Папа взял меня с собой на работу, я давно хотела, посмотреть, как там вообще – в пожарной охране. Заходим в здание, и оно всё – сплошные тускловатые коридоры, в них стены с кабинетами. На моём пути огромная собака, которая снималась в фильме «Бетховен», я перешагиваю через неё, немного опасаясь, но она просто дремлет, поглядывая на меня сквозь приоткрытый глаз. Мы с папой попадаем в комнату, где много телефонов, иногда они звонят, и тёти принимают вызовы, отправляя огромные красные пожарные машины на вызов. Чуть позже я сижу в кабинете папы и жду, когда он поделает дела и принесёт разные сладости нам к чаю. А пока его нет, я могу рассмотреть на столе и потрогать всё-всё – даже стетоскоп и врачебного манекена, перебрать необычные папины рисунки, он рисует чёрной гелевой ручкой на желтоватой тонкой бумаге. Там, в его кабинете, в какой-то момент меня переполняет гордость: мой папа – врач! Он спасает людей, когда пожар и опасность!
Неожиданно под вечер приехала бабушка Зоя с Вячеслав Санычем, забрать меня на дачу. Я довольная ужасно, бегу в комнату собирать вещи.
Захожу, а мама плачет! Первый раз я увидела, как плачет моя мама!
Очень хотелось на дачу, с бабушкой, но так было жалко маму, что у меня сжался живот: как поступить, что делать? Она сжалась одинокой фигурой и издавала горькие-прегорькие звуки – было невозможно. Я предлагала остаться. Но мама тихо и ласково сказала: «Доченька, езжай, конечно, если хочешь. Ты же хочешь?» «Да, хочу», – сказала я.
Пока ехала в машине с бабушкой, думала: «Бедная моя мама, почему же она так плакала?»
Проругала себя всю дорогу за то, что выбрала дачу, а не маму.
Летний южный вечер. Воздух и всё вокруг окутано серо-голубой дымкой – в небо идут длинные клубы костров из дворов соседей. Вдалеке залаяла наша собака – чует родной запах, и через пару минут на углу улицы появляется папа, наконец-то! Мы с братом изо всех сил бежим к нему, во что бы мы ни играли и что бы мы ни делали! Какая это радость, что он пришёл! «Папа! Папа!» – кричим мы и, подбегая, обнимаемся.
Мы постоянно гуляли в нашем любимом парке «Динамо». Папа водил меня разными дорожками, через стадион – в одну сторону, а назад – через частный сектор, ведь так всегда интереснее. Если поднять голову вверх, пока идёшь, то видно пузо моста, его длинные ноги уходили до верхушек деревьев, а мы, гуляя по нему, висели где-то посередине, как птицы. Я срывала с верхних веток дубов желуди, стоя на этом совершенно пустом, нерабочем мосту. Никакой тени там не было, поэтому, гуляя там, мы плавились на жаре, но домой не шли. Это было наше время.
Родители обожали петь, оба. И вся их компания. Дом был всегда наполнен встречами с родственниками и друзьями, у нас всегда были гости.
Мама обожала Машу Распутину и, когда вся кутерьма закручивалась, все пели и плясали именно под песню Распутиной – мама показывала руками силача, поднимая их и напрягая бицуху. Папе это не нравилось, он строго смотрел на маму в такие моменты, а она довольно ухмылялась. За их спинами на пианино стоял огромный черно-белый портрет мамы – ей лет 20, волосы собраны в хвост, а те, что около лица, светятся, как и вся мама, её лицо, глаза, улыбка. Нет ничего красивее этого портрета.
И наше место у костра поросло травой,
И наши деревья уменьшились вдвое.
Тебе по плечу проведу я рукой,
Но это лишь в мыслях. Покой.
Покой – это то, чем стал наш сад
Скукожился и зарос,
А раньше цветами благоухал,
Но ветер все стер и унес
В чьи-то другие сады и семьи,
Где дети пищат во дворе,
А наш клен соседи спилили
Однажды, с утра, в сентябре.
Приключение в трамвае. А ты вспоминаешь о нём?
На дворе зима, такая холодная-серебряная, с синим-синим небом. С ярким солнцем. Всё переливается, слепит глаза, деревья будто покрыты блестящим мхом. Мы опаздываем в школу из-за меня, спешим.
Пытаюсь вдеть руку в варежку на резинке, она отпрыгивает, не слушается меня, одеваюсь на бегу. Катюшка нервничает, она очень ответственна, ей заранее стыдно за нас, а мне нет. Мне смешно и любопытно – ну а что будет, если мы опоздаем в школу? Дорога до неё лежит через запущенный лесной парк, можно идти пешком, а можно ехать. С учётом опоздания и мороза, наш выбор очевиден – бежим к остановке, трамвай подъезжает, двери открываются.
Катя на бегу кричит: «А что, если это не наш номер?»
Я отвечаю: «Наш, наш, садись!»
На просвете было видно очертания, и я догадалась, что там цифра «7» – этот номер шёл на другую сторону города, через мост и на левый берег – получается, не в школу. Я ничего не сказала, решила посмотреть, что будет дальше.
Катюшка прошла по салону и села спиной по ходу движения, переживает, теребит варежки. Её глаза бегают за стенами трамвая, цепляясь за пролетающие зимние пейзажи. Я сижу с хитрой мордочкой, сдерживаю себя изо всех сил, понимая, что вот-вот выйдет машинист, возьмет лом и сдвинет рельсы в «чужую» сторону. Внутри меня всё клокочет от азарта, жду момент, когда увижу глаза подружки в секунду осознания нашего прокола. Трамвай притормаживает, выходит вагоновожатый, и рельс шевелится под нами. В глазах Кати – надежда, и я подогреваю её, уверяя, что мы точно едем в школу. Начался поворот направо, и я вижу испуганный взгляд Катюши – мы же ни разу там не были! Никогда не уезжали туда сами – одни! А теперь мчимся к огромному длинному мосту, который увезёт нас на другой берег нашего города.
Преодолев бетонный тоннель и улицу среди веток деревьев, мы выехали на второй этаж – высокую и узкую часть моста, тут ходят только трамваи. Пласт моста под нами – машины, ещё ниже – замерзшая река! Я затрепетала: ужасно боюсь воды и немного, как оказалось высоты! Состав нёсся стремительно, его резко качало из стороны в сторону, но наблюдать этот впервые открывшийся мне вид было необыкновенно захватывающе.
Восторг! И дыхание остановилось.
Нам открылась бескрайняя гладь реки, покрытая голубоватым льдом и лёгким, блестящим снегом. Он кружился, поднимаемый ветром, завивался и скользил по замёрзшему полю реки. Всюду чернели бусины – лунки и рыбаки с удочками. Мы прильнули к окну, оставляя пар на узоре стекла. Я подумала: «Мир так прекрасен и велик! А человек так мал и прост, может, мы созданы, чтобы просто раствориться в мире».
Трамвайчик мчит от одного берега к другому, внизу проносятся машины и верхушки снежных тополей, и сидят в нем две школьницы, которые опаздывают на первый урок. И вот из-за перины серых облаков наконец выглядывает солнце, и в их глазах – восхищение! Всё стало совершенно чистым, белым, ярким! Блики солнца преломляются на окнах вагона, играют на лицах девчонок, блестят в больших карих глазах Катюшки.
Во снах мы видим то, чего уже нет. Тоска и восхищение
Мне часто снится этот сон, но это и вправду было.
Одно из первых детских воспоминаний. Зима. Мне года 3-4, я в шубе и сапожках, мельтешу ногами, спешу за бабушкой, успевая немного подбрасывать снег. Смотрю, как он искрится на солнце, будто много маленьких радуг под ногами! Бабушка тянет меня за руку, ведет по снежной тропинке, та не очищена от снега, как мы сейчас привыкли, и идти сложно. Я тогда подумала: «А что это мы делаем в лесу?»
Нас окружали высоченные сосны, под ногами хрустели шишки и был такой запах, я его и сейчас люблю очень – мороза и хвойных деревьев. Из-под шапки выбивались мои белые кудряшки, и рука горела от того, как сильно ее сжимала бабушка Ира.
Мы не раз потом приходили туда гулять, в этот парк – «Танаис». Внутри парка было много резных деревянных фигурок – героев русских детских сказок – и ездил детский паровоз по настоящим рельсам. Недалеко от парка была больница, ее фасад украшала красивая мозаика со спортсменами советских времён. Пытаясь поймать мое воспоминание, я побывала в этом парке не так давно. Сосны остались, и запах тот же, но всего остального, конечно, уже нет.
