Она смотрит на водную гладь, и та подается вперед, складываясь двумя изящными руками, что мягко танцуют в ароматном свежем воздухе. Это так приятно – опустить голову на пружинистую прозрачную поверхность и закрыть глаза, чувствуя, как кожи касаются мягкие водные пальцы, готовые распасться на тысячи острых брызг по одному лишь ее велению. Под веками расцветают алые огоньки, блики Златолика кажутся обжигающими, но при этом восхитительно приятнми.

Недавно Флос узнала, как устроены цветы. Она сделала из них множество венков – несчастные создания, чьи души пребывали в легкой созерцательной бессознательности, испытывали легкую боль, смешанную со страхом, и медленно, мучительно погибали. Делать венки было так приятно и весело.

Рывок назад! – и руки опадают, рассыпаются, обращаясь обыкновенным озерцом и покрываясь легкой тиной. Неподалеку квакает лягушка, и Флос лениво оборачивает к ней свою белокурую головку. Ей не хочется истязать несчастное создание: в конце концов, она уже знает, как оно устроено (да и вообще, эти лягушки такие отвратительные! Как можно было их придумать?) – пусть себе живет и квакает, только от нее подальше.

Флос напрягает разум и закрывает глаза. Она чувствует лягушку, ее конечности, ее глаза, ее хищническую внимательность – а затем цепляется за создание Сахасрарой и на мгновение ощущает себя внутри крохотного и ничтожного тельца. Чакра сосредотачивается на лапках, и лягушка спешно упрыгивает против своей воли.

Смеясь, Флос запрокидывает голову. Ей так нравится управлять, так нравится чувствовать себя важной и нужной. В конце концов, только так на нее по-настоящему обращает внимание мама. Стоит ей что-нибудь натворить, и Конкордия тут как тут: забывает о Модестусе, который глядит на нее свысока, и об отце, что теперь прячется в добровольном заточении.

Ему не понравилось, когда Флос украла его глаза.

«Но почему? – думала она, опять склоняясь над водой. – Он ведь жестоко обидел меня и должен был поплатиться!»

– Пуэлла, ты в порядке?

Девушка приоткрыла губы, силясь вымолвить хоть слово, но Флос уже овладела ею, проталкивая в голову все больше и больше воспоминаний. Даже если бы Пуэлле захотелось остановиться, было слишком поздно. Она медленно, но верно срасталась сущностями с Флос, объединялась с нею в одно большое и гармоничное целое.

– Что это?!

Она видит свое отражение. Кричит, будто безумная, впивается ногтями в землю, и та засыхает под воздействием чакр. Водная поверхность трясется от страха, но не перестает издеваться над нею: из озера на Флос глядит девочка с уродливой черной прядью, спадающей на глаза.

– Мама, я взываю к тебе! Услышь меня, приди ко мне!

Она валится на землю, дрыгает ногами в воздухе и впервые в жизни ощущает страх – подумать только, некая сила оказалась сильнее, отбилась от рук, решила наказать ее! Руки Конкордии сжимают плечи, приподнимают тело, и Флос утыкается личиком в родную материнскую грудь. Ей так хочется, чтобы мама приходила просто так. Чтобы она обнимала ее, когда все хорошо, когда она просто нуждается во внимании и поддержке.

Одинокая слезинка скатывается по щеке. Флос нравится канючить, но сегодня ее ужас неподделен.

– Почему у меня появилась черная прядь в волосах, мама? Что это значит? Ты можешь остановить того, кто мне вредит?

Конкордия отстраняет ее, смотрит с легкой надменностью, которую так просто спутать с милосердием. Флос слегка сжимается под ее взором, но все равно чувствует горькую радость: даже такие глаза, обращенные к ней, гораздо лучше, чем вовсе никакого внимания.

– Я не могу остановить высшие силы, малышка, – говорит она. – На свете существуют безымянные абстрактные сущности, дающие власть богам. Иногда они бывают милосердны, а иногда – жестоки.

– Так значит, ты не самая сильная на свете? – спрашивает Флос. – Но ведь ты создала целый мир!

– Однако при этом некто создал и меня тоже, – мягко кивает Конкордия. – Этот же некто, я полагаю, прислал мне однажды Корвуса, решив зло пошутить.

– И он же наградил меня этой уродливой прядкой! – вопит Флос. – Ну почему он такая сволочь?!

Рядом скользят неведомые фигуры. Пуэлла видит Формидота и Вермиса, которые, склонившись над троном, отчего-то держатся за руки. У них странный вид: они не то встревожены, не то удивлены. Сфокусировать взгляд на одном лице мучительно сложно, все они размываются, теряются в потоке бесконечного сознания.

Чтобы не видеть два идентичных отвратительных лица, Пуэлла дергает головой, и та легко поворачивается, словно дверь на смазанных петлях.

«Какое странное сравнение».

Внизу стоят разряженные декурсии, облаченные в роскошные одеяния. Уродливые и прекрасные по человеческим меркам, они выглядят так, словно собрались на бал. Впрочем, сейчас ведь и есть празднество – в некотором смысле, прямо сейчас Пуэллу коронуют. Будет принесена жертва, ее заставят выпить кровь эгрегиусов, дабы стать их предводительницей.

Корвус стоит среди них. На нем новенькое лунпао, широкое, золотое, расшитое; белые волосы украшены золотой фероньеркой, на каждом пальце красуется по кольцу. Он ведет себя легко и развязно, от прежней напускной сонливости, от усталости и растерянности не осталось и следа. Сомнус крутится вокруг него, подносит напитки.

Пуэлла вглядывается в толпу, стелющуюся перед нею: слуги носятся туда-сюда с подносами, кажется, звучит некое подобие легкой музыки. У каждого из присутствующих – жуткая фибула на груди. Человеческий череп, окаймленный золотыми волосами.

«Череп Конкордии, бессловестное проклятие в ее сторону».

Мужчина в изящной сюркотте касается своей щекою щеки Корвуса, по-братски весело обнимает его за плечо и громко хохочет. Альбинос приподнимает бровь, усмехается краешком губ и отстраняется; это выглядит так гармонично, так правильно, так естественно, что Пуэлла удивляется: и как она могла считать, что ее фамильяр, одно из древнейших существ Двенадцати Держав, даст так легко себя обмануть?

Он ведь, в конце концов, не восемнадцатилетнее создание, едва познавшее жестокость реальности. За его спиною долгие и долгие столетия, тягучие, как жвачка.

«И снова – такое странное сравнение!»

Два разума – разум Флос, спавший, забытый, отчужденный – и жаждущий знаний разум Пуэллы схлестнулись вместе. Ее чакры давно не горели, однако воспоминания все еще лились рекою, наслаивались на реальность. Их было не остановить – и не сказать, чтобы Пуэлле так уж сильно хотелось препятствовать этому безумному потоку.

Они чернеют по волоскам, складываются в целые пряди. Это уже не остановить, однако паника сменяется интересом: всякий раз, прикончив очередное невинное существо, Флос бежит к зеркалу и любуется собою, выискивает отличия.

Теперь всем известно, что происходит.

Один черный волосок – одно убийство.

Высшие сущности будто предупреждают ее о чем-то, однако Флос веселится, чувствуя нарастающую тревогу матери. Теперь Конкордия подолгу сидит с нею, уделяет ей внимание, беседует. Флос ощущает себя нужной, и ей так приятно, так весело, так легко. Мир вокруг удивительно красивый, ажурный и сказочный, а из окошка покоев открывается чудесный вид на личный сад и неописуемо воздушную Премеру: лучшее место во всех Двенадцати Державах, а возможно, и в целой Мультивселенной.

Она по-прежнему увлечена венками и носит их почти всегда. Мама создает для нее все новые и новые цветы по словесным описаниям – розовые, красные, с острыми шипами, способными поранить человека, и ядовитым соком – а Флос изучает, препарирует, экспериментирует. Цветы и растения для нее интереснее эгрегиусов, животных и птиц: они не будут кричать или молить о пощаде, не будут вопить или каркать, царапаться, кусаться и вырываться.

Если раньше она просила маму создавать для нее все новых и новых существ, которые впоследствии отправлялись за пределы миров (их доставляли в сад или личные покои для экспериментов, а затем уводили или выносили прочь), то теперь Флос интересовала исключительно флора.