Элой Кальво был «слеп» всю свою жизнь, а терзающее на части стремление творить подобно раскаленным орудиям пыток убеждало при этом, что он бездарный слабак. Что ему нет места возле холста, к которому так тянулось его естество. Долгое время Элой не мог признать собственных поражений. Он боролся со своей творческой слабостью, получая в награду крупицу удачи – жалкую подачку со стола Фортуны. Этой подачкой стала работа на Исмаэля Дельгадо, обучение в Сант-Жорди и даже побег из-под опеки собственного отца. Но теперь, когда он прозрел, эти крупицы счастья превратились в лавину неслыханных успехов, убедивших Кальво в том, что он избран. Новоявленный идол современного искусства не думал о последствиях своего дара. Не осознавал, что, рисуя души, он мог навсегда потеряться среди тысяч чужих лиц и голосов. Стоила ли такая игра свеч? Он превращал свою жизнь в сказку о красавце, осознавшем, что он чудовище, и ему это нравилось.

Жар не спадал вот уже второй день, однако озноб, слабость и лихорадка не помеха для высокой цели. Какая ирония, именно сегодня Элою хотелось совершить задуманное. Сегодня, в день своего рождения.

Ему бы в постель, но некому было проявить заботу, ведь никто не видел Кальво уже четыре дня, а желающих поздравить именинника он попросту игнорировал, не отвечая на многочисленные сообщения в телефоне и социальных сетях. Болезнь, словно алкоголь, вытеснила Элоя из оков реальности, порождая в его сердце странные желания и несвойственную смелость. Он долго не решался вновь испытать себя, потому что однажды этот опыт увенчался зловещим успехом.

Что станет с человеком, который увидит собственную душу? Признает ли он себя и смирится с тем, кто он есть на самом деле? Айелет уже не могла ответить на этот вопрос. Но она стала первой, являясь символом, доказывающим талант и величие теперь уже признанного гения.

Поначалу ее смерть пугала Элоя. Он не спал ночами, просыпался в поту, разбуженный кошмарами той ночи и винил себя в гибели невинной женщины. Но со временем жажда творить пересилила чувство вины, и художник принял опасный волшебный дар, решив не скрывать от мира такую невиданную ранее красоту. Он дни напролет рисовал людей, лишь слушая их. Звонкий смех детей в парках, монотонная болтовня телеведущих по вечерам, скрипучее ворчание пожилых людей в кафе – он не видел их лиц, но рисовал голоса, следуя нерушимому правилу: смотреть на них нельзя, иначе картина будет иной, подобно миллионам безликих портретов.

На свой страх и риск неуверенный в себе Кальво впервые показал портрет Айелет своей подруге Кристине и та, прорыдав минут двадцать, убедила автора в продолжении этого ремесла. Она просила его изобразить и ее, но как он ни старался – ничего не вышло. Лицо Кристины он знал слишком хорошо, а это значило, что ее душе ничто не угрожало.

Затем была выставка Исмаэля, пророчащая день триумфа напыщенного богатенького начальника, который позволил Элою и всем своим художникам принять в ней участие. Кальво подготовился всего за неделю. Три портрета – три души. При этом самому автору смотреть на свои картины было невыносимо больно. Порой он боялся их, нанося краску, но не мог остановиться, словно ученый, оживляющий своего Франкенштейна. Однако риск оправдался. Люди не гибли. Они полюбили его и признали его дар. А некоторые, испугавшись, даже обвиняли в колдовстве, но тут же опровергали это и вновь возносили до небес. Что ему Исмаэль? Кого волнует сорванная выставка? Теперь Элой – главной герой на сцене, и Сиджес не удержит его в своих рамках надолго. Целый мир должен узнать, как выглядит людская душа.

Всего месяц прошел после трагедии на пляже, но Элою казалось, что пролетели годы, и дар ярким пламенем согревал его изнутри. Настало время экспериментов. Рост над собственным эго вылился в неадекватную попытку отбросить жалость.

Сегодня, в свой день рождения, простуженный и ослабленный, но все еще герой, он шел по улице Антонио Гауди, следуя за пожилой сеньорой, которая не догадывалась о его существовании. На ней была шляпка, удачно скрывающая от взгляда художника цвет ее волос. Ему было важно успеть закрыть глаза, когда она обернется, а остальное не имело смысла.

Преследуемая бесшумным охотником, женщина свернула направо и зашла в небольшой магазинчик восточных пряностей. Элой – за ней.

В этом заведении, которое пользовалось популярностью у ценителей редких специй, витал острый аромат приправ, заставивший Кальво зажать рукой рот, чтобы не чихнуть и не привлечь к себе внимания. Сеньора же явно наслаждалась атмосферой арабского колорита, принюхиваясь то к одному, то к другому мешочку со специями.

– Добро пожаловать, донна Хосефа! – продавец, зрелый мужчина с большим животом, радостно приветствовал свою покупательницу, очевидно, постоянную и весьма уважаемую.

– Здравствуй, Лукас. Не поверишь, но у меня уже все закончилось, а сам понимаешь, вино мужа не обойдется без твоих прекрасных пряностей. Как и мои блюда без шафрана. Кстати, он мне тоже сегодня будет нужен, – она говорила медленно и важно, как и подобает даме почтенного возраста с грузом опыта прожитых лет на плечах.

– О, конечно-конечно! Как всегда, поменьше кардамона, побольше гвоздики с корицей. А еще шафран и сушеный имбирь. Я все помню, – мужчина постучал по своей голове, демонстрируя твердость черепа или наличие мозгов.

– Феноменально. Все запоминаешь, хитрец. Вот можешь же ты, Лукас, заставить женщину чувствовать себя особенной, а мой Карлос, увы, стал забывчивым и ворчливым. Порой проснется и не помнит, какой сейчас месяц, – донна Хосефа облокотилась на прилавок и стала наблюдать, как продавец специй суетливо готовит ее заказ.

– Для этого у сеньора есть такая женщина, как вы, донна Хосефа… – их шутливые фразы, словно радиоволны, читались Кальво, и проецировали четкую картинку в его голове.

Элой, все еще никем незамеченный, стоял за большим мешком сумаха, рисуя в блокноте лицо женщины – властной, красивой, но хищной. Душа донны Хосефы во всем своем великолепии была еще молодой, несмотря на преклонный возраст ее физической хранительницы.

И вновь волшебство, ощущение света, смешанные чувства и слезы, наворачивающиеся на глаза. Художнику, пропустившему через себя очередной живой образ, показалось, что он сейчас потеряет сознание. Он прислонился к мешку, глубоко вздохнул и вышел из своего укрытия, совершенно уверенный в том, что прямо сейчас поступит правильно. Чудописец подошел к прилавку и молча положил на него только что созданный рисунок, а после, встретившись с Хосефой взглядом, вернее ее состаренной копией, развернулся и направился к выходу.

– Что это?! – услышал он уже в дверях испуганный скрипучий женский голос.

– Это вы, донна. Разве вы не видите? – сказал Элой и покинул магазин.

Он шел вперед, надеясь затеряться в паутине улиц родного города, пробираясь сквозь легион душной толпы. Больной и слабый, но невероятно взволнованный. В тот момент Элою ничего не хотелось больше, чем вернуться в магазинчик пряностей и увидеть результат, которого он добился.

Можно ли осознать, что всю свою жизнь ты играл роль другого человека, не следуя парадигмам собственной судьбы? Ведь в каждом из нас заложен сценарий всей нашей жизни наперед. У людей отнимают этот сценарий при рождении и отпускают на волю, заставляя искать свое предназначение самим. Затем мы творим зло, надеясь, что все во благо. Простительна ли игра на спонтанной смене жизненного жанра? Ответить может лишь душа – немая суть. Один лишь замкнутый круг по-прежнему олицетворяет всю человеческую натуру. И Айелет, и донна Хосефа получили свои сценарии, но слишком поздно было что-то менять. Слишком долго они были другими.

Элой не услышал, как кто-то догнал и сильным ударом сбил его с ног, отчего художник отлетел к стене и, больно ударившись, упал на землю. Спустя мгновения его вновь схватили и начали избивать, но Элой не отбивался, смея надеяться, что сможет это пережить. Удары вдруг прекратились, и стало слышно, как обидчика оттаскивают от лежащего парня с разбитым лицом.