– Рейн?
Еще один грохот, еще более сильный, чем первый, сотрясает стены, когда я вглядываюсь в темноту, ища свою девочку.
– Рейн!
– Я сейчас, – кашель, – вернусь! – голос Рейн звучит приглушенно, просачиваясь сквозь смог.
– Какого хрена ты делаешь? – кричу. Не получив ответа, я безрассудно влетаю в дом, – Рейн!
Зная ее, предполагаю, что она пошла проверить тех тупых ублюдков на кухне, поэтому я врываюсь в гостиную, направляясь к источнику дыма в задней части дома. Через несколько футов воздух становится таким густым, горячим, что мне приходится опустится на локти и дальше ползти по-пластунски.
– Рейн! – зову я в последний раз, прежде чем добраться до входа в кухню, которая теперь напоминает чертовы огненные врата ада.
Вся задняя стенка шкафов охвачена пламенем. Они горят так ярко и так горячо, как будто их смазали салом. Плита, похоже, является источником инферно – или я бы сказал, искореженная, плавящаяся башня из пластиковой посуды, наваленной поверх газовых горелок, которые были включены на полную мощность. Днища шкафов слева и справа от плиты уже выгорели – отсюда грохот посуды, который мы слышали. И похоже, крыша будет следующей.
Нет никаких признаков Рейн или ублюдков, которые устроили пожар, так что я разворачиваюсь и ползу назад тем же путем.
По крайней мере, я думаю, что это тот же путь. Воздух такой черный, что не вижу даже своей руки перед лицом. Я останавливаюсь, когда не могу справиться с кашлем, но звук прогибающегося потолка заставляет меня двигаться вперед. Мое сердце бьется быстрее с каждым футом, который я преодолеваю. Я уже должен был добраться до входной двери. Или, по крайней мере, врезаться в стену. Сожаление обвивает мое горло, похищая воздух из легких.
– Рейн! – рычу я между глотками яда, ее имя оставляет еще худший привкус во рту, чем смертельный угарный газ, который я вдыхаю для нее.
С самого первого дня я знал, что она станет причиной моей смерти. Я знал это и все равно позволил этому случиться.
– Нас, – слышу я ее тихий воркующий голос у себя в голове.
От этого звука меня тошнит.
Это то, что «нас» дает тебе. Оно убивает тебя на хрен.
Я снова слышу ее голос и предполагаю, что у меня галлюцинации, пока не понимаю, что она говорит не «нас».
Она говорит:
– Уэс! Уэс! О Боже мой!
Я чувствую, как ее крошечные ручки тянутся ко мне в темноте, хватают меня за руки, касаются моего лица. Облегчение, которое я испытываю оттого, что она жива, омрачается яростью, пылающей во мне жарче, чем огонь из пластиковых контейнеров.
– Еще несколько футов. Осторожно, стекло.
Я чувствую, как что-то острое врезается в мое предплечье, когда тонкая полоска дневного света едва виднеется впереди. Рейн распахивает дверь спиной, а я следую за ней, падая на крыльцо, где чередую кашель с рвотными позывами, пока мир наконец не перестает вращаться. И все это время чувствую на себе ее заботливые руки.
– Прекрати, мать твою! – кричу, отмахиваясь от нее и подползая к краю крыльца. Я откашливаю что-то черное и выплевываю в кусты вниз. В голове у меня стучит, и сердце тоже, когда пытаюсь придумать, что, черт возьми, ей сказать.
– Мне очень жаль, – ее голос – дрожащий шепот. Она садится на крыльцо рядом с моей головой, свисающей с края площадки. – Я просто очень быстро побежала в спальню, реально – очень быстро – за рюкзаком. Все твои лекарства были там. Я не могла оставить их. Но когда вернулась, тебя уже не было. Я обежала вокруг всего дома в поисках тебя, прежде чем поняла, что ты пошел внутрь.
Ее рассказ немного успокаивает мой гнев, но не гноящуюся правду, съедающую меня изнутри – правду о том, что любовь и выживание взаимоисключают друг друга в моем мире. Я позволил себе подумать, всего на несколько часов, что, возможно, на этот раз все будет иначе. Может быть, я наконец получу и то, и другое. Может быть, Бог и не ненавидит меня.
– Уэс, скажи что-нибудь. Пожалуйста.
– Нам надо сойти с крыльца.
Рейн вскакивает на ноги и протягивает руку, чтобы помочь мне подняться, но я отмахиваюсь от нее и хватаюсь за перила, вставая. Спотыкаясь на ступеньках, смотрю на солнце, пытаясь понять, который час. Я даже не могу разглядеть его сквозь клубы черного дыма, поднимающиеся в небо над домом, но судя по тому, что тени деревьев ложатся направо, я бы сказал, что уже за полдень.
Черт.
И снова я испытываю искушение сказать ей, чтобы она шла домой. Выкрикнуть ей это, но, когда поворачиваюсь, чтобы нанести удар, я просто не могу. Рейн в беспокойстве морщит лоб. Ее голубые глаза округляются от раскаяния. И, когда она моргает, две слезинки сверкают на солнце, скользя по ее щекам.
– Иди сюда, – требую я, чувствуя, как моя грудь расширяется, трескается и разрывается, когда девочка прыгает ко мне и утыкается прямо в нее.
– Я так испугалась, – хнычет она, сжимая мою рубашку сзади, когда рыдания сотрясают ее тело. – Я думала... я думала, что потеряла тебя!
Провожу рукой по волосам Рейн, когда ее слова пронзают мое сердце, как кинжалы, и эта боль куда сильней, чем от пулевой раны или та, что в моих отравленных легких.
Я наконец-то нашел то, чего мне не хватало всю мою жизнь, и, если сохраню это, оно убьет меня.
Неудивительно, что Рейн была одета в черную толстовку, когда я встретил ее.
Она – пятый гребаный всадник апокалипсиса.
ГЛАВА
XVIII
Рейн
Жар обжигает мне спину, так как дом за моей спиной охвачен пламенем, но я не могу отпустить Уэса. Ещё нет.
Две ночи назад мне приснился кошмар про «Бургер Пэлас», а на следующее утро именно там на меня напали. Прошлой ночью мне приснилось, что мы сгорели в огне, и это чуть не случилось несколько часов спустя. А что, если это не просто совпадения? Что, если кошмары сбываются?
Я вспоминаю, что Уэс говорил о сне, будто меня забрали у него прошлой ночью, – и мои кулаки сжимают его рубашку.
От звука взрыва позади, из моих легких вырывается крик. Я зарываюсь лицом в рубашку Уэса и чувствую, как его рука накрывает мой затылок. Пытаюсь успокоиться, но он сжимает меня слишком сильно. Уэс весь напрягся и его тело превратилось в стальную конструкцию.
– Что это было? – спрашиваю я, не поднимая глаз, надеясь, что это просто взорвалась печка или обвалилась крыша.
Когда Уэс не отвечает сразу, я смотрю в его лицо – он стискивает зубы от злости и сверлит меня взглядом, а его грудь поднимается под моей щекой.
Выдохнув через расширившиеся ноздри, Уэс наконец отвечает:
– Мой байк.
Мы обошли вокруг горящего дома Картера, и конечно же Уэс оказался прав. Он припарковал свой мотоцикл прямо у дома, рядом с задней дверью, и, когда огонь наконец прогрыз кухонную стену, бензобак так раскалился, что взорвался.
Когда мы проходим мимо обломков по пути к тропе – видим, что рукоятка руля валяется в одном месте, крыло – в другом. И единственное, что я могу произнести:
– Мне жаль.
– Все в порядке, – говорит Уэс, не глядя на меня, – все равно он мне больше не нужен, – от его резкого ответа меня бросает в дрожь. Голос отстраненный и механический, как будто он говорил это миллион раз, чтобы оправдать миллион различных потерь.
«Все равно он мне больше не нужен».
Уэс будет испытывать то же самое, когда всадники заберут и меня?
Еще этим утром он бы такого не подумал. Сегодня утром он сказал, что напугался, проснувшись без меня. Но сейчас – не знаю. Как будто настоящий Уэс погиб в том пожаре, и все, что я получила обратно – это внешнюю оболочку.
Мы молча входим в лес и начинаем шагать по тропе, стараясь избегать грязных луж и упавших веток на нашем пути.
– Думаю, это хорошо, что мы не на мотоцикле, – говорю я, перешагивая через ствол упавшей сосны. – Это не тропа, а безобразие.
– Да, – безразлично отвечает Уэс, преодолевая препятствие, даже не глядя вниз.