При укалывании иглой или попадании крови в глаза нам делали инъекции иммуноглобулина против гепатита В, чтобы снизить вирусную нагрузку, а затем делали дополнительную прививку от гепатита В. Несмотря на многократные инъекции, уровень моих собственных антител, кажется, никак не менялся. Кроме того, лекарства от гепатита С не существовало. Нам лишь оставалось ждать, разовьется у нас цирроз в будущем или нет. Хотя он с таким же успехом мог развиться из-за алкоголя.

Меня проверяли на вирусный гепатит каждый год, чтобы убедиться, что я не заражу своих пациентов. Однако купание в крови подходит не всем. Уколы иглами ужасали медсестер, и долгие периоды неопределенности держали их и членов их семей в страхе. В ходе одного германского исследования выяснилось, что 80 % людей, уколовшихся грязной иглой, находились в большом стрессе из-за своего будущего, что разрушало их личные отношения и сексуальную жизнь. У некоторых даже развивался посттравматический синдром, который ослабевал только после того, как выяснялось, был пациент носителем вируса или нет. Однако проведение тестов без согласия пациента невозможно. Многие из тех, кто заразился гепатитом из-за наркотиков или сексуальной распущенности, не хотели раскрывать свои секреты. Им не было никакого дела до персонала, который пытался им помочь.

Когда я был старшим резидентом в больнице Хаммерсмит на западе Лондона, меня всегда просили оперировать инъекционных наркоманов, что было связано с моим опытом в больнице Королевского колледжа. Признаться, я даже не утруждался тем, чтобы попросить их заранее сдать анализы. Я просто предполагал, что у них всех гепатит, и просил медсестер учитывать это и принять дополнительные меры предосторожности. В конце 1970-х годов это означало, что следует надеть две пары перчаток, непроницаемый капюшон, халат и защитные очки. Я называл медсестер «хрюшки в космосе», потому что они выглядели так, будто готовились высадиться на Луну. Но так они хотя бы ощущали себя в безопасности. Я не предпринимал никаких мер: работал как обычно, и в большинстве случаев все было в порядке. Как ни странно, женщины и мужчины в космических костюмах еще больше рисковали уколоться, потому что их страх заразиться приводил к значительному отклонению от протокола. Я не надевал вторую пару перчаток: эта мера не защитила бы меня от укола, однако снижала чувствительность моих пальцев. Я чувствовал себя студентом-параноиком, который надел сразу два презерватива, но не смог из-за этого насладиться сексом. Я вел себя так до той поры, пока травма головы не сделала меня бесстрашным. После этого жизнь стала гораздо проще.

Каждый раз, когда я оперировал наркомана с инфицированными клапанами сердца, мои ассистенты, которые обычно работали с удовольствием, куда-то исчезали. У одних начиналась мигрень, другим нужно было к врачу. Кто-то просто говорил: «Ни за что! Если хочешь это сделать – вперед». Более опытные хирурги считали, что наркоманы не стоят времени, потраченного на них в операционной, потому что они всегда продолжали колоться зараженными иглами в грязных общественных туалетах. Из-за абсцессов на местах уколов их искусственные клапаны инфицировались бы всего через несколько месяцев после операции. К сожалению, такой скептицизм был оправдан, хотя подобное отношение и может показаться бессердечным. За всю свою карьеру я прооперировал только одного наркомана, который сдержал свое обещание и завязал. Однако я, в отличие от своих ханжеских коллег, не считал себя Богом. У меня не было никакого желания судить своих пациентов.

Возможно, я был недостаточно объективен, потому что имел школьного друга с тяжелым детством, который упал в пропасть героиновой зависимости, чтобы сбежать от своих бед. Мы вдвоем ходили на матчи «Сканторп Юнайтед», но у него вскоре начался психоз, и он не получил никакой помощи: десять минут у терапевта и рецепт на валиум не спасут человека от шизофрении. Пара часов героиновой эйфории помогала ему держаться, но вскоре это его убило. Когда я видел его в последний раз, у него был сепсис, кожа в абсцессах, не функционировали почки, а сердце было инфицировано. Врачи просто позволили ему умереть.

К тому моменту, когда зависимые молодые люди оказывались в операционной, они всегда были в очень тяжелом состоянии. Их кровь кишела бактериями и вирусами, которые могли разрушить любой из сердечных клапанов, а иногда все сразу. Поскольку в правую половину сердца поступали бактерии из вен, в которые они делали инъекции, трехстворчатый клапан обычно разрушался первым. Инфицированные створки клапана покрывались наростами фибрина, из-за чего казалось, будто морские водоросли то вплывают в правый желудочек, то выплывают из него. Мы называли эти наросты вегетациями: они плохо выглядят, часто пахнут, как канализация, и их кусочки нередко становятся причиной абсцессов в легких.

Я видел, как нью-йоркские хирурги из Бронкса справлялись с этой проблемой. Когда я впервые заявил профессору Бенталлу о своем намерении прооперировать наркомана вопреки его совету, он спросил, чей клапан я собираюсь использовать. Он ожидал, что я отвечу «свиной», но я его удивил. Я сказал, что планирую просто удалить клапан и не заменять его, а если пациент сможет продержаться шесть месяцев без наркотиков, то я сделаю ему повторную операцию и поставлю свиной клапан. К моему большому удивлению, нью-йоркские наркоманы вполне нормально существовали несколько месяцев без трехстворчатого клапана, что, возможно, было связано с тем, что он переставал выполнять свои функции задолго до операции. Однако американцы не публиковали статей о своих успехах в этой сфере, потому что никого не интересовали наркоманы. По этой причине Бенталл посчитал меня сумасшедшим, когда я заявил, что удаление клапана – это шаг вперед.

Конечно, большинство наркоманов переживали удаление клапана, но функциональность их сердца и толерантность к физическим нагрузкам резко ограничивались. Из-за свободного тока крови из правого желудочка обратно в венозную систему печень увеличивалась, отекала и становилась болезненной. Если бы наркоманы отказались от инъекций, они получили бы новенький клапан. В противном случае им предстояло медленно умереть от недостаточности правой половины сердца, боли в животе и повторяющихся эпизодов сепсиса. В Хаммерсмите я провел несколько операций по удалению трехстворчатого клапана. Все пациенты излечились от эндокардита, но ни один из них не бросил героин и не прожил достаточно долго, чтобы получить свиной клапан. Таким образом, я экономил для Национальной службы здравоохранения пару тысяч фунтов во время каждой операции и снимал груз со своей души, что вообще брался за этих пациентов. Я никогда не ставил риск для своего здоровья выше потребностей пациента, но при этом не забывал, что другие опасаются за свою безопасность. Проблема заключалась в том, что чем больше они боялись, тем выше была вероятность ошибки.

Лето 1987 года. Я истратил годовой бюджет на кардиохирургию в Оксфорде и был изгнан из собственной операционной администрацией больницы. В то же время в одном из лучших кардиоцентров Саудовской Аравии заболел кардиохирург, и его требовалось заменить. Там отсутствовали финансовые проблемы, и меня тепло приняли. Моя жена Сара находилась на шестом месяце беременности, и мы собирались менять дом. Время было неподходящим, но я вскоре оказался под жарким солнцем пустыни с огромным объемом работ и потрясающей многонациональной бригадой.