Пока я наблюдаю за разыгрывающейся передо мной сценой, чья-то рука хватает меня за запястье и тащит на улицу. Я не смотрю на огра, когда мы проходим мимо. Не останавливаюсь, чтобы взять его пулемет или поискать пузырек с таблетками – две вещи, за которые буду пинать себя позже. Я даже не хромаю. Все, о чем могу думать, когда мы с Уэсом бежим через парковку, – это как можно быстрее убраться из этой адской дыры.

Как только мы оказываемся за хлебным фургоном, Уэс сует мне в руки пакеты с продуктами и хватает свою кобуру.

– Ты в порядке? – спрашивает он, надевая коричневые ремни поверх рубашки.

– Угу, – отзываюсь я, просовывая руки в ручки пакетов до локтей, чтобы они не свалились во время езды.

– Хорошо, – он надевает свой черный шлем.

Хорошо.

Мои щеки покалывает, когда сажусь на байк позади лайфера. Как только моя задница шлепается на сиденье, я прижимаюсь к спине Уэса, и мы вылетаем с парковки на шоссе. Где-то за нами раздаются выстрелы, но я не оглядываюсь назад.

Да и вперед тоже не смотрю.

Три дня до апокалипсиса. Я уже ничего не жду.

***

Гавайи 5-0* – шоу про копов 70-х гг.

ГЛАВА

III

Рейн

Направо, налево, направо, направо, налево.

Мы петляем по дороге вокруг обломков машин, и я погружаюсь в транс. Адреналин от побега постепенно выветривается, вместе с этим ослабевает эффект от гидрокодона, и мой разум снова начинает забредать на опасную территорию.

Воспоминания не возвращаются. Только эмоции. Плохие. Случайная нежелательная картинка всплывает в моей голове. И я не понимаю – это реальное воспоминание или из ночных кошмаров.

Не хочу знать.

Я зажмуриваюсь и пытаюсь петь про себя, но каждая песня, которая приходит мне на ум, печальная. Или о жестокости. Или то и другое сразу.

Композиция «Semi-Automatic» группы «Двадцать один пилот» заставляет меня думать о «10 A.M. Automatic» группы «Блэк Кейс», которая напоминает мне «Black Wave» К. Флэй, а после этого в голове всплывает «Blood in the Cut» К. Флэй, затем «Cut Yr Teeth» Киссисиппи, и снова «Пилотов» – «Cut My Lip».

Я пытаюсь вспомнить счастливую песню у «Двадцать одного пилота» – она должна быть – когда Уэс резко поворачивает направо, въезжая в Хартвелл-парк (Hartwell Park). Крепче прижимаюсь к нему на повороте. Ручки пакетов с едой перекрывают кровоток в руках. И я пытаюсь понять, какого черта мы здесь делаем.

Это место знавало лучшие дни. Обертки из «Бургер Пэлас», раздавленные пивные банки и сигаретные окурки, рассыпанные по земле, как грязная снежная крупа; в добавок ко всему этому еще и граффити: кто-то добавил баллончиком гигантскую букву «S» на информационном знаке, так что теперь название читается: «Шатвелл-парк» (Shartwell Park).

Ладно, это мое любимое творение.

Уэс заезжает прямо на траву и паркуется рядом с детской площадкой. Неохотно отпускаю его и слезаю с байка. Опустив пакеты на землю, я массирую продавленные канавки у себя на руках, чтобы кровь снова начала циркулировать.

Как только шлем снят, Уэс хватает сумки и поднимается по желтой лестнице на верхнюю площадку игровой постройки. Я запрокидываю голову назад и прищурившись смотрю на него, когда он исчезает за бортиком.

– Почему ты остановился здесь? Любишь кататься с горки, что ли?

– Собаки не могут лазить по лестницам, – отвечает он громко, шурша пакетами и разрывая картонные коробки.

Вот черт.

Оглядевшись вокруг, чтобы убедиться, что нет никаких признаков трех главных врагов: хулиганов, насильников и бешенных собак, я поднимаюсь по лестнице и обнаруживаю Уэса, сидящего спиной к перилам и уже отправляющего в рот последний кусочек протеинового батончика.

– Черт. Ты действительно голодный.

Он комкает обертку и бросает ее в море мусора под нами, а затем предлагает мне открытую коробку. Жест добрый, но взгляд у него недовольный. Парень хрустит полным ртом, набитым искусственно произведенными питательными веществами.

– Эм, спасибо. – Я достаю из коробки протеиновый батончик и снимаю упаковку. В тот момент, когда мои зубы погружаются в этот сладко-соленый источник наслаждения, у меня вырывается невольный стон. Это первое, что я съела не из фритюрницы ресторана за последние дни. А может, и дольше.

– То, что там произошло было чертовски глупо.

Я глотаю последний кусочек и осмеливаюсь взглянуть на своего рассерженного спутника. Хоть он и сидит, а я стою, выражение его лица пугает меня до чертиков.

– А, да. Извини за это.

– Я же сказал, что вытащу тебя оттуда, если ты будешь держать рот на замке́ и последуешь моему примеру. Ты ни хрена из этого не сделала.

Я вздрагиваю и выдавливаю из себя неловкую полуулыбку.

– Я следовала за тобой, вроде, почти все время, – моя улыбка гаснет.

– Да, и ты почти все время не затыкалась, – Уэс опускает свой острый, как лезвие взгляд и снова начинает рыться в мешках.

– Я же сказала, что мне очень жаль. Может быть, в следующий раз тебе стоит похитить кого-нибудь менее импульсивного.

Уэс срывает крышку с другой коробки, игнорируя меня.

Я скрещиваю руки на груди и пытаюсь надуть губы, но это довольно трудно, когда он, как пятилетний ребенок, откручивает колпачок от пакетика с яблочным пюре.

– Чувак, – хихикаю я, – ты не ждешь апокалипсиса. Мы умрем через три дня, а ты сидишь здесь и беспокоишься о пяти группах продуктов.

Уэс застывает с пакетиком в дюйме от его приоткрытых губ:

– А кто такие «мы»?

– Эм, ты, я, – развожу руки в стороны и оглядываю, окружающую нас картину пустой свалки в парке, – все.

– Я не собираюсь умирать, – говорит Уэс, прежде чем обхватить губами горлышко пакетика.

Что-то в том, как он смотрит на меня, заставляет мои щеки пощипывать.

Я отшучиваюсь и щелкаю пальцами.

– Я так и знала, что ты лайфер! Знала! – Я сажусь напротив него и наклоняюсь вперед. – Итак, скажи мне, лайфер, если мы не умрем, то что, по-твоему, означают эти кошмары? Ты думаешь четыре всадника апокалипсиса появятся 23 апреля, чтобы заплести нам косички и поиграть в ладушки? – при упоминании косичек, я протягиваю руку и касаюсь того места, где должны были быть мои.

Упс. Их по-прежнему нет.

Уэс наклоняется вперед и тычет пальцем в мою сторону:

– Я же сказал тебе – я не гребаный лайфер. И не помню, чтобы говорил: «мы не умрем», а только, что я не собираюсь умирать. Мне неизвестно, что означает этот сон, и мне похуй. Скажу одно – я собираюсь выжить.

Протеиновый батончик попадает не в то горло. Уткнувшись ртом в локоть, я откашливаю арахисовое масло и смотрю на бредящего мужчину, сидящего напротив меня:

– Ты собираешься пережить апокалипсис?

Уэс лениво пожимает плечами, когда мягкий пакетик между его губами становится плоским.

– Как ты собираешься пережить то, о чем не имеешь никакого представления?

Еще одно пожатие плечами и новая обертка падает на землю.

– Я занимаюсь этим всю свою жизнь, – голос Уэса становится тише, но на этот раз его глаза не смотрят на меня, пока он говорит.

Что-то внутри сжимается от его признания, и я понижаю голос, чтобы он соответствовал настроению похитителя:

– Значит, ты, типа, сервайвелист*?

– Точно, – это слово звучит резко и твердо, как будто он не хочет говорить об этом.

Меня это вполне устраивает. Я эксперт в том, чтобы не говорить о дерьме. Или вообще иметь с ним дело, если только возможно этого избежать.

Я прислоняюсь спиной к перилам и вскрикиваю, когда те вещи, которые Уэс запихнул мне в майку, звякают, ударяясь о желтые металлические столбики. Уголок одной упаковки вонзается мне в позвоночник, а другой врезается прямо в попу через пижамные штаны:

– Ой! Черт! Больно!

В раздражении поворачиваюсь к ублюдку спиной и вытягиваю майку из штанов, позволяя всем его драгоценным припасам упасть ему на колени. Уэс тихо смеется, а я смотрю на него, повернув голову назад.