Я очень сильно тебя люблю, Рид. И буду по тебе скучать. Больше, чем ты думаешь.
С любовью, Томас».
Меня с такой быстротой и силой накрыла волна облегчения, что на глаза навернулись слезы. Я смахнула их и перечитала записку. А потом еще раз. С Томасом все в порядке. С ним все хорошо! Он не лежит где-то в луже блевотины, он ушел, чтобы получить помощь. Он пытался вылечиться. И он лучше, чем был когда-то.
Я сделала глубокий прерывистый вдох и еще раз прочитала записку. На этот раз облегчение отравила новая эмоция, заставившая мышцы шеи напрячься. Томас порвал со мной. В записке. После моего обещания помочь ему любым возможным способом он ушел, даже не попрощавшись и спрятав записку о расставании в моих вещах. Кто так поступает?
И даже хуже: как он мог оставить записку в книге и просто довериться тому, что я ее найду? Я могла вернуть ее в библиотеку и никогда не заметить спрятанное внутри послание. Могла вечно переживать. А он мог бы позвонить. За время короткого звонка мог бы сказать мне то же самое. Разве он не понимает, на какое страдание меня обрек?
— Козел, — простонала я, скомкав бумагу и отшвырнув ее в другой конец комнаты. Что он вообще о себе возомнил? Решил, что между нами все кончено? Даже не дав мне права голоса. Просто исчезнув и заставив нас всех волноваться. Этому парню явно нужна помощь. Серьезная помощь профессионала.
По крайней мере, он ее получит.
Две секунды спустя я встала и подобрала с пола отброшенную записку. Нельзя ее так оставлять, иначе Наташа найдет. Я разгладила лист на столе и в очередной раз перечитала.
Вот тогда меня посетила новая, еще более мучительная мысль.
Полиция. Должна ли я им рассказать про записку? Показать ее? Томас ясно дал понять, что не хочет этого. Так и написал: он уезжает подальше от безумия — от своих родителей, — и если я расскажу, то его выследят и не дадут поправиться. С другой стороны, не показав ее копам, я солгу. Скрою улику. И у меня будут очень серьезные неприятности.
Господи, как бы мне хотелось с ним поговорить. Увидеть его. Обнять. Образумить. Может, если бы я поговорила с ним, то убедила бы взять ответственность за свои поступки. Разве он не понимает, сколько проблем создал? Неужели он настолько боится своих родителей, что посчитал это единственным выходом?
Тут я представила Томаса: где-то там одного, пытающегося справиться со своими трудностями, вылечиться, — и у меня мучительно заныло сердце, казалось, будто оно сейчас выпрыгнет из груди. Да, я злилась на него, но при этом скучала. И переживала. Мне лишь хотелось увидеть его и сказать, что все будет хорошо.
Ага, а потом дать ему подзатыльник за то, что он сделал со мной.
Поразительно, насколько любовь и ненависть близки.
— К черту все, — сказала я. Сейчас я не могла об этом думать. Я слишком устала. Слишком много эмоций. В эту минуту я была готова кого-нибудь убить.
Поэтому сложила записку, сунула ее в самую глубь ящика стола и захлопнула его.
Ну вот. Дыши глубоко. По крайней мере, теперь я знаю, что с Томасом все в порядке. Что он где-то там. А если у него еще осталась совесть, то он, в конечном счете, позвонит. Одной записки мне недостаточно. Нам нужно поговорить. И серьезно.
МОРАЛЬ
После того, как я долгое время простояла в душе и как следует обо всем подумала, мне стало гораздо лучше. Записка Томаса, несмотря на то что породила огромный клубок проблем, все же освободила меня от некоторых переживаний. Во-первых, он порвал со мной несколько дней назад, а значит, мои поцелуи с Уиттакером в лесу фактически не были изменой — от этого мне очень полегчало. Во-вторых, он покинул школу на неопределенный срок, поэтому мне не придется выбирать между ним и Девушками из Биллингса. Хотя мне в любом случае не пришлось бы об этом переживать, потому что он бросил меня.
Да. Во всем нужно искать выгоду. Хладнокровная Рид. Теперь это будет моим новым негласным прозвищем.
Такова была первая часть плана. А вторая состояла в том, чтобы как можно больше узнать о Наследии и попасть туда, найти Томаса, с час поорать на него, а потом дать ему возможность объясниться. Совсем небольшую возможность. В конце концов, по словам Дэша, Томас будет там, несмотря ни на что. Томас и есть Наследие. Если это так, то он, я уверена, не позволит какому-то курсу лечения встать у него на пути.
Согласна, Томас мне не подходил. Наверное, в этом он прав. Честно говоря, после недели абсолютного блаженства он вводил меня в замешательство, смущение и причинял боль. Но то блаженство? Это было по-настоящему здорово. Настолько, что я переспала с ним. И не могу просто так о нем забыть. К тому же он не может, лишив меня невинности, исчезнуть в ночи и оставить после себя только записку. Для меня наш поступок значит очень многое, и Томасу нужно об этом знать. Нужно знать, что я не забуду его. Никогда не забуду, даже если мы не будем вместе. Он небезразличен мне. И точка.
Я укуталась в свой махровый халат и завязала пояс. Потом взяла полотенце и стала яростно тереть волосы, словно хотела таким образом избавиться от путаницы в голове. Выходя из душной от пара ванной, я держала голову опущенной, так что не заметила стоящую в комнате Наташу, пока не врезалась в нее.
— О боже! Прости, — воскликнула я, отпрыгнув назад. Моя свободная рука взлетела к груди, и я рассмеялась. — Ты до смерти меня напугала.
Губы Наташи даже не дрогнули в ответной улыбке. Она не шелохнулась. Весь ее взгляд излучал осуждение.
— Что? — нервно спросила я. Она узнала о записке? Боже, она как-то ее нашла?
— Нам нужно поговорить, — серьезно проговорила она.
— Хорошо, — ответила я, пытаясь дружелюбием вызвать у нее улыбку. Но безуспешно.
Она подошла к своему ноутбуку и подняла крышку.
— Садись, — велела она, выдвинув для меня стул из-за стола.
Я бросила на нее озадаченный взгляд, но все-таки присела.
— И что мы будем делать?
— Посмотрим небольшое слайд-шоу, — пояснила Наташа.
Она перегнулась через меня — ее грудь задела мое плечо, отчего я смущенно покраснела, — и одним кликом открыла окошко на компьютере. Увиденное на экране сначала показалось мне какой-то бессмыслицей. Оно было похоже на фотографию языка. Снимок языка крупным планом, высунутого в сторону камеры. Потом изображение вдруг стало шире, и у меня екнуло сердце.
Это был язык. Мой язык. Это была я. Мои полуприкрытые глаза. И я смеялась.
— Откуда ты их взяла? — спросила я, оглядываясь через плечо.
— Просто смотри, — скомандовала она.
Я повиновалась. На следующем снимке я хлещу пиво в лесу. А вот мои руки уже лежат на груди Уиттакера. Мы с ним вместе уходим с поляны. Я обнимаю Уиттакера, держа в одной руке фляжку с алкоголем и небрежно раскрыв рот. Уиттакер прижимается ко мне губами, а я держу его лицо в своих ладонях. А после рука Уиттакера лежит на моей груди.
Пока я смотрела на свое лицо, меня накрывали ужас и стыд. На фотографии моя голова была откинута назад, и казалось, будто я стону от удовольствия, а на самом деле меня вот-вот должно было стошнить. Я выглядела как шлюха, пьяная проститутка, которая заманила парня в лес и там его соблазнила.
— Почему... почему ты мне все это показываешь? — пролепетала я, когда слайд-шоу пошло по второму кругу. Я отвернулась — от нее, от экрана, от правды своего поступка.
— Потому что я хочу, чтобы ты поняла, насколько серьезным будет мое предложение, — сказала Наташа. Она схватила кресло на колесиках и развернула его так, что я оказалась к ней лицом. Вцепившись ладонями в его ручки, она подалась вперед и уставилась в мои глаза.
— Ты же понимаешь, что означают эти фотографии? Осознаешь, что стоит мне захотеть, как ты вылетишь отсюда пробкой?
Уголки моих глаз защипало от слез. Конечно, она права. У нее есть фотографические доказательства того, что я нарушаю очень серьезные правила школы. А что еще хуже: все выглядит так, будто мы с Уиттакером одни этим занимаемся. Хотя в ту ночь в лесу поблизости находился еще десяток людей, но ни один человек не попал на эти снимки.
