Матрешек никогда больше не видел, лишь вспоминал во сне; и еще – ту девушку, с чашкой в руках, за окном…
Поздней осенью 1989 года в день его тридцатилетия на адрес флорентийского пансионата «Via del Serragli» прийдет посылка из Нью-Йорка. Он откроет белую картонную коробку; из снегообразной ваты-амортизатора выглянет веселое чернобровое лицо Матрешки.
За Первой – Вторая, за Второй – Третья, за Третьей – … ... Седьмая, самая хрупкая в получившейся шеренге тезок, (со)держит маленькую голубую записку:
«Дорогой Франческо,
с днем рождения.
Матрешки».
«Благослови Господь на жизнь и поэзию», – подумала я, погружая деревянных красавиц в посылочную коробку.
* * *
Он уехал, улетел, потом писал мне отовсюду. Рим, Турин, Флоренция, Милан… Звонил – правда, «коллект»* (*т.е. за счет ресипиента, в данном случае, за мой счет – автор). Я оплачивала счета, влезая в долги, и была уже не в силах из них выбраться…
И вот мы с ним решили во что бы то ни стало увидеться. Не было денег. Не было денег все лето. Не было осенью. Зимой один коллекционер неожиданно прислал мне чек за картину, купленную «в рассрочку» больше года назад…
Билет на конец декабря я не достала. Рождество прошло врозь, новогодняя ночь – врозь. Наконец, связалась я с кампанией "NowVoyager". Содрав с меня лишние пятьдесят долларов за регистрацию, еще сто – как некий «залог», да триста пятьдесят – за «дешевый» билет (который я на руки так и не получила), таким образом они отправляли меня в качестве курьера на две недели в Милан с каким- то пакетом.
Визу удалось получить в два дня. Женщина-консул, оказавшая мне столь особое снисхождение, поверив на слово, что я не останусь в Италии, а вернусь к дочери и своим картинам, напутствовала фразой:
– Только будьте там осторожней…
Вечером накануне отлета позвонил Франческо и предложил встретиться в Париже. («Вот идиот», – заметила дочка). Я стала объяснять ему, что во-первых, для таких как я «stateless», нужно ждать визу для въезда в Париж месяцами, а не минутами; и во-вторых, невозможно отказаться теперь от поездки в качестве курьера без неприятных для себя последствий… «И в-третьих, – подумала я, – откуда же взять такие деньги?» Вообще, наша дружба все больше напоминала спортивный поединок между зайцем и черепахой… Кажется, уговорила его: обещал встретить в аэропорту в Милане. Напевая «ла-ла-ла-ла…» на музыку Andante, Simfonia Concertante (К.364) Моцарта, уложила в сумку вещи; приготовила портфолио для показа в миланских галереях и полетела…
* * *
Мне хорошо знаком полет,
Как ломота в уставших крыльях:
Распиливая небосвод
В мега-физических усильях,
В мета-физические сны
Лететь – влюбленным привиденьем,
Алкоголичкою Весны
На грани зимнего паденья…
… С утренней зарей прилетела в Милан, отдала свой курьерский пакет кому надо – Франческо на аэровокзале нет.
Вместе со всеми новоприбывшими села в автобус, который шел на центральный (железнодорожный) вокзал.
Звоню Франческо – к телефону никто не подходит.
Торчу до вечера на вокзале – голодная, грязная, с тяжеленной сумкой. (Русский издатель из Нью-Йорка просил разослать альманахи авторам, живущим в Европе: думал, так дешевле.) Положение мое осложнялось незнанием итальянского языка. В конце дня помог англоговорящий прохожий: проводил в бюро информации, и к ночи я сняла номер в самом дешевом отеле.
(Для тех, кто будет в Милане, и в подобной ситуации: самые дешевые гостиницы отмечены пятью звездочками, самые дорогие – одной). Здесь я провела четыре ночи, за которые хозяйка содрала с меня (плату) как за шесть и с этим (миланским?) мародерством ничего нельзя было поделать: плати, и все, – а то не отдам вещи…
Комнатка была холодная, тесная – вертикальный гроб, да и называлась-то она «камера»… Простыла, мучительно кашляла. Вызванивала Франческо. Слышала в ответ частые гудки. Решила: телефон «сломался». Еще думала: он, вероятно, не устоял перед соблазном прогуляться до Парижа в каникулы. (Говорил, работает в школе, учителем английского языка.) Ходила встречать все парижские поезда, искушая окрестных сексуальных охотников, какими кишат улицы Милана.
Восьмого января – конец всем каникулам – поехала к нему по адресу на конверте. Это был, как оказалось, дорогой отель за городом. Вызвали его из номера сто пятьдесят семь. Вышел, обрадовался…
И вот снова я вижу его милое лицо с влажными, красиво очерченными губами; черно-карие глаза (черные зрачки – на всю коричневую роговицу; странный взгляд бессильной борьбы с неведомым мне искушением…) Вошли в номер.
Тут была не какая-нибудь тебе «камера»: цветной телевизор, светлые комнаты с выходом на балкон-лоджию, роскошная библиотека поэзии, велосипед в углу, мои матрешки – рядком на книжной полке; белый телефон… Франческо достал из шкафчика водку; чтобы согреться с мороза, я сделала один глоток «за встречу». Запила кофе. Разливая кофе по чашкам, он бросил туда несколько крошечных таблеток – сахарина, как сказал… Отдавая по его приказу все свои деньги, потеряла сознание. Очнулась на полу ванной в луже коричневой рвоты. Отхлебнула поданного кофе и снова отключилась… Снова очнулась, теперь на полу спальни, почувствовала боль от ударов по голове, по скулам, по груди, по тазу, по ногам… Увидела над собой бешеные глаза садиста, пену в углах рта. Стиснув зубы, терпела удары, молчала, глядя прямо ему в лицо…
Очнулась, услышала собственный надрывный кашель.
Инстинкт жизни подсказал: избегать его кофе. Незаметно выплеснула поданный напиток.
Видела: наступает вечер (или утро?). При негаснущем электрическом свете повсюду – беспокойно мечется по комнате безумный тип в распахнутом халате, сверкая огромным несгибаемым красным членом; нервно перебирает книги, вещи; присаживается у телевизора – тоже, как и свет, не выключающегося; секунду смотрит в расписные лица итальянских киногероев и снова вскакивает; падает на край кровати и быстро онанирует с помощью своих рук, выплескивая теплую вонючую сперму на пол – прямо мне в лицо, в глаза, на волосы… Достает из-под кровати оранжевое полотенце и опять онанирует – теперь достается полотенцу… Уходит на кухню, готовит себе отвратительное месиво из горячей воды, зеленого горошка и неочищенного (но порезанного) лука; не переставая молоть языком какую-то бессвязную чушь, на ходу жрет, жрет из кастрюли. Затем воняет…
Мои вещи разбросаны по всей комнате. Вижу залитые кофе альманахи. Звонит телефон, он снимает трубку. Слышу его нежно- каркающее итальянское «ма-а-ма», и английское «bitch», что значит «сука».
– …Да-а, ма-а-ма, она сука, bitch, но мне это нравится. (Наверняка речь идет обо мне. Ну не мило ли с их стороны…)
– …Ма-а-ма!! Я же сказал: мне нужны деньги, кеш*(*наличные, cash). Все, чао, ма-а-ма.
… Пинок в ухо. Закрываю глаза, терплю. Кашель выдает. Я в сознании.Читаю про себя медитации. Тоскливо, робко подумалось: продержаться бы… До…? Сквозь смеженные веки увидела: мимо отеля проплывает в небе геометрически и спектрально божественной красоты НЛО. Зависает над окном спальни номер сто пятьдесят семь; посылает мне в утешение свое нежное желто-розово-голубое свечение…
Удар по голове. Из последних сил сдерживая кашель, не раскрывая глаз, вижу: опустела комната. Лишь у одной из стен, освещенной из окна слева, стоит стол. На нем – огромная стеклянная ваза полная цветов. Лилии, много белых лилий. Возвышаясь над ними, приветливо кивают мне кудрявыми кремовыми головками сибирская скабиоза и сныть полевая… Кашка… Маки… Тюльпаны – голубые, лиловые… В их тени притаился, желтеет угрюмо вех ядовитый… Входят три женщино-тени.
***
Этот навязчивый тройственный образ Совершенства с вечно меняющимися лицами уже много лет, многократно, являлся мне во сне и наяву: одинокие вечно втроем они переходили дорогу с полными коромыслами и спешили мимо с портфелями; охраняя, следовали в городских сумерках и летним днем выводили на тропинку из темного леса; подхватив, втаскивали в вагон уходящего поезда и с платформы махали вслед застиранными, заплаканными платочками…
