ГЛАВА

XIII

Уэс

Мне нужно срезать путь через парковку «Бургер Пэлас», чтобы выехать на шоссе. Очередь людей, желающих войти внутрь, огибает ресторан по меньшей мере дважды, но трудно точно сказать из-за того, что многие дерутся. На рекламной вывеске его королевское величество король Бургер, сидя на троне, улыбается кричащим, пинающимся, визжащим, толкающимся и таскающим друг друга за волосы людям. Я всегда ненавидел этого ублюдка, даже в детстве. Помню, как его светящаяся морда смеялась надо мной, когда мне приходилось рыться в его мусорных баках.

Зажравшаяся скотина.

Я сворачиваю, чтобы не врезаться в голого малыша посреди парковки.

Когда притормаживаю, чтобы свернуть на шоссе, замечаю, что одно из панорамных окон на фасаде библиотеки, через дорогу, выбито.

Гремит техно. Я слышу его жесткий ритм даже несмотря на шум мотора и вижу внутри здания бегающие разноцветные огни, как будто там рейв-вечеринка. Представляю себе кучку подростков, жадно глотающих сироп от кашля и обменивающихся, как памятными подарочками – ЗППП, но, когда я выруливаю на шоссе, из библиотеки вываливается старушка топлес, держащая в руках то, что, готов поклясться, похоже на...

– Дилдо! – кричит Рейн, указывая прямо на старую леди, когда мы проезжаем мимо.

Я смеюсь и качаю головой:

– Полагаю, это ПССД*-оргия во Франклин-Спрингс.

Не думаю, что я сказал это достаточно громко, чтобы Рейн услышала меня через шлем, но она заливается смехом и хлопает меня по здоровому плечу.

– ПССД! – визжит она. – Ты видел, эта штука была длиной примерно в фут!

Я набираю скорость; ее руки крепче обхватывают мое тело, а кончики пальцев вжимаются в бока. Это чертовски глупо, но мне не нравится, когда Рейн обращает внимание на чей-то член. Даже если этот член сделан из резины и принадлежит вдове Авраама Линкольна.

Становится все труднее и труднее управлять мотоциклом на трассе, не только из-за брошенных и разбитых автомобилей через каждые десять футов, но и потому, что мусорные контейнеры и баки по всему городу переполнены, и дорога теперь тоже превратилась в мусорную свалку. Мне нужно сбавить скорость и сосредоточиться, чтобы не врезаться во что-нибудь, но не могу не посмотреть на дом Рейн, когда мы проезжаем мимо.

Он выглядит точно так же, как и прошлым вечером, за исключением дыры в двери размером с бейсбольный мяч.

Долбанутая. Усмехаюсь.

Когда мы проезжаем мимо, задаюсь вопросом, что же, черт возьми, там произошло прошлой ночью? Рейн казалась такой расстроенной, когда вернулась и принесла все эти припасы, но, пока я спал, она снова пошла туда. Может быть, девочка ждала, пока ее отец заснет? А может быть, мамаша действительно вернулась домой? Или она просто…

Бах!

Удар по колесам возвращает внимание к дороге, и внезапно мне начинает казаться, что я пытаюсь проехать через зыбучие пески. Байк еле движется и приходится крепче сжимать руль, чтобы удерживать мотоцикл прямо.

– Дерьмо!

Съезжаю на обочину и хочу врезать себе по лицу. Я знал, что это произойдет. Позволил себе отвлечься на одну гребаную секунду. И теперь у меня спустило колесо. Даже не заметил, на что наехал. Так я был внимателен.

Ставлю байк на подножку, снимаю шлем и поворачиваюсь, готовый сказать Рейн, чтобы она убиралась к чертовой матери домой. На самом деле мне хочется закричать на нее. Я хочу ткнуть пальцем в ее идеальное лицо, заставить ее плакать, чтобы слезами смыло этот гребаный макияж. Может быть, тогда она перестанет таскаться за мной, как потерявшийся щенок, и я, наконец, смогу снова сосредоточиться.

Но когда встаю, руки Рейн съезжают. Ее глаза расширяются, а руки описывают огромные круги в воздухе, когда она падает с задней части мотоцикла и приземляется на свой гигантский рюкзак, как перевернутая черепаха.

– Какого хрена, Уэс? – кричит девчонка, перекатываясь с боку на бок в жалкой попытке встать.

Из глубин моей черной, испорченной души вырывается смех, когда я смотрю, как симпатичная черепашка барахтается на земле.

Она прожигает меня взглядом, но это длится всего секунду, прежде чем она тоже начинает хохотать. Когда Рейн случайно хрюкает, ее руки, спрятанные в рукава, взлетают ко рту от стыда.

– Просто сними рюкзак!

Смеюсь сквозь слезы, наблюдая, как она попеременно то пытается встать, то поддается собственному приступу хохота.

Рейн вытаскивает руки из лямок, а я наклоняюсь и поднимаю ее содрогающееся тело с земли. Как только она оказывается в вертикальном положении, то падает мне на грудь, хихикая и икая, и прячет свое свекольно-красное лицо в мою свежевыстиранную рубашку.

И, как в том кошмаре, ее прикосновение – это все, что мне нужно для полной потери контроля над ситуацией, собственным телом и для отказа от собственной воли. Вместо того, чтобы дать ей пинка под зад и отправить домой, как должен, я смотрю, словно заключенный, в своем собственном сознании, как мои руки обнимают ее маленькие плечи и притягивают ближе.

Нет! Какого хрена ты делаешь, размазня? Отпусти ее!

Я кричу на себя, обзываю всеми возможными словами, но мой мысленный голос тонет в порыве эйфории, когда держу девочку в своих объятиях. Она сжимает мою рубашку в своих кулачках и утыкается лицом мне в шею. Чувствую ее жаркое дыхание, короткие вздохи, когда она хихикает, прижавшись ко мне. У нее холодный нос. И все, что могу – это смотреть в смирении, как слизняк, в теле которого я живу, опускает лицо и вдыхает аромат ее гребаных волос.

О Боже! Какой ты жалкий!

Печенька. Она хохочет прямо, как животное с фермы. Выглядит, как выброшенная фарфоровая кукла, которая совершила налет на гардероб подростка. А пахнет, как сахарное печенье.

Отпусти ее, придурок! Припасы! Укрытие! Самозащита!

Вот, что тебе нужно!

Но это напоминание глухому в уши, потому что теперь мой глупый член тоже вышел из-под контроля. А почему бы и нет? Больше ничто меня не слушается. Он оживает и вонзается в ширинку, тоже ища внимания Рейн. Я делаю маленький шажок назад, ровно настолько, чтобы не пихнуть свой стояк ей в живот, как полноценный урод, и она тоже отступает.

То, что нужно.

Момент прошел.

Смех умолк.

Мы опускаем руки и продолжаем путь.

Я несу рюкзак и толкаю «ямаху» – передняя шина почти полностью спущена. Рейн идет рядом. У меня всё еще стоит, и, наверное, будет всегда – меня возбуждает даже то, как она краснеет и накручивает волосы на пальцы. Решаю сосредоточиться на дороге, чтобы не наехать и не наступить на обломки. Это именно то, что мне следовало делать изначально.

– Так... сколько еще осталось до магазина? – спрашиваю я, уставившись на дорогу впереди.

– Эээ... – Рейн смотрит вдаль, как будто она его видит.

На этом участке дороги только старые фермерские дома, такие же, как ее дом. Несколько заброшенных полей и множество деревьев между ними. Никто ничего не выращивает. Даже лошадей нет. Только старые машины и несколько ржавых гаражей.

– Может быть, минут пятнадцать-двадцать? Он находится на другой стороне этого холма, за ледовым катком.

Я усмехаюсь и качаю головой.

– Что?

– Ты просто говоришь так по-местному.

Рейн усмехается:

– Если ты думаешь, что я говорю по-деревенски, то ты не слышал...

– Нет, это не выговор, – прервал я, – просто здесь на юге все говорят тебе расстояние в минутах, а не в милях и используют ориентиры вместо названий улиц.

– Ой, – рот Рейн раскрылся в удивлении, – и правда.

Я улыбаюсь, хотя моя рана начинает сильно болеть оттого, что приходится толкать байк вверх по этому бесконечному холму.

Она наклоняет голову набок, наблюдая за мной.

– Ты сказал: «Здесь на юге». Где ты был до того, как вернулся? На севере?

– Можно и так сказать, – усмехаюсь я, на секунду встретившись с ней взглядом и снова вперив глаза в покрытый мусором асфальт, – какое-то время жил в Южной Каролине, а до этого в Риме.