Хребты и тайны
Гроза и тучи. В пустыне высохшего озера тлела ночь. Затухала и дымилась, медленно исчезая и оставляя морось. Дневные лучи проникали сквозь дым понемногу обнажая сырую поверхность. Накрапывал слабый дождь.
Ламмерт в последний раз поставил на фильтр чашу с марганцовкой и утопил в нее аккуратно придерживая корни растение. Он закрыл крышку и оставил фильтр так. Его вахта подходила к концу, за окнами лаборатории светало. Он собрался и вышел, прихватив с собой ружье. В пустыне все вокруг имело такой мрачный и унылый вид, какой обретает окружение человека, страдающего бессонницей и несущего ночную вахту. Ламмерт ненавидел эти часы. Стало едва светло и зелено. Из мрака выступили черты мертвых деревьев, от которых остались только гниющие стволы. Разрушенная жизнь в мертвом озере. К деревьям спустились крупные птицы. Черные и блестящие телами скопы. Ламмерт видел, как они начали клевать влажные кости. «Останки коренного населения, – думал Ламмерт, – теперь они беженцы, распространяющие пандемию. Они умрут в своей пустыне, как и их отцы, только голодными и без одежды, переминая ногами десятки километров из-за нашего гонения». Крик скопы, раздирающий и мертворожденный, подобно крику тысяч душ потерянного поколения туземцев, вырвался над светлеющей зеленоватой пропастью. В светлеющей и зеленоватой пустыне наступило утро…
Позади Ламмерта все уменьшались и уменьшались, наконец совсем исчезнув, лаборатория с сигнальной мачтой, еще одной вышкой в южном округе. Первый разведчик возвращался на станцию.
Он оказался там спустя час. И долго стоял, рассматривая место вокруг, потом вглядываясь в грязное треснувшее стекло в окне. Свет был выключен, Руди еще спал. Ламмерт вошел внутрь, громко хлопнув дверью во флигеле и бросив там свое ружье. Голова слегка кружилась. Он вошел в комнату, не снимая пальто, он никогда не снимал верхней одежды в помещениях.
– Поднимайся! – крикнул он, стоя у кровати Руди.
Потом выпив лекарство и опустившись на диван, сказал это еще раз. Руди поднял глаза на исхудавшую фигуру командира перед собой и недоверчиво смотря на него встал с кровати.
– Ты отправишься в лабораторию.
– В лабораторию?.. – Руди припас болоньевый комбинезон и подошел к раковине. Достал из шкафа канистру с водой и наполнил небольшую фляжку.
– Полувахтой. До вечера. Надо будет залить фильтр снаружи, увидишь там невысокий кирпичный колодец с мутной оранжевой жижей, заодно проследишь за маяком… С этим же ты справился.
Руди молча повернулся к нему, держа фляжку, потом сел за стол и вылил воду в чайник, железный и блестящий. «Словно тело черной скопы – представилось Ламмерту». Вода скоро зашипела.
– Это там работал Торбен?
– Что?.. Да. У него было много заданий.
Ламмерт внимательно следил за помощником. В тихом полумраке тени закрывали его лицо и руки. На секунду Ламмерту показалось, что Руди уже ушел. Незаметно вскипела вода, Руди выключил чайник и оделся.
– Но почему ты спрашиваешь? Торбен был моим помощником до тебя, и отправил его на юг я лично. Тебя никто никуда не отправит. Ты дождешься второго потока. Сегодня, или в любой другой день, но для тебя все закончится здесь. Вернешься в город.
– Ладно… но если честно, я не думал именно об этом… – С сомнением: – Ты говоришь, что Торбен сейчас южнее хребта, один, по твоей воле? И когда второй поток доберется до него, то есть, сколько ему ждать? Сколько он проведет времени в этой пустыне? Столько же, сколько и ты? Потому что это было бы справедливо. Что ты сам знаешь о целях исследований; кажется, мы торчим здесь одну зиму, одну бесконечную зиму, но которая растянулась уже во много лет, и ничего мы не нашли. И то, что Торбен убьет еще пару лет жизни на юге долины, жизни, которую, мне кажется, тут уже все забыли; это поможет что-либо найти? Последние дни ты обещаешь мне счастливую возможность отсюда уехать, я не знаю, черт возьми, каким увижу теперь наш город. Но почему тогда ты позволил ему так растрачивать жизнь, то есть… почему?
Ламмерт молчал.
– Ты хочешь верить в светлое будущее, заставить меня поверить, но сам скрываешь прошлое, которое от того кажется только ужаснее. И в итоге мы просто замерли между одним и другим.
В комнате казалось тесно и холодно. Руди, опустошив бокал, быстро собрался и вышел во флигель… На станцию вместе с холодом проник свет, ярче того, что освещал дребезжащие мутные стекла окон. Ламмерт смог увидеть всю комнату целиком, затхлую и прогнившую, теперь она выглядела еще меньше.
– Полувахтой! До вечера! – крикнул Ламмерт.
Дверь захлопнулась, и на все в комнате тяжело упали тени.
Канал И-лиен. Второй день переменный дождь. Десятки громадных машин подняли сильнейший, нескончаемый гул, накрывший всю пустыню южного округа. И к нему, кажется, люди уже привыкли. Строй машин очередной экспедиции спускается в бездну моря, пустыню, что умирает с каждым новым днем. Далеко на юге, станция Ламмерта, оторванная от мира, от жизни, которую разведчики когда-то знали, посреди аномалии, теперь забытые, и забыта с тем та прошлая жизнь. Далеко на юге, человек, теряющий сон. В погоде ли дело?.. Но воля к жизни разведчика, потерявшего реальность, возможность к ней вернуться, воля к утраченной жизни, в которой не было высохшего озера, как и не было смертей и гонений, и пандемии с болезнями из нее выходящими, эта воля к жизни достигла цели. Такие мысли никому не дадут заснуть…
Слабым отраженным звуком из радиопередатчика доносятся слова о марше второго потока. Они добрались так далеко. Сегодня, или в любой другой день…
Рано или поздно, к нему придет мысль. И тогда рядом не будет звучать передатчик, Ламмерт будет истощен, совершенно оставив сон. Злая непогода… Последним слышимым звуком станут дрожащие от ветра стекла. А в голове – борьба, которую он ведет все это время, закончившись, оставит лишь бездну, подобно той морской бездне, трупу озера, в которую маршем все спускаются новые разведчики.
There’s miles of land in front of us
And we’re dying with every step we take
We’re dying with every breath we make
And I’ll fall in line…1
Марш продолжался, умирали звуки ливня и снова появлялись в ледяной тишине, и кричали. Не стихал только гул машин. Люди из второго потока, изнуренные и напуганные, не сводили глаз с южных гор. Возвышенности, какими они виднелись вдали, бесформенные и кричащие, были туманны и рождали надежду, а с ней и страх. Эти два чувства связаны, без надежды нет страха, понимали они теперь. Ученые и инженеры, строем движущиеся вперед, наконец приблизятся к аномалии, к неизведанной территории. Но что ждет дальше того, кто встал в строй, кто своими глазами увидит страдания коренного населения, расстрелы и гонения туземцев, кто на себе прочувствует пандемию, истощение и, что страшнее, потерю сна? Ведь за последним стоит нечто большее, чем просто физический недуг. Борьба, которую человек ведет у себя в голове. Два голоса, что он слышит, из них один – надежда, вера, что однажды он сможет оторваться от озера и все забыть, а для второго смерть привлекательнее пандемии, милее той холодной земли, где все мертво и где встать в строй порой единственный выход. Об этом кричат дождевые ливни и блеклая, лишенная четких очертаний в пасмурную погоду, гряда холмов. Не слышать их может лишь тот, кто этого озера, этой холодной и мертвой земли, по-настоящему не знает, тот, кто смотрит на нее через синеватые окна центра сбора. А процесс познания…
No one looks up anymore
‘Cause you might get a raindrop in your eye
And Heaven forbid they see you cry
As we fall in line…2
…и есть тот леденящий марш.
Ламмерт почувствовал, как леденеют его руки, ружье затряслось. Вокруг царил полумрак, он вгляделся в тусклый свет в окне станции и вспомнил про полувахту и про своего помощника. Его вдруг напрягла тишина, которой он до этого, казалось, не замечал. До этого ему слышался дождь, переменный дождь.
