Подъездная дверь отворяется, в проеме возникает Алешка, сломя голову бежит ко мне.

Пристраиваю на лавочке бледно-синюю тетрадку в клеточку, опускаюсь на колени, вывожу печатными буквами: «26 СЕНТЯБРЯ В ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ Я ПРИКОНЧУ ТЕБЯ ПАДЛА ГОТОВЬСЯ».

Вырываю листок, слегка сминаю, тру о джинсы, складываю вчетверо.

‒ А сейчас ‒ в милицию!

Движемся в сторону ближайшего отделения, поместившегося, насколько помню, на первом этаже рядовой «хрущевки».

Когда проходим мимо домика, сильно схожего с моим, только мышасто-серого, останавливаюсь, пораженный новой мыслью.

‒ Погоди, Алеша. Здесь, насколько помнится, живет Немая. Зайди к ней, уговори прогуляться с нами. Я подожду.

Минут через пять он появляется с Лизой. С третьего по восьмой класс я сидел с ней за одной партой. И совсем не был в нее влюблен, хотя по натуре – человечек увлекающийся.

Полюбить ее довольно сложно. Худенькая. Светло-русые волосы гладко зачесаны назад, и хвостик схвачен красной веревочкой. Внимательные серые глаза под большим круглым лбом, проваленные щеки. Немногословная, из-за чего ребята безжалостно прозвали ее Немой.

Серьезная, тихая, застенчивая, она старалась держаться в сторонке, и ее почти никто не замечал. По сравнению с ней практически все, я в том числе, казались болтунами и наглецами. Впрочем, я (как и она), был в классе никем, фоном, декорацией – стеснительный мечтательный мальчик. Я (как и она) не вписывался в общий фон.

Мы подружились. Точнее, стали иногда разговаривать. Однажды я даже побывал в ее квартире. Но Лизина тетка так прилипчиво наблюдала за нами, словно пыталась поймать на чем-то непристойном, что я быстро простился и удрал. И еще как-то раз (кажется, классе в седьмом) Немая заглянула ко мне, тающему в адском пламени ангины. Баба Зина была дома, и мы чувствовали себя скованно, смущались, непонятно отчего.

Иногда мы гуляли вдвоем по нашему малорослому району. Забредали на площадь с крошечным, словно игрушечным домом культуры, построенным в помпезном сталинском классическом стиле. И снова бродили среди зданий и деревьев. Признаться, у меня даже в мыслях не было тащить ее портфель.

В основном говорил я. При ней я вдруг расцветал, становился остряком, краснобаем, почти Цицероном. Она слушала и молчала. Она умела слушать.

Главное, она была разумна. Тиха и разумна.

‒ Привет, Лиза.

‒ Здравствуйте, ‒ покраснев, еле слышно произносит Немая.

‒ Она не верит, что вы… что ты – будущий я! Из 1999-го года! ‒ азартно выпаливает Алешка. ‒ Покажи телефон!

Обращаюсь к Немой:

‒ Алеша не рассказал тебе, как попал на новогоднюю елку?

‒ Очень мало и сбивчиво.

‒ Лиза, погляди на меня внимательно. На меня и на Алешку. Погляди на эту родинку. Веришь, что я – выросший сорокалетний Алеша?

Внимательно смотрит – и бледнеет.

‒ Но этого не может быть, ‒ тихо говорит она. ‒ Вы меня разыгрываете.

‒ Ладно, тогда – фокус-покус!.. Вы в какой стране живете?

‒ В Советском Союзе, ‒ бодро отвечает Алешка.

‒ А я ‒ в России.

Достаю портмоне, вытаскиваю купюры: пятисотку, сотенную и десятку. С ироничной усмешкой наблюдаю за тем, как они перебирают, разглядывают цветные бумажки.

‒ Телефончик покажи! ‒ умоляет Алешка.

Демонстрирую сотовый ‒ и не удерживаюсь от хвастовства:

‒ Эта вещица способна соединять людей, находящихся на разных концах планеты.

‒ При мне Алексей звонил в 1999-й год! ‒ сообщает Алешка.

‒ Лиза, я оказался здесь не просто так. Сегодня убьют моего отца. Моего и Алешкиного. Мы должны убийство предотвратить. Судьба дала мне такой шанс.

‒ А откуда вы знаете, что убьют?.. Ой, извините, я совсем забыла.

‒ Помоги нам, девочка. И я, и Алешка, мы оба надеемся на твой трезвый ум. Кто-то же в этом безумии должен оставаться рациональным!.. Отец ушел из дома в полдень с минутами. Не сообщил, куда и с кем. А вечером, часов в пять или раньше, он погибнет. У нас осталось мало времени, Лиза!.. Гляди.

Протягиваю ей бумажку.

‒ Эту записку накарябал я. Вы зайдете в милицейский участок, покажете ее дежурному. Алешка скажет, что обнаружил листочек в почтовом ящике. С отцом связаться не смог. Бабе Зине сообщить побоялся, у нее больное сердце, поэтому сразу отправился в милицию. По пути встретил тебя. Ребята, милые, надеюсь на вас. Вы должны быть предельно убедительны.

Райончик маленький, добираемся минут за десять.

‒ А вы с нами не зайдете? ‒ спрашивает Немая.

‒ Рад бы, но ‒ нельзя. Я – призрак. Фантом. Если признаюсь доблестным милиционерам, что явился из 99-го года, меня сочтут сумасшедшим. Психом. И будут правы… Итак. Вы подойдете к дежурному и покажете записку. Они постараются от вас отбрыкаться. Настаивайте. Умоляйте. Плачьте. Требуйте, чтобы вас проводили к начальству… Действуйте! И да поможет вам Господь!

Алешка уставляется на меня, разинув рот. Он не верит в Бога, хотя баба Зина тайком от родителей крестила его в какой-то деревенской церквушке.

Смотрю вслед двум детишкам, на чьи плечики легла взрослая проблема.

Вот они зашли в подъезд, за ними захлопнулась дверь.

На подрагивающих ослабевших ногах двигаюсь к зеленой покарябанной скамейке. Но не сажусь, принимаюсь болтаться взад-вперед.

Время тянется, вытягивается, как жвачка. Секунда за секундой. Сначала меня трясет, потом наваливаются усталость и безразличие. Останавливаюсь и превращаюсь в соляной столб.

Каждый раз, когда дверь отворяется, у меня стремительно падает сердце. Только теперь до меня доходит, до самой последней клеточки мозга, что отцу осталось жить совсем немного, считанные часы.

Алешка и Немая выскакивают из дверей, бегут ко мне. Возбужденные.

Неужели удалось?

‒ Они сказали, что отца им не найти, ‒ тяжело дыша, сообщает Алешка. ‒ Милиционеров не хватит. Вот если он не вернется домой, тогда…

Он не печален. Должно быть, еще не осознал, что решается его ‒ и моя! ‒ судьба. Совсем еще мальчишка.

‒ И к начальнику не пустили, ‒ подавленно добавляет Немая.

‒ Ну что, Лиза, как поступим дальше?

Она беспомощно опускает голову.

И вдруг ‒ окружающий мир исчезает, точно переключили канал.

Словно въявь вижу маму и отца, улыбающихся, веселых. Мама говорит: «Помнишь, Костя, 12 апреля 61-го, когда Гагарин полетел? День был теплый-теплый, солнечный, весенний. Помнишь? ‒ ты вытащил Алешку из кроватки, стал подкидывать, вопить, что космос наш, и Алешка будет космонавтом». ‒ «Ага, ‒ смеясь, подтверждает отец. ‒ Алешке тогда два годочка исполнилось, а тоже хохотал-заливался. А потом заревел и описался – то от радости, то ли от страха высоты».

И тут же – по прихоти памяти ‒ возникает другая картинка из прошлого: баба Зина, утирая слезы, повествует о том, как она и дедушка Борис собирали гостей на Первое мая и Седьмое ноября. Как ели, пили, произносили тосты за Родину, за здоровье товарища Сталина, танцевали, пели тогдашние советские песни. Кто-то читал стихотворение Маяковского о советском паспорте. А над ними грозовой тучей висело давящее предчувствие надвигающейся войны, ‒ или бабушка уже потом, задним числом придумала, что действительно что-то ощущали.

Алешка хлопает себя ладошкой по лбу.

‒ Дядя Рома! Может быть, ему что-то известно?..

Сразу вспоминаю этого дядю Рому. Впрочем, какой он, к лешему, дядя? Загадочный мужик, которого отец подобрал неизвестно где. Он по выходным притаскивался к нам и сражался с отцом в шахматы.

‒ Но я не знаю, где он живет, ‒ уныло добавляет Алешка.

Зато знаю я. Как-то, уже после смерти отца, встретил его: он выходил из общежития, которое находится неподалеку, минут десять спокойным шагом.

Общага располагается в сером конструктивистском коробе. В вестибюле спрашиваю толстуху вахтершу, очень похожую на бабу Зину: