Могучее сознание легко скользнуло за запертую и заколоченную досками дверь, где, прижавшись к поросшей мхом и паутинами стене, замерла древняя эдикула. Девушка скользнула ей навстречу, чтобы рассмотреть, и ощутила на себе пристальный взгляд двух пар пустых каменных глазниц: мускулистая молодая женщина с округлыми щеками и коротко стриженными волосами да медведь, чья голова выглядывала из-за ее плеча, выглядели такими реалистичными и живыми, что захватывало дух.

Пуэлла обратила к ним свое сознание, и эдикула слегка покачнулась; по одной из декоративных колонн пошла глубокая трещина. Она продолжала и продолжала звать женщину и медведицу (скорее из интереса, чем из сочувствия), но затем вдруг вспомнила, что думала о чем-то еще – и покинула странную запертую забегаловку.

Вздрогнув, открыла глаза. Медленное, торжественное ритуальное действо продолжалось.

«О чем же я думала? Ах да, о Корвусе и отце».

Альбинос стоял неподалеку, осклабившись, и вид у него был испуганный и напряженный. Пуэлла видела его насквозь, как облупленного. Отец, скрестив руки на груди, наблюдал недвижными кукольными глазами за тем, как Воины Истины отдают накопленные силы в жертву новой верховной богине.

«Именно потому я и мой друг Корвус так сильно стремились отыскать тебя – ведь твои силы воистину незаменимы».

Да, так он и сказал.

Девушка почувствовала, как к глазам подступили слезы, как беспомощный крик замер в глотке. Так значит, они собирались использовать ее как орудие мести против Конкордии? Никто здесь не любил ее, никто не хотел уделять искреннее внимание?

Она вспомнила мать, вспомнила ее редкие объятия, ради которых было не жалко даже совершить преступление. Вспомнила, как жертвовала своей безопасностью, только бы вечно занятая богиня с сияющей улыбкой и мягкими руками посмотрела на нее, прижала к груди, сказала пару ласковых слов.

«Эгрегиусы с самого начала были такими же, как мама. Они только притворяются, что уважают меня. На самом же деле…»

Чан был полон. Гордо подняв его над головой, остроухий юноша направлялся к трону, пытаясь улыбаться через силу. В его глазах плескался страх.

«…я для них оружие».

Чувство вседозволенности и абсолютной власти захлестнуло ее с головой, едва девушка коснулась губами влажной крови декурсий. Юноша придерживал чан обеими руками, однако Пуэлла так крепко впилась в его край своими зубами, что в этом, казалось, не было никакой нужды. С каждой каплей этого восхитительного эликсира девушка ощущала себя все лучше; ее зубы становились крепче и прочнее любого металла, зоркость делалась болезненной, ногти твердели и удлиннялись, по телу разливалась изумительная легкость, что всегда свойственна физически сильным существам на пике своей мощи.

Пуэлла глотала громко и жадно, кровь стекала по ее подбородку и капала на грудь, а вместе с нею внутри все росла и росла безумная обида, возрожденная случайно сказанными отцом словами.

В зале активно шептались, и, хотя делалось это изумительно тихо, девушка, обретя совершенный слух, могла разобрать каждое слово. Она вслушивалась в речь декурсий, в ее чудесные переливы – и вдруг поняла, что способна говорить на любом языке, когда-либо созданном в Двенадцати Державах.

Ее сознание расширилось, сделалось невесомым и могучим, как сам воздух.

– Я добавил туда своей крови, моя дайра, – скромно сказал Сомнус, не то скловнишись над ее ухом, не то оставаясь в своем сумрачном углу. Он говорил у нее в голове с такой же легкостью и быстротой, как это, бывало, делал Корвус, когда передавал хозяйке ментальные сообщения. У Пуэллы не было сил, чтобы противостоять напитку, и она не могла отвести глаз от расплывающейся бордовой субстанции перед носом. – Думаю, способности сна тебе не повредят.

«Ну разумеется».

Девушка расслабилась лишь тогда, когда последние капли были жадно слизаны со стенок чана. Откинувшись назад, она облокотилась о спинку своего трона и снова закрыла глаза. Теперь гнев не был болезненным – он отрезвлял, напоминал Пуэлле, что она не нужна никому в этом мире, что ее пригласили сюда лишь для того, чтобы быть полезной.

Где-то на задворках сознания слабо мелькнули чужеродные мыслеобразы: светлые занавески, аромат булочек, морщинистые руки и рыжие волосы, что отчего-то вызвали ассоциацию со вкусным и рассыпчатым печеньем. Пуэлла не помнила, откуда взялись эти странные обрывки чужого восприятия, как они оказались в ее сознании. Должно быть, они принадлежали кому-то из декурсий, чья кровь была пожертвована для распития во время Ритуала.

– Как чувствуешь себя? – спросил Корвус, протягивая руку. Все это время он находился рядом, стоял подле, проницательно разглядывая Пуэллу. Оскал давно сошел с его лица, которое теперь выглядело белым холстом с двумя розовыми пятнами испуганных глаз. – Ощущаешь прилив силы?

Он коснулся костлявыми белыми пальцами ее запястья, запачканного в крови: кажется, она утерла им рот, не заметив. Это прикосновение заставило сердце забиться чаще; сначала – от легкого, как сон, воспоминания о койке в лазарете и витражах, падавших на белые волосы и мягкую мраморную кожу, затем – от яростного презрения.

– Ты изобрел Антарс, чтобы сделать меня полноценным Демиургом, – процедила Пуэлла. – Но вовсе не из-за любви ко мне ты отказался скармливать ему мою душу.

Корвус испуганно свел брови к переносице. Кажется, Пуэлла уже видела его таким беспомощным и жалким – вот только когда? По-моему, это было очень и очень давно, во времена, когда волосы у нее были чернее обсидиана, а душа – темнее беззвездной ночи.

– Ты с самого начала служил декурсиям. Посадив меня на трон, ты хотел отомстить Конкордии, которая отвергла тебя и унизила, заставив страдать бессчетное множество веков кряду!

Альбинос отпрянул назад с непритворным удивлением, так ничего и не сказав, но Пуэлла продолжала, и, пока она говорила, чакры сами собой зажигались в ее теле, излучая ослепительный свет и грея кожу изнутри. Она ощущала себя факелом, поднесенным к вражескому лицу – и ликовала, сливаясь с энергией собственной боли.

– Годами ты пытался создать ту, что противостояла бы Конкордии, ту, что вознесла бы тебя на то место, к которому ты стремился с самого начала, но раз за разом терпел неудачу – какая печаль! Хорошо, что твоя настойчивость убедила мою матушку продать меня тебе, словно рабыню, в проклятое Задымье! Она всегда решала проблемы путем наименьшего сопротивления – запиралась, прятала, в ужасе отказывалась от собственных детищ. Может быть, таинственные высшие силы просто смеются над нами, делая всех подряд глупцов избранными да Демиургами?

Она горела ослепительным сиянием – переливался каждый участок ее тела, включая даже те из них, где в принципе не должны были располагаться чакры. Тело, легкое, как перышко, поднялось в воздух, к пыльному сводчатому потолку, и Пуэлла яростно закричала, разинув рот – наружу вырвался отчаянный писк, высокий настолько, что декурсии, прижав ладони к ушам, повалились на пол.

Она множилась, стреляла шаровыми молниями из глазниц, настигала бегущих и добивала их, отрывая фибулы от роскошных одежд, крича неведомые проклятия на давно забытых языках. Эти существа, сковавшие ее по рукам и ногам, посадившие на трон ради собственной выгоды и наивной детской мести – разве заслуживали они хоть какого-нибудь прощения?

«Заслуживает ли прощения хоть кто-нибудь в этом отвратительном и насквозь прогнившем мире?»

Поркус упал, перевернулся на спину и выставил руки перед собою, бессвязно что-то вопя, однако через мгновение его глаза уже безвольно таращились прямо перед собою; Пуэлла чувствовала, как гнев спадает, и тяжелая усталость закономерно встает на его место. Она несла бремя своего могущества одна, окруженная лизоблюдами и лицемерами, что никогда не интересовались ею по-настоящему. И так, наверное, будет всегда.

Она пришла в себя, когда зала была пуста, и лишь тела усеивали пол. Покачнувшись на усталых ногах, обернулась назад – и увидела черноволосого юношу, прижавшегося к боковой части трона, будто к щиту. Сурьма была размазана и стекала по щекам, смешиваясь со слезами, узкие темные глаза глядели на нее со страхом и неверием.