— Разобьешь.
— Я? Ни за что! Я же немаленький!
— А ну, попробуй, чего, в самом деле! Отец на зимовке тоже сам моет посуду.
Мама немного помолчала и потом добавила:
— Ага, это ты слово отцу дал — мне помогать. Посмотрим, надолго ли тебя хватит.
— Подумаешь, какое дело! — протянул Сережа. — Это посуду-то мыть?
— Пока ты за меня посуду вымоешь, я успею на кухне прибрать. Вот и убавится у меня работы, — улыбнулась мама.
Когда попалась тарелка, из которой он днем ел кашу, Сережа подумал: «Тогда бы мне ее и вымыть, как поел, а то вон, как присохли к ней остатки. Конечно, — продолжал между делом размышлять он, — папа сам моет свой котелок, и тарелку, и все. А кто же еще за него делает?»
Скоро посуда была вымыта, вытерта и поставлена в буфет.
А когда были сделаны уроки и тетради с учебниками сложены в сумку, Сережа с сожалением вспомнил, что скоро придется ложиться спать. Мама в этом никогда не уступает.
Сережа пошел на кухню. Соседок там уже не было. Мама стирала белье.
— Все уроки приготовил? — спросила она.
Сережа пожал плечами:
— А когда это было, чтоб не все?
— Так будто и не было?! — улыбаясь, сказала мама.
Но сын постарался пропустить мимо ушей это замечание.
— Помощь требуется? — деловито спросил Сережа, подходя к корыту, полному пены и радужных пузырей.
— Без помощников обходимся, — пошутила мама. И вдруг спохватилась: — Да, ты спрашивал, что еще по хозяйству бывает? А вот стирка. Отец наш и стирает сам на зимовке.
— Ну уж… — недоверчиво произнес мальчик, — папа про это никогда не рассказывал.
— Что ж, по-твоему, он сорок пар белья с собой взял или прачку?
— Ого! «Прачку»! Сказала тоже! Очень им, полярникам, нужна там прачка! Там геологи, метеорологи…
— Вот и я об этом же говорю.
Мама быстро и красиво управлялась с бельем. Ее сильные белые руки так и мелькали в мыльной пене.
— Мама! Давай я попробую, — попросил Сережа.
— Ладно. Сейчас будем полоскать, выжимать белье, а потом на чердак пойдем развешивать.
— Идем. Давай! Выжимать, полоскать! — обрадовался Сережа и стал засучивать рукава.
И все-таки лечь в постель пришлось в положенное время.
С тех пор так и повелось у Сережи: во всем помогать маме.
Он сам мыл посуду, носил воду, дрова. И делать все это — было довольно интересно. Все зависит от того, как посмотреть на дело. Начистить до огненного сияния примус толченым кирпичом означало для него «драить медяшку». Перемыть посуду, почистить вилки, ножи — это «вахта на камбузе». Сбегать в магазин — «сделать рейс».
Ему было приятно видеть, как краснела от удовольствия мама, когда соседи хвалили его.
Как-то незаметно для самих себя и соседи стали говорить:
— Надо бы медяшку подраить. Где у нас толченый кирпич?
И даже общую кухню все называли теперь «камбузом», а лестницу — «трапом».
Попробовал Сережа сам вымыть пол. Сначала плохо получилось. Хорошо, что мама долго не приходила и ничего не видела.
Не догадался он заранее присмотреться, как это делается.
Просто взял вылил ведро воды на пол и стал водить туда-сюда тряпкой. Потом долго не знал, как ему быть: приходилось ногами все время ступать по мокрому и пачкать только что вымытую часть пола.
Устав ползать на четвереньках, Сережа вдруг сообразил:
— А швабра! Ни один корабль не существует без швабры!
Ее удалось смастерить из старой половой щетки. Обмотал тряпкой — и за дело!
Мама застала Сережу со шваброй в руках. Он шаркал по уже вымытому до блеска полу и распевал «Раскинулось море широко».
Маме все это очень понравилось, потому что, когда сын отрапортовал ей: «Команда занята уборкой!» — она рассмеялась и ответила:
— Так держать!
ЭТО УЖ ТВЕРДО
оступить на корабль юнгами мы решили с Генкой давно. Деньги на дорогу у нас уже были отложены.
Только вот как дома? Генка хотел, чтобы сначала его отец и мать не знали ничего. Лучше потом, когда нас зачислят на довольствие и форму выдадут, письмом им сообщить про все и фотокарточку, конечно, выслать.
А можно и телеграфом. Примерно так: «Поиски прекратите точка Все в порядке точка Юнга Геннадий Шаповалов точка Одесса точка Флотилия Слава точка».
А я решил выложить маме все начистоту.
Думаю: «Пока она телеграмму получит, очень будет волноваться, а у нее сердце плохое, ей нельзя».
Главное надо быть твердым! Если мама увидит, что это мной решено бесповоротно, то почему же ей не согласиться отпустить меня в Одессу?
Дома я пообедал сначала. А потом набрался духу и говорю:
— Мама, у меня к тебе дело, — твердо так говорю, серьезно. — Я мама, решил стать моряком!
А мама отвечает:
— Правильно решил! Мне кажется, из тебя будет неплохой моряк. Душа у тебя открытая, — и даже вроде обрадовалась, нитку откусывает и на меня смотрит, улыбается.
«Эх, — думаю, — надо мне сразу, до конца все сказать!»
— Мамочка, я решил теперь же стать моряком.
Смотрю, мама шитье в сторону откладывает, хмурится, но не кричит, не бранится, а тихо переспрашивает:
— Теперь же? Решил, значит?
Я даже рот от удивления открыл. «Вот так штука, — думаю. — Даже уговаривать не пришлось».
Надо бы радоваться, а я что-то не радуюсь. А уж чего лучше, кажется? Как бы мне сейчас Генка завидовал!
Смотрю, мама убрала совсем шитье, пошла к Лидочке, сестренке.
Слышу она говорит:
— Вот Лидок, мы теперь совсем одни остались. Папы у нас нет. Вадик тоже от нас уезжает.
Лидочка, конечно, ничего не понимает — маленькая она. Ей все равно: уезжает так уезжает. А я-то понимаю, как мама переживает. Но креплюсь. Раз решил, значит, решил.
На другой день мама говорит как бы между прочим:
— Ты уж заявил директору?
— Нет, — отвечаю.
— Нехорошо. Нужно сказать. И попрощаться с учителями тоже нужно.
«Что это она, — думаю, — смеется, что ли? Как это у меня язык повернется про такое секретное дело сказать?»
А мама, вижу, не смеется, какое там! Говорит:
— Теперь мне на час раньше нужно будет вставать, чтобы Лидочку в садик отводить.
Лидочку всегда я водил.
— Потом, — продолжала она, — придется мне на час позже возвращаться.
«За Лидочкой после работы будет заходить», — подумал я.
Да, в самом деле забот ей прибавится. И в магазин, и за водой, и мало ли еще чего по хозяйству, что я делал. Но креплюсь, хотя, конечно, очень жалко мне маму.
— Лидочку, — говорит опять мама, — придется по воскресеньям в садике оставлять.
И Лидочку тоже жалко стало. «Ну ничего, — думаю. — Я ей буду игрушки присылать, ракушки из разных морей».
— Я, мам, всю зарплату тебе буду присылать.
— Да какая у тебя зарплата, у юнги? Наверное, никакой и не будет, — грустно отвечает мама.
— Должна быть зарплата, хотя бы маленькая, а должна.
— Нет, сынок, проживем как-нибудь с Лидочкой.
И вот такие разговоры пошли каждый вечер. Ну хоть совсем домой не приходи! Да и в школе разве отпустят? Ведь закон такой есть, всеобуч называется: все обязаны среднее образование получить. Закон! Поди попрощайся тут!..
Генка, гляжу, тоже хмурый ходит. Раньше все приставал ко мне, торопил.
«Ты, — говорит, — своего счастья не понимаешь! Если бы меня отец отпустил сам, как тебя мать, так я бы!..»
А теперь смотрю, молчит Генка, только вздыхает. Я уже стал думать, что он без меня решил уехать. Но оказалось совсем другое.
