Сказав эту новость, мама еще долго стояла и крутилась перед зеркалом, бабушкиным подарком на ее двадцатипятилетние. Она, не стесняясь меня, выпячивала вперед грудь, натягивала на ней кофту, сжимала губы в мультяшном поцелуе и подмигивала отражению.

– Как ты думаешь, я красивая? – зачем-то спросила она, развернувшись ко мне.

Я закивал, в последнее время слова постоянно куда-то пропадали. Я не знал, что сказать, не мог придумать шутку, похвалить ее или даже просто что-то наболтать, как я делал всегда, если у меня не выходило четкого ответа. Молчуном я никогда не был, но сейчас казалось, будто бы все тропки разговоров завалило камнями, и я знал, что они где-то есть, но не мог на них даже посмотреть.

– Ну и хорошо. Пойдем зайдем к Наде и Кириллу, предупредим на всякий. Я завтра провожу тебя в школу, и, скорее всего, Ирка заглянет вечером и заберет тебя к себе, пока я буду в больнице. Я еще не предупреждала ее, но сейчас дойду до ее дома.

– Ты вещи собирай, а я на велике сгоняю быстро.

Мама посмотрела на меня холодно, и я испугался, что зря упомянул свой дурацкий велосипед.

– Я сама в состоянии.

Мы зашли в соседскую комнату. Тетя Надя и дядя Кирилл смотрели «Клуб путешественников» по телевизору. Ее живот арбузом возвышался над диваном, и иногда я думал, вдруг они просто не знают, и на самом деле у нее там тоже опухоль, а никакой не ребенок.

– О, Тома, привет-привет, – они оба как-то растерялись. Дядя Кирилл встал с дивана, закрыв собой тетю Надю. И я как-то сразу понял, что он сделал это не по случайности и не из невежества. Он загородил своим телом жену от моей мамы и беды, растущей в ней. Рак не был заразным – это не чума и даже не простуда, но от него все равно хотелось бежать.

Тетя Надя не попыталась вылезти из-за спины мужа, она только виновато улыбнулась. Мамин взгляд остановился на ее животе, ее лицо вдруг ожесточилось.

– Я завтра уезжаю, Ира может заходить в комнату, – холодно сказала она.

– Э-э-э… далеко? – Кирилл чесал затылок, он чувствовал себя неловко, и он, очевидно, хотел задать более конкретный вопрос.

– Гриша, пойдем.

Мама схватила меня за руку неожиданно сильно для ее слабеющего тела. Она потащила меня в коридор, видимо, даже не замечая, сколько сил отдала в свой кулак. Оказывается, мама решила повести нас на улицу, она на ходу влезла в туфли, и я, лишенный одной руки и времени, кое-как надел сандалии, не застегнув их, и с болтающимися задниками засеменил за ней. Мамино внезапное дело казалось срочным, но в то же время она недостаточно торопилась, потому что отчего-то не стала дожидаться лифта, а потащила меня за собой на лестницу. Может быть, она обнаружила в себе нераскрытый запас энергии, который захотела потратить на движение.

– Мама, а куда мы идем? – спросил я, когда мы уже были на улице и распугали всех дворовых котов своей стремительностью.

– К тете Ире, – ответила она тихим, совершенно не интонируемым голосом.

Уже несколько лет мама не водила меня за руку, этот возраст прошел, я вырос. В одиннадцать такие жесты с родителями казались сюсюканьем, позором, но я и не подумал отпустить ее ладонь, даже когда мы проходили через двор с моими друзьями. Отчего-то мне было тревожно, будто мама вела нас на расстрел, не зная об этом сама. На этаж тети Иры мы тоже взбежали по лестнице, к вершине которой моя мама-спортсменка тяжело дышала.

Дверь нам открыл муж тети Иры, и мама с порога выдала ему, что я завтра приду к ним после школы, так как она будет в больнице. Мама смотрела на него так, что если бы он отказал, она ударила бы его коленом в живот. Но он и не думал не соглашаться, он все сразу понял и был готов помогать. Его положительность немного смягчила маму, и когда он закрыл дверь, она наконец отпустила мою руку.

Мои пальцы покраснели, и я чувствовал, как будто расправляются косточки в руке.

Мы спустились по лестнице и встали в пролете между этажами. Воняло мусоропроводом, но мама почему-то здесь остановилась и заглянула в окно, между рамами которого засохли мухи. И правильно, что погибли, скоро тепло постепенно оставит наш кусочек света, наступят осенние, а потом и зимние холода. Мама постучала по стеклу, и одна из мух, болтающаяся на паутинке, упала вниз.

– Знаешь, Гришка, если тебе будет что-то не нравиться в твоей жизни, посылай их всех смело на… – она тяжело вздохнула, – на все четыре стороны.

Мама всегда так и делала. Когда ей было комфортно, она казалась смешной, дружелюбной и даже милой, но стоило задеть ее хоть пальчиком, она отважным голодным медведем после спячки бросалась на обидчика. Это сегодня мама расстроилась, разозлилась и сбежала. Может быть, когда она боролась с такой великой вещью, как рак, побеждать небольшие обиды было не столь важно.

– Прямо туда и посылать? – я хотел спросить это таким тоном, чтобы мама поняла, что я знаю, куда это туда посылать, но вышло как-то тускло, как ее кожа.

– Посылай, – мама махнула рукой. Ее ладошка тоже до сих пор казалась красной. Она слабо улыбнулась. – Хотела сказать, «когда тебя еще в проекте не было», но в планах и проектах тебя никогда у меня не было, но не принимай близко к сердцу. Короче, как только я только узнала о том, что ты у меня появился и начал жить внутри живота, я была немного обескуражена. Моя тренерша сказала мне, что девятнадцать лет – это уже не возраст начала моей карьеры, если я оставлю спорт на время беременности, кормления и прочих радостей, то обратно мне не вернуться. И несмотря на то, что мои успехи были только на уровне нашей области, она все равно уговаривала меня остаться в спорте и сделать… это с моей беременностью. И она это преподносила так, будто выбор очевиден, понимаешь? А мне нравилось кататься, но я знала, что все равно через несколько лет я стану тренером. И я послала всех в задницу и ни капельки не пожалела.

– Понятно.

Были в ее интонации и отчаяние и гордость. Она будто бы с вызовом посмотрела на мне в глаза, ждала моей реакции, а у меня и не вертелось никаких мыслей. Будь мама в форме, она, наверняка бы добавила что-то едкое, например, будто она ни капельки не пожалела, кроме того случая, когда я объелся малиной и меня вырвало на ее куртку. Никакой шутки я так и не дождался, она с шумом выдохнула через нос и погладила меня по голове.

Мы вышли на улицу, и у нашего подъезда к маме подошел какой-то дядька. Он, видимо, видел ее не так часто, потому что сразу отвесил комплимент ее волосам. Затем он нехорошо осмотрел ее, будто искал, сколько вещества из ее тела вымыла болезнь. Мама отправила меня домой, а сама осталась поболтать с этим дядькой.

Сначала я решил почитать, открыл «Голову профессора Доуэля», но тема разрезанных людей меня сейчас не только не прельщала, а даже немного пугала. По сути профессора тоже лишили кусочков тела, просто ну очень больших. Поэтому я от скуки пошел к окну, чтобы посмотреть, что мама там делает.

Она лежала на скамейке на боку, будто бы вдруг стала бомжом. Дядька ходил вокруг лавочки с сигаретой, люди, шедшие мимо, останавливались и смотрели. Мне в голову не пришла ни одна разумная мысль, я подумал, что поганая киста могла лопнуть и грязная жидкость все заполнила, или с ней что-то сделала ее анемия или даже сам рак. Издалека я заметил машину скорой помощи и ринулся вниз на улицу, едва не потеряв свои тапки у подъезда.

Когда я выбежал, я успел увидеть только ее ноги в туфлях, которые исчезли за дверями машины. Это было дурным знаком, я знал, что покойников выносят ногами вперед, и хотя в скорую ее погружали вперед головой, мне все равно это казалось предвестником беды.

Мамин дядька уложил ее и остался снаружи.

– Стойте, не увозите, это моя мама, – я думал, что я это крикнул, но вместо этого послышался только шепот. Я встал рядом с дядькой, и мы оба смотрели вслед скорой помощи, которая увозила ее.

– Что случилось? – спросил я у него.

– Судороги, – ответил он, не взглянув на меня. Кое-что я знал, но не наверняка, мне виделись сжатые зубы, пена изо рта, изогнутые тела, словно доктор Франкенштейн пропустил через них ток. Я понимал, что я могу представлять все не так, от этого я чувствовал себя безмерно бессильным, ведь даже не знал, что там с ней происходит. И может, оно было хорошо, потому что так картина, которую я вообразил себе, мне совсем не нравилось. Мне казалась и непонятной связь, как ее опухоль в груди связана с судорогами, должен же быть какой-то определенный механизм, по которому ломался организм, не могла же она просто «болеть».