В 6 лет у Никиты произошла романтично-музыкальная история.

У воспитателей детского сада в подготовительной группе к школе была такая традиция – приглашать учеников из музыкальных классов на показательные выступления, те приходили, играли на инструментах и детсадовские тоже начинали так хотеть. Никита безумно влюбился в игру на скрипке, ну и в девочку, которая играла на ней. Прелесть! В дело снова вступила бабушка Ира, решив, что у Никиты прирождённый дар к игре. Она вновь убедила родителей, на сей раз – отдать брата в музыкальную школу.

Сначала было мило: Никита играл нам на гитаре и на фортепиано на всех семейных праздниках. Мы хлопали и восторгались. Но потом начался кошмар! Днём игра на пианино и гаммы – три часа, вечером уроки, а поздним вечером игра на гитаре – два часа. Так было и в будни, и в выходные. Я, сидя часто в соседней комнате, переживала за Никитку, за то, как много он занимается, как устаёт. Папа, занимаясь дома с братом гитарой, тоскливо-нервным голосом в пятисотый раз повторял: «Никита, не опускай кисть! Прижимай палец сильнее! Не наклоняй голову». В какой-то момент брат согнулся к инструменту, слёзы капали прямо в сердце гитары – резонаторное отверстие. Я тоже плакала в соседней комнате – такой маленький грустный трудяга. Так прошёл год.

Постепенно он стал всё это ненавидеть: занятия дома, уроки и своего слегка сумасшедшего, но гениального учителя Льва Михалыча. Да и девочка со скрипкой затерялась где-то в толпе других ребят.

Никита, приходя из школы домой, уже настолько не хотел заниматься гитарой снова, что глаза наполнялись злыми слезами с порога. Однажды – и это было последней каплей – он пришёл, бросил инструмент в чехле на диван и убежал гулять. Мне стало его так жалко! Но я очень удивилась его решительности – он никогда с гитарой так не обходился, всегда был очень аккуратен, уважителен к ней.

Вечером пришёл папа, поужинал и, уже тоже с грустью, спрашивает брата:

«Ты позанимался днем гитарой?»

Никита, вращая глазами в разные стороны, отвечает:

«Там струны порвались».

Папа, подозревая неладное, говорит: «Ну, неси, будем смотреть».

Брат с поникшей головой пошёл за гитарой на веранду и с такой же головой вернулся назад, вместе с инструментом в чехле.

Вытащив гитару, передал папе, он посмотрел на струны и закатился смехом: «Никит, ну как порвались?! Если ты их поджёг!»

Брат отвечает: «Нет, не сжег!»

Папа говорит: «Признайся, что сжёг, потому что я вижу на краях оплавленные кончики!»

Брат, подумав, ответил правдой: «Да, сжег».

Папа сказал: «Молодец, мужик!».

Подростковый период брата дался нам обоим непросто, мы жили в одной комнате, он постоянно играл в компьютер, и ночами тоже – громко стучал по клавиатуре и шёпотом, от которого просыпались даже в соседней квартире, говорил по микрофону с друзьями, а у меня утром работа и вечером универ. Мы ругались, говорили друг другу всякие неправильные слова, не могли никак найти общий язык. Потом Никита вырос чуть-чуть и наконец-то стал адекватным, мы вместе смотрели сериалы, болтали обо всём по-честному и уже могли договориться про компьютер. Как-то я сказала дома, что я давно уже встречаюсь с одним молодым человеком и хотела бы его познакомить со всеми. Попросила брата одеться нормально. Вечером звоним с Серёжей в дверь, немного нервничаем – открывает Никита в классическом костюме.

Такой он, человек, который ещё немного лучше, чем я.

Лучи заходящего красного солнца падают на верхушку тополя и сосну, выхватывают части нашего дома, чуть касаются больших яблонь, делая их облакообразные цветы розово-оранжевыми.

Бабушке Зое оттуда, со скамейки, открывается вид на всех нас: мы как муравьи, суетимся по даче, занимаемся разными делами. Кто-то на другом конце пилит дрова к костру, слышно только звук. Кто-то на диване читает книгу, закутавшись в плед. Я, скорее всего, прибираю в беседке, готовясь к чаепитию, и минут через 10 буду кричать: «Паааа! Чай готов! Серёёёг, а ты будешь?» Крикну и бабуле, она не сразу услышит:

«Зой! Зооооооя! Зо-о-о-ю-юшка! Иди чай пить!»

Бабушка ещё пару секунд оставит себе, потом отрывисто положит руку на коленку – мол, всё, пора идти в шум. Крикнет мне: «Да иду я, иду!»

И снова в суете, решать задачи, раздавать дела.

Какая Зоя на самом деле – я начала понимать не так давно, уже взрослой, когда нам случилось вместе пожить. До этого не думаю, что я действительно знала, какой она человек. В нашей семье много детей, у бабушки нас сначала было трое внуков (я, Сашка и Никитка). То, сколько она нам разрешала, – не разрешал никто. На даче мы ставили костюмированные представления, надевали старые платья и свитера, которые когда-то носили Зоины дети, и вот, пролежав в шкафах пару десятков лет, вещички дождались своего часа и участвовали в наших постановках. Иногда мы просто бегали из угла в угол на втором этаже дома, кричали и смеялись, до изнеможения. Потом лежали на полу и от света большой напольной лампы показывали друг другу «тени» – зайцев, собак, птиц.

Мы с Сашкой ходили в деревню за молоком, босиком, не обходя ни одной лужи. Возвращались с банкой ещё немного тёплого, парного молока (раскручивая сумку с ним, как солнышко на качелях). Я помню раскаленный солнцем асфальт, прохладный и очень сильный ветер, а вместе с ним – жар и зной летнего воздуха. Запах полей. Обычно бабушка просила ещё что-то купить в магазине, например, хлеб. А на сдачу мы покупали огромный пакет ирисок. Съедали по дороге сколько могли, ещё часть распихивали по карманам. Остальную, уже небольшую часть пакета отдавали бабушке Зое, чтобы после обеда нам официально можно было их есть. Всю следующую неделю бабуля находила и собирала по всей даче фантики от ирисок: под подушками кроватей, под скатертью, в недрах диванов, во всех карманах нашей одежды.

Втроем мы ходили в небольшой сосновый лес за грибами, рядом с дачей. Как я кричала, когда нашла первый гриб: «Маслёёёёёнок!» Детская, искренняя радость! В лесу на каждой иголочке сосны накопилась роса и, собирая грибы, мы все промокли, но были такие радостные, счастливые! Воздух пах мокрой землёй и хвоей, а руки свежими грибами. Остались фотографии того дня: я с липким масленком среди сосен, мы с Сашкой сидим в летнем душистом поле. Наши будни на даче были такими устоявшимися, как любые летние каникулы. Но не помню, чтобы хоть один день мне было скучно. Мы любили дачу, эту землю.

Как-то зимой я приехала к Зое на выходные, в квартиру. Был конец декабря, и мы решили с одноклассницами, что будем дарить друг другу новогодние подарки, я вспомнила об этом накануне, как раз сидя у бабушки дома. Времени что-то покупать, конечно же, не было, а у Зоюшки вся квартира была заставлена разными штучками. Им не хватало места на мебельной стенке, и они уже лежали в шкафах. Бабушка так удивилась, когда я решила дарить подружкам всё то, что найду у неё ненужного, говорила: «Даша, ну это же не подарки – это барахло какое-то!»

А я заливалась от смеха! Там была статуэтка ангелочка, но у него не было руки.

Зоя начала хохотать вместе со мной: «Ну и подарки на Новый год! Просто ужас!»

А я говорила: «Да нормально, скажу, что он упал!»

Смеялись до слез, перебирая всё барахло, нашли какие-то старые подарочные пакеты и стали раскладывать в них всё, что только нашли. Кусок коралла из Таиланда; ангелок без руки (всё-таки пошёл в дело); какая-то страшная, но новая мягкая игрушка; новогодний стеклянный шар, из которого вытек весь снег; куча страшных статуэток – всё пошло на подарки. Такой у нас получился сочельник. Только наш.

Я взрослела, жизнь вокруг меня менялась, и я поступала так, как мне было тогда просто необходимо. Мы потерялись с бабушкой Зоей, отдалились – она не понимала моих поступков, а я её. Спустя год она переехала в Москву из Воронежа насовсем – тяжело такое осуществлять, будучи уже совсем взрослым, когда привык жить совсем один, а тут у тебя большая семья, со своими мыслями и представлениями. Пока Зоя привыкала к новой жизни, неожиданно для всех заболел очень важный для неё человек.