… У Марни начинаются хлопоты с отправлением собаки, умирающей от усталости. Меня зовут к кассе номер десять, чтобы вручить пакет для Нью-Йоркских работников «Now Voyager» – я ведь лечу курьером…

…Златокудрый Роберто идет на посадку. Его рейс на два часа раньше моего. Уже совсем было уходя, он вдруг резко поворачивается назад, подбегает ко мне, быстро, прижав к груди, целует на глазах у удивленной публики, столпившейся вокруг кассы номер десять…

Ему, им; тебе я, готовая разрыдаться, подобная горьковской Матери, посылаю вослед мысленное, сокровенное, обжигающее:

– Родные…

***

Сейчас они все уже разлетелись, а я сижу…

Взлетаю…

Лечу…

Нет цветения прекрасней цветущего инея.

Январь 1990

II

ЛЕТО И ЛЕС

…Восстановите тот тяжелый жемчуг,

Что растворен царицею Египта,

И будь на вас касторовые шляпы,

Я вам скажу: вы можете любить!..

(Дж. Китс, «Современная любовь»)

Январь 2002.

Знаете ли вы… То есть, вы, конечно, знаете, что такое «коммивояжер». Я теперь тоже знаю. Впервые, помню, повстречала это слово в книге-сборнике драм Теннеси Уильямса:

вот героиня «Лета и Дыма» по имени Альма, после многократных и многолетних неудавшихся попыток заслужить любовь друга детства, Джона, – в конце концов, то есть в конце драмы, принимает из рук незнакомого заезжего коммивояжера таблетку от головной боли, так мучившей ее (а и еще бы!) и уходит за ним, за заезжим коммивояжером, в его отель…

В «Русском Словаре» издательства «Berkley Books» нашла такое толкование «коммивояжеру»: «commercial traveler», или «коммерческий странник».

Кстати, не встречал ли кто на улицах Нью-Йорка высокого и красивого мужчину (может быть в очках) с дорожной сумкой через правое плечо (ремень может быть потрепан), в перехваченном в талии пояском плаще болотного цвета? (Вообще-то, на мне такой цвет назывался бы «оливковый».) Если спросите его о чем-нибудь, например, как пройти к Вест Хаустон, и т.п., он будет отвечать всхлипывающим голосом, складывая при этом рот в некую дырочку, которой искусительно застегнуть невидимую пуговичку, – такой это рот, дизайн «петелька». От него пахнет чем-нибудь вкусным: белым вином ли, репчатым луком (чуть), женскими духами (чуть-чуть)… Это Майкл, и он – коммивояжер.

Майкл, Майкл… В начале пара светлых глаз нацелилась на меня из-за круглых очков со звездной высоты роста. Робкий (и ещё, всхлипывающий, как я уже отметила) голос:

– I do not want to be intruder in your life, but… would you be indulgent enough to have cup of coffee with me?*

Я – сраженная столь вежливым, переходящим в церемонное, обращением к моей особе:

– Sure!**

______________

*Я не хотел бы врываться в Вашу жизнь, но… Не могли бы Вы быть столь любезны, составить мне компанию за чашечкой кофе? (англ.)

**Конечно!

Майкл, Майкл… Звонки по воскресеньям, двенадцать тридцать пополудни нью-йоркского времени; жалобы на невыносимое и безысходное одиночество, что так понимаемо – русскими особенно – художницами…

Помню, намедни услышала по ТиВи сообщение об автомобильной катастрофе в Канзас-сити, унесшей полдюжины жизней. Обеспокоенная плохой новостью, всю ночь плохо спала, а рано утром следующего дня позвонила ему в Канзас, позвонила сама: жив ли?

Ответил грубо лающий женский голос:

– Майкла? Зачем? Что надо? Кто такая?

Я:

– Ах, извините, ошиблась номером…

Почувствовала облегчение-радость: жив! – В голосе женщины не было скорби.

Майкл, Майкл… А вот и он, вернее, его звонок, воскресенье двенадцать тридцать.

– Ах, Майкл! Я так волновалась за тебя, но твоя жена меня успоко…

– Жена? Какая жена? Какая женщина? Ты, видно, ошиблась номером.

– Нет, Майкл, она сказала ясно: «Это резиденция Майкла О’Нил».

– А…Тезка… Нет-нет, такое невозможно, ведь мой телефон, мой сел- фон, личный. Значит, стоило лишь отлучиться в туалет… Забудем это. I love you. Я не должен был этого говорить («Почему?»), но уста мои выдали сердце. I love you. Я тебя люблю.

… Приезд Майкла в Нью-Йорк, поход в ресторан на Вест Одиннадцатой. Прекрасные мгновения: перед ним жареная курица, предо мною – макароны, посыпанные сыром. Он, держа в правой руке бокал с недопитым «Шардоне», пристально смотрит на фотографию на стене над головой смешливой официантки: черно-белый городской пейзаж, а именно арка-вход в городской дворик… Реплика-оценка:

– Я сюда ещё вернусь – МНЕ ЭТО НРАВИТСЯ.

(Она: смеется…)

По пути из ресторана небольшой театрик; он исследует глазами репертуар через плечо курящей у стены дамы в клетчатой шляпке, говорит мне: как-нибудь, в следующий приезд-заезд, сходим в театр…

Прощание в вагоне метро, ему выходить раньше, тут его отель, извиняется за неприглашение:

– Мне завтра рано-рано утром вставать и улетать…

Еще три дня спустя по возвращению домой поздно вечером, войдя в вагон метро, натыкаюсь на… Майкла, кокетливо изогнувшего стан над сидящей подле миловидной блондинкой в черном берете, при этом правой рукой поддерживая и прижимая потрепанный ремень дорожной сумки, а левой стискивая светло-коричневый бумажный пакетик, от которого аппетитно пахнуло жареным картофелем «Френч Фрайз» и недорогим, еще теплым американским «регуляр» кофе:

– I do not want to be intruder in your life, but… Would you be indulge…* (*Я не хотел бы врываться в Вашу жизнь, но… Не могли бы Вы быть столь любез…)

Тут я трогаю его сзади за плечо:

– Майкл! Добрый вечер, Майкл!

Испуганные глаза (из-за очков) цвета морской незагрязненной волны.

И вот его последние слова:

– Ах… А мой отлет был отложен, потому что компания внезапно уволила нового сотрудника, и теперь я улетаю завтра рано утрм, что ж, мне выходить, было приятно… ехать в одном вагоне…

– Да-да, – мужественно поддержала я разговор, – и мне тоже, было приятно… в одном вагоне… Тем более, что в разные направления…

Поезд тронулся. Он махнул рукой с платформы. Таким и запомнился.

Блондинка в черном берете достала из кармана пальто упаковочку из двух таблеток «Тайленола», от головной боли. Я подумала тогда:

«Некоторым коммивояжерам не обязательно уезжать из Нью-Йорка.»

С той поры он не звонит мне, – тщетно ждать по воскресеньям двенадцати тридцати. Скрежет автомобиля… Противопожарная сирена… Лай потерявшейся собаки… Да мало ли, – все, кроме его милого, чуть сопливого голоса…

Февраль. Между тем близилась выставка Салона Независимых в Париже. Полгода как мы переписывались с Йоко, японской подругой, коллегой по Салону, так же как и я не принимавшей участия в выставках последних шести-семи лет по причине финансовых затруднений. Теперь же решили, списались: примем обе участие, приедем в Париж и увидимся на открытии. Последнее письмо ее кончалось фразой:

«Может быть, если мы все вместе…»

Последняя встреча с Майклом, с этим вкусно пахнущим кофе и «Френч Фрайз» пакетиком…

Что я представлю Салону? Хорошо бы «Русское Поле», но «Русское Поле» отослано Майклу в Канзас в приступе сострадания… То было еще до общения с лающим голосом (жены?)… Мучительно хотелось повидать, хотя бы одним глазком. Прилететь в Канзас, пройти мимо окошек. Приснилось: прилетела в Канзас пройти мимо окошек, и вижу: вход в его терем-резиденцию загорожен отвратительной и нагой, шестнадцатигрудой скульптурной бабой работы Михаила (Майкла, другими словами!) Шемякина, что обычно, наяву, загораживает вход в СоХовскую галерею «Мими Фертц» (а вдруг, оно и есть Мими):

– Хто такая? Што нада?..

Март. Держу в руках старое письмо от него, точнее, открытку с образом Жанны Д'Арк, вложенную в конверт, и с припиской: «Странник – кто доверяет, кто разделяет… Спасибо, Зоя» – Ответ на «Русское Поле». «Странник» – это он. (Я же говорила!) Хотя… Жанна Д'Арк на открытке ужасна, похожа на робота, в боевом неудобном костюме, с затянутой талией и с короткой ровной стрижкой под телеведущую Джоан Риверс, только лишённая её, Джоан Риверс, обаяния…