись на фортепиано сухие ветки вербы с мягкими пушистыми комочками в грубом глиняном горшке. Ему там самое место, а не расписанной золотом синей вазе, но мама безвкусную нелепицу очень любила и настаивала на своем, особенно перед приходом гостей. Часто воспользовавшись маминой забывчивостью и невнимательностью, девочка прятала синюю вазу в шкаф и устраивала свою выставку с глиняным горшком. Если мама замечала отсутствие чешской драгоценности и с угрозой в голосе спрашивала «Ты что? Вазу разбила?!?», Верочка приносила ее из комнаты и временно возвращала на прежнее место жительства. Ну всем же ясно – ей здесь не место! Всем – значит ей.
Чувство прекрасного томило, требовало действий, преобразований в самых скромных уголках их жилища, но как это сделать – Верочка не знала. Их с мамой разделяла бездна. Все, что вызывало мамино восхищение, дочке не нравилось. В их обычной советской квартире «дорого-богато» выглядело нелепо и еще больше подчеркивало скромность всего остального. Родительская спальня по ошибке строителей или по их же гениальной задумке была оснащена аж тремя выходами! Одна дверь уходила на балкон, где хранились папины инструменты и сушилось белье. Эту дверь прятали за занавесками. Вторая, самая правильная дверь, вела в коридор, третья открывалась в зал, где принимали гостей, смотрели телевизор, где спала Вера и выполняла домашнее задание. Эта дверь, безусловно, лишняя, пряталась за толстым колючим шерстяным ковром, которого отчего-то стыдилась девочка. Ей бы, конечно, хотелось повесить в комнате, где она проводила все свое время, какую-нибудь картину с пейзажем в скромной темной рамочке – никакой позолоты, ну уж нет! Но избавиться от неприглядного ковра не представлялось никакой возможности, потому что, чтобы его приобрести, мама ждала своей очереди несколько месяцев и столько же откладывала деньги. Ковер и его родственник, о котором так мечтала мама, были атрибутами зажиточности и благосостояния. Так же, как и цветной телевизор, и прибалтийская «стенка», добытая родителями с огромным трудом. Неправильность беспокоила Верочку: дверь, которой будто бы нет, ковер, по которому нельзя ступать, немецкие куклы, так и не выпущенные мамой из красивых коробок (ими разрешалось только любоваться), покрывало, на котором нельзя лежать, фортепиано, живущее не на своем месте – все это было неправильно, но что она могла сделать? Очень мало, почти ничего. Чистый линолеум, не новая, но блестящая мебель, прозрачные окна делали мир вокруг краше. И потому она усиленно терла, скребла, наводила порядок, стремясь улучшить, хоть как-то украсить пространство вокруг себя. Лучшим украшением она считала книги по искусству, что время от времени дарил ей дедушка. И они, аккуратно размещенные на книжных полках, лежащие стопкой на ее столе, случайно забытые на диване, где она только что читала, могли сделать всю остальную работу. Так ей казалось.
Под кроватью можно было лежать спокойно, закрыв глаза, и представлять себе совершенно другой мир, прекрасный и совершенный. В нем не гибли люди, не обижали животных, не развязывали войн. Там никогда не ссорились родители. Зато совершали подвиги бесстрашные мушкетеры с развевающимися плащами. Констанция Бонасье, женственная и хрупкая, теряла голову от любви к молодому гасконцу. Там бесстрашный Робинзон Крузо сумел выжить на необитаемом острове, а преданная собака Лесси всегда находила дорогу домой.
Верочку почему-то никто не искал. Когда голоса ссорящихся родителей утихали, она вылезала из своего укрытия и шла успокаивать маму, хотя та, конечно, не была пострадавшей стороной и меньше всего нуждалась в дочкиной защите. Папа обычно сбегал в старенький дом его родителей, который так и не могли поделить братья. Все знали, что отца хватит максимум на неделю. И он знал это тоже, но всегда уходил. Тогда Верочка временно переезжала со своего скрипучего дивана на кровать, покрытую темно-синим шелковым покрывалом, к маме.
Родителям не хватало мудрости принять друг друга такими, какими они были на самом деле и уберечь взрослеющую дочь от неутихающих ссор. Так книги и фонарик помогали Верочке убежать из беспокойного дома, хотя, конечно, самым лучшим был выходной у дедушки, но об этом тоже будет отдельный рассказ, когда придет его время.
Глава 7
Спросите Верочку, как случилось, что она, такая воздушная и неземная миниатюрная брюнетка с тонкими лодыжками и запястьями, нежным голоском и женственной походкой, с умными карими глазами и богатым воображением, стала работать в банке. Спросите – и она не найдет ответ сразу, улыбнется и смутится, потому что это никогда не было ее мечтой. Совершенно о другом грезила юная Верочка! Но как только родители услышали о музыкальном или художественном училище, сразу встали тесными рядами против такой нелепой и бессмысленной идеи. Отец, на удивление всем, поддержал маму, и они, наперекор установившейся в их семье традиции, не спорили, а образовали крепкий костяк, требуя, чтобы дочь получила нормальное образование, а уж потом («если захочешь и не передумаешь») – делай, что хочешь. Рисуй, играй на фортепиано, оформляй и украшай квартиры – что угодно, но потом.
