– Ты не скажешь мне? – шепчу я, надувая губы.

Мистер Ворчун в ответ приподнимает одну бровь, затем отворачивается от меня и продолжает осматривать разграбленные проходы.

– Мне нужно как-то к тебе обращаться, – шепчу я, когда он читает информацию на пакете лапши рамэн, а затем кладет его обратно. – Если я угадаю, ты хотя бы кивнешь?

Его челюсти сжимаются, а глаза впиваются в мои.

– Если я скажу тебе, ты заткнешься нахрен? – Улавливаю едва слышное шипение.

Я улыбаюсь и киваю, показывая, как закрываю рот на замочек.

– Уэс.

Я открываю рот, чтобы ответить, но тут же захлопываю его снова, когда его брови взлетают вверх в безмолвном предупреждении.

– Извини, – говорю я, поднимая руки вверх, – буду вести себя тихо.

Я иду за ним к стеллажу с крупяными изделиями, где кукурузные хлопья и разноцветные засохшие маршмеллоу хрустят под нашими ногами, словно осенние листья, как бы легко мы не ступали. Когда приближаемся к концу прохода, хор раскатистого смеха врывается в помещение и разносится по залу.

Уэс толкает меня себе за спину и выглядывает из-за угла.

Повернувшись ко мне, он прикладывает палец к губам, а затем указывает им в направлении следующего прохода. Голоса, слишком громкие и шумные, чтобы принадлежать трезвым людям, удаляются от нас по коридору, покрытому чем-то звучащим, как битое стекло и липкая содовая.

Осторожно ступая, мы поворачиваем налево и на цыпочках идем по двенадцатому проходу. Здесь отдел инструментов.

Уэс останавливается перед витриной, и я смотрю на него, а мои мысли путешествуют в двух разных направлениях. Часть меня не может перестать думать о его имени – Уэс. Интересно, это сокращение от какого имени? Возможно, Уэсли. Или Уэссон, как тот здоровенный пистолет, который он носит. Или, может быть, это что-то необычное, как Уэстчестер, – пока другая часть задается вопросом, как, черт возьми, он собирается уместить что-то еще в эти сумки?

Острые углы выпирают со всех сторон, угрожая разрезать тонкий полиэтилен на лоскутки, однако Уэс продолжает снимать со стены предметы: фонарик, складной нож, упаковку зажигалок и консервный нож.

Затем он переводит взгляд на меня.

Внезапно я понимаю, как чувствуют себя фонарик и складной нож, упаковка зажигалок и открывалка. Они чувствуют себя хорошо, когда на них смотрят вот так. Будучи выбранными этим мужчиной. Но также испуганными. И взволнованными. Особенно, когда он начинает идти по направлению ко мне.

      Я выдерживаю его пристальный взгляд, пока он приближается, и задерживаю дыхание, когда Уэс останавливается прямо передо мной... и раскрывает свои объятия.

Я не задаюсь вопросом. Не колеблюсь ни секунды. Делаю шаг вперед, обнимаю его за талию и прижимаюсь щекой к твердой поверхности большой грудной мышцы над его сердцем. Мое же сердце грохочет в груди, пока я жду его объятий, но мой похититель не обнимает меня в ответ. Вместо этого его руки оттягивают ворот моей мешковатой толстовки и бросают за шиворот товары в упаковке.

Мои щеки пылают от унижения, когда предметы скользят вниз по моей голой коже, один за другим.

Шлеп, шлеп, бряк, бряк.

Боже, я чувствую себя идиоткой!

В ту же секунду, как падает последняя вещь, я ухожу. Меня не волнует, что хлопья хрустят под сапогами, и поблизости смеются и болтают мужчины, или огр с «Узи», который ждет нас снаружи. Всё, что меня заботит, – это убраться подальше от этого мудака, пока он не видел мою глупую красную рожу.

Я уже почти у выхода, когда трое мужчин, выглядящих так, словно только что выбрались из мет лаборатории, встают между мной и раздвижными стеклянными дверями. Красные банданы, демонстрирующие принадлежность к банде деревенщин, – единственная яркая вещь на этих немытых мужиках в серой одежде. В их налитых кровью глазах опасный, хищный блеск, который заставил бы меня бежать, если бы не пистолеты, торчащие за поясами.

– К чему такая спешка, красотка? Ты же только что пришла.

Я узнаю одного из них. Он учился в моей школе и, по-моему, был на класс старше меня. По крайней мере, так было до тех пор, пока он не бросил учебу.

– Черт возьми! – его бледное лицо расплывается в улыбке, обнажающей ряд почерневших зубов. – Да это же маленькая Рейнбоу (rainbow – радуга; радужная) Уильямс! – он цокает языком и пожирает меня своими мутными глазами. – Посмотрите-ка... так выросла.

Я хочу вести себя невозмутимо, как будто мы старые друзья, но не могу даже вспомнить его чертово имя.

Я больше ничего не помню.

Начинаю паниковать, перебирая в голове все возможные имена, какие только могу придумать, но все, что говорю:

– Эй... старик…

– Похоже, что ты и твой парень пытались уехать, не заплатив налоги. – Трое мужиков поднимают глаза и смотрят мне за спину.

Налоги.

Всё внутри холодеет.

Мне удается изобразить на лице фальшивую улыбку.

– Ах! Нет... видите ли, мы с ним все уладили... – я жестом указываю на мужика за дверями, надеясь, что он подтвердит нашу ситуацию с оплатой, но, когда смотрю в ту сторону, его вообще нет на стуле.

Он лежит лицом вниз на тротуаре, и стая диких собак обнюхивает и грызет его.

Внутри всё сжимается, когда реальность нашей ситуации обрушивается на меня. Мы безоружны, нас численно превосходят, и единственный человек, который мог бы нам помочь, просто конкретно передознулся.

Я оглядываюсь на Уэса. Его челюсть напрягается, он покусывает внутреннюю сторону нижней губы и смотрит прямо перед собой, игнорируя меня, и я знаю почему.

Потому что лайферу есть, ради чего жить.

– Я могу идти? – спрашивает он скучающим голосом. Трое бандитов пристально смотрят на него, а Уэс отвечает им таким взглядом, будто они несносные дети, заставляющие его опаздывать на работу.

Я готова рассмеяться. Совершенно незнакомый мужчина увел меня под дулом пистолета и доставил в мой самый страшный кошмар, и я позволила ему сделать это. А все потому, что мне понравилось, как он смотрел на меня.

Ночной кошмар! Точно! В любую минуту четыре всадника ворвутся в эти двери и убьют нас всех! Это просто ночной кошмар! Должен быть кошмаром! Просыпайся, Рейн! Просыпайся!

Я верчу головой и отчаянно ищу характерное черно-красное знамя с датой: 23 апреля, пламя, дым, хоть что-нибудь, но на стенах висят только телевизионные мониторы, показывающие видео со счастливыми белыми людьми, поедающими трехдолларовые «Доритос».

Это не сон. Это – просто я, три насильника и парень, пытающийся продать меня им.

Сглатываю.

Головорезы переглядываются, а затем снова смотрят на мужчину позади меня.

Тот, что слева, злобно смотрит на него и сплевывает на землю.

– Твоя пусястая задница даже пули не стоит.

– Давай, красавчик, – говорит тот, что справа, через свои золотые грили, указывая головой в сторону двери, – убирайся к чертовой матери.

Тот, которого я узнала, смотрит прямо на меня, облизывая тонкие потрескавшиеся губы:

– Ты ни хрена не разговаривала со мной, когда мы учились в школе, но теперь я заставлю тебя кричать мое имя.

Ужас ползет по моим венам, когда три улыбки с гнилыми зубами приближаются ко мне. Слезы жгут глаза, когда я смотрю, как лайфер проходит мимо, оставляя меня расплачиваться за его драгоценные продукты.

Стеклянные двери открываются за спинами бандитов, когда моя единственная надежда направляется к ним. Он останавливается в дверях и бросает на меня последний взгляд. Но выражение его лица не холодное и бесчувственное, как я ожидала. И вовсе не выражающее раскаяние, скорее – решительность. Его зрачки сужаются. Взгляд перебегает сначала на стеллаж рядом с ним, а затем обратно. Команда.

Или предупреждение.

До того, как успеваю понять, что это значит, Уэс подносит два пальца ко рту и издает самый громкий свист, который я когда-либо слышала.

Собаки снаружи поднимают головы, и прежде, чем уроды в красных банданах успевают обернуться, Уэс хватает пакет чипсов с полки и разрывает упаковку пополам. Соленые оранжевые треугольники сыплются на троицу подобно конфетти в тот момент, когда стая голодных собак врывается внутрь через открытые двери. Мой мозг кричит мне бежать, но я могу лишь стоять с открытым ртом, когда собаки налетают на ублюдков, рыча и лая, скребя и царапая когтями всё, что находится между ними и обещанием еды.