Это удивительные создания, вы их можете увидеть только через профессиональный микроскоп – многие из них поистине красивы. Вирус Ласса, например: как игрушечные морские мины с рогульками, только зеленого цвета. А Денге, вообще чудо: будто теннисные, бархатистые мячики, сотканные из геометрических звездочек и овалов синего, бардового, зеленого цветов. Но такие крошки способны уложить взрослого мужчину на лопатки всего за пару суток, приковать его к постели, как немощного старика, заставить страдать, покрыть тело кровоточащими язвами…

При этом я всю жизнь искал способы, как их убить, победить, уничтожить, чтобы сохранить людям жизни, много жизней. Нет, мы не хирурги, к нам со слезами не бросаются родственники умирающего, никто не благодарит нас каждый год, отмечая годовщину своего второго рождения. И в современных статьях всемирной сети о нас пишут так безлико «австралийские ученые нашли лекарство от…»… За этим стоят сотни, тысячи человек только нашего материка. За каждым из них – годы непрекращающейся работы: учеба, степень, исследования, лаборатории, статьи, конгрессы, книги. А для общества мы просто некая группа трудяг, копошащихся в закрытых лабораториях.

И все же, мы делали уникальную работу. О ней даже не всегда и слышат, пока не столкнутся с одним из наших исследуемых: Африканский трипаносомоз (сонная болезнь), Марбург, Денге… Вот тогда-то в научных журналах, а иногда даже в репортажах дотошных корреспондентов и всплывают одно за другим наши имена, наши исследования, наши смыслы жизни.

К счастью, большинство людей знает о нашей работе крайне мало, и, как ни странно, это происходит как раз потому, что работаем мы хорошо, уж не сочтите за нескромность.

Так вот, простите мне мою старческую любовь к воспоминаниям и отвлечениям. Я своей работой всё же спас немало жизней, отдал свой долг семье, университету, своим учителям, своей стране и ее налогоплательщикам. Теперь же мне бы хотелось уйти. Как говорят в покровительствующей нам старушке Англии – «присоединиться к большинству». И это не решение от отчаяния или грусти, не одиночество и не тоска. Просто мне действительно пора.

С уважением,

Колин Томпсон

До обеда еще больше часа. Думается что-то плохо сегодня. Надо сосредоточиться на письме. На каком из них? Ответ Колину пока что кажется неподъемным. Он явно хочет поскорее все закончить. Что может она предложить? Лишь череду вежливо размытых писем.

Значит, надо этому писателю. Как его там – Петричкин? Удивительно бессюжетная фамилия. А размер письма – на роман тянет, как из прошлого века, боится, вдруг что не доскажет.

И что прикажете ему отвечать… Петричкин хочет предысторию, жаждет знать, когда она вдруг поняла свое предназначение. Какая банальность. Как сюда попала, так и поняла. Формально почти пятнадцать лет назад, сразу после двухгодичного «круиза» на корабле-госпитале. А если брать глубже?

В день, когда ей прислали итоговый офер на эту работу, она позвонила Виолке. Слабый конечно советчик, но за неимением других – хоть что-то. Или не совета хотелось, а как будто тревожно было, что подумает единственная оставшаяся подруга о такой работе. «Что думаю? Да я б всю свою семью эвтанизировала, если б можно было! Нормальная работка, полезная. Платить-то будут или как на корабле – на добровольных началах облегчать мир?» – Виолка ответила в своем духе, чем несказанно обрадовала. Да уж, семейка у подруги на тот момент была не похожа на картинки журнальных обложек: младший на двадцать лет брат – наркоман, отец – алкоголик, мать – психопатка, с детства такие устраивала закидоны, что даже по телефону страшно было это слышать. Единственные Виолкины бабка с дедом завещали свою квартиру брату, хотя на момент их ухода он был еще мелким школьником, а Виола с трудом тянула ипотеку на однушку в Раменском. Наверное, с годами они стали еще ближе именно из-за этого негласного понимания, что жизнь вообще-то не самая легкая и радостная штука.

В общем, Виолка с работой очень поддержала. Хотя писателю это вряд ли будет понятно: сорокалетняя одинокая женщина решилась работать в сфере эвтаназии, потому что ее саркастически-завуалированно поддержала такая же сорокалетняя и такая же одинокая подруга из той страны, где само слово «эвтаназия» в рейтингах популярности поисковиков занимает место где-нибудь между «ономастика» и «кроссинговер». Объяснять Петричкину саму историю с работой нет никакого желания, да и не просто так она свалилась. Это был путь. Определенно долгий, хоть и не очень осознанный, но путь.

Она отлично помнила и не раз в своей жизни разворачивала эту ниточку событий к глубинным истокам своего выбора. Но этот писатель – какой-то он дурковатый, как любил говорить папа. Стоит ли ему рассказывать, раз такой недалекий? Читать его волшебно-гениальный роман, чтобы судить, вдруг там действительно шедевр, у нее не было никакого желания.

Сама идея книги звучала абсурдно. Элизабет уже давно не жаждала внимания, снисходительно смотрела на стремящихся к публичности людей. Все эти истерические порывы и страсти были успешно проработаны за шесть лет сеансов у психоаналитика. И вот теперь снова по кругу…

И кто ее дернул обмолвиться Маркусу о нелепом письме с далекой родины? В понедельник на террасе цюрихского кафе к западу от Бюрклиплатц, она любовалась, с каким неиссякаемым аппетитом шеф поглощал утренний pain du chocolait, потом перевела взгляд на паутинку морщинок, расползающуюся год от года по его белой коже. Следы старения ложились на его лицо ровно и неизбежно, как вечерняя тень.

Маркус любил поесть вкусно и с изыском. Трапезу он считал безусловным даром нашей жизни, слишком ценным, чтобы портить его чем бы то ни было, тем более профессиональными дискуссиями, потому разговоры о работе во время еды были категорически запрещены. Но за столько лет уже, казалось, не осталось тем, которые они бы не обсудили, потому так искренне делились любой новой мыслью о чем угодно: будь то прочитанная еще в детстве и случайно вспомнившаяся книга, или ожидаемая премьера, очередная война или новый рецепт.

Те щекотливые сюжеты, которых обычно стараются обходить в общении с коллегами, во избежание ссор и разочарований, для них наоборот были самыми ценными. Когда в работе соприкасаешься с чем-то, что стоит выше людских разногласий, с чем-то, что практически не контролируется человеком, какой бы властью и деньгами он ни обладал, то поссориться из-за политических предпочтений собеседника было бы просто смешно.

Наверное, оттого она с легкостью, полушутя, рассказала ему про своего почитателя, готового написать о ней книгу. Рассказала со смехом, но, заметив сосредоточенный взгляд Маркуса осекалась: подумала, что все-таки затронула тему работы, а он был крайне щепетилен в вопросах границ, и точно теперь резко прервет ее. Маркус отер рот салфеткой и озадаченно нахмурился.

– Ты что-то ответила ему?

– Зачем? С такими лучше даже в диалог не вступать, потом не отлипнет. Пусть будет думать, что ошибся почтой или, что я не понимаю русский. А что ты об этом думаешь?

– Спасибо, что спросила. Ты знаешь, я не позволяю себе давать непрошенные советы. Так вот, как твой друг, я бы сказал, что это очень интересный поворот. На мой взгляд, все, что происходит случайно, бывает особенно значимым. Собственно, твой жизненный опыт тому отличное подтверждение, не правда ли? – все перипетии ее скитаний по миру ему были известны и обсуждены по кругу несколько раз. – Так вот, как друг, я бы посоветовал тебе рискнуть, поскольку ты ничего не теряешь.

– А не как друг?

– А не как друг… То есть, как твой начальник… Я бы попросил тебя принять предложение и сделать таким образом очень значимый и своевременный вклад в имидж нашего общего дела.

– Ты серьезно?!

Маркус подозвал официанта, и вместо счета попросил еще один кофе. В ее размеренной жизни удивлений сегодняшнего дня хватило бы уже на полгода. Шеф не просто решил обсуждать работу, но и продолжил при этом свой завтрак.