Я смотрю на Сюзанн. Наверное, ее можно назвать «уродиной». Я не люблю это слово, потому что вкупе со словом «жирная» его слишком часто используют как оружие, и мне странно слышать его в качестве обыкновенного описания. Меня это нервирует. Но Сюзанн действительно некрасивая. Ее нос как будто расплющен наносником древнеримского шлема, глаза – теперь я присмотрелась получше – маленькие и бледные, они просто кажутся выразительными из-за яркого, почти театрального макияжа и накладных ресниц. У нее широченные плечи и явно не малый размер ноги. Под носом виднеется еле заметный шрам от операции на заячьей губе. Короче, она уж точно не стала бы живой моделью для принцессы на детском рисунке.

И все же она совершенно прекрасная. Хочется погрузиться в нее с головой и плавать внутри, как дельфин.

Я спрашиваю:

– И как ты планируешь это осуществить?

Сюзанн держит эффектную паузу – явно отрепетированную не раз и поэтому доведенную до совершенства.

– Провозгласив перемены, которых мы ждем. Я – революция. Сделай меня знаменитой, и ты поставишь мир раком. Я – Иисус всех уродин. Знаешь, почему мы называемся «Брэнки»?

– Нет.

– Это был такой металлический кляп, типа уздечки. Конструкция из железных полос, запиравшаяся на замок. В Шотландии ее надевали на голову сварливым женам. Затыкали им рот, чтобы они молчали. – Сюзанн опять держит паузу. – Это лучшее название для группы. На все времена.

Сюзанн – большая фанатка Сюзанн. На самом деле, в этом есть свое очарование.

Она смотрит на часы.

– О боже. Уже два часа! Революции пора на работу.

– Что за работа?

– Популяризация и реклама, – говорит Сюзанн. – Джулия, идем.

Она красит губы помадой, не вынимая сигарету изо рта, – такого я раньше не видела. И потом тоже не видела.

– У меня выходной, – говорит Джулия.

– У революции нет выходных! – объявляет Сюзанн.

– Я не революция, – отвечает Джулия. – Я скромный администратор при революции. Я работала до двух часов ночи. А теперь наслаждаюсь заслуженным отдыхом.

Сюзанн открывает входную дверь и встает на пороге с видом трагической героини:

– ДЖУЛИЯ! ТЫ ИДЕШЬ?!

Джулия вздыхает, кладет в карман досу и выходит на улицу следом за Сюзанн.

Следующие два часа мы гуляем по Камдену. Рынок кипит и бурлит – тогда, в 1994-м, в самом расцвете своей фриковатой славы. Горы обломков, руины Британской империи: кринолины, граммофоны, военная форма, бальные платья со светских дебютов, – соседствуют с неизменными атрибутами нынешней экономики черного рынка, бонгами и пиратскими дисками. Дилеры почти в открытую торгуют гашишем – или бульонными кубиками, это уж как повезет. Народ на Камденском рынке весьма колоритный: мальчишки в шинелях; девчонки в пышных нижних юбках и побитых молью меховых горжетках; готы; гребо; стейтеры; инди-киды в полосатых чулках; и только еще формирующий массив фанатов брит-попа в их неизменных «Адидасах» и деревянных бусах.

– Что мы делаем? – спрашиваю я у Сюзанн, которая сидит на мосту, курит и обозревает прохожих.

– Ищем своих людей, – отвечает она и вдруг срывается с места и подбегает к какой-то девчонке с сине-зелеными волосами.

– Привет, – радостно говорит Сюзанн. – У тебя очень классная прическа.

Девушка улыбается – довольная, но изрядно смущенная.

– Спасибо.

– Можно спросить, что ты ищешь сегодня среди этих рядов?

– Ну я просто смотрю…

– Потому что ты уже все нашла. Все, что нужно. – Сюзанн хватает девушку за руку и прижимает какую-то маленькую деревянную штучку к тыльной стороне ее ладони.

Девушка от изумления теряет дар речи и просто смотрит на свою руку, на отпечатанную на ней надпись: «Эта девчонка принадлежит «Брэнки». 12. 09. 1994. 21:00. Electric Ballroom, Камден».

– «Брэнки» – это мы. Мы всегда тебе рады, – говорит Сюзанн, эффектно взмахнув рукой.

Девушка по-прежнему смотрит на свою руку.

– Это наш следующий концерт. Через две недели. Обязательно приходи! И приводи с собой подруг! Приходите все вместе! – говорит Сюзанн и идет прочь.

– Эй! Что такое «Брэнки»? – окликает ее девчонка, наконец вышедшая из ступора.

– Вся твоя жизнь! Отныне и впредь! – кричит Сюзанн, не оборачиваясь.

Это наше занятие на следующий час: мы высматриваем в толпе подходящих девчонок – девчонок с пирсингом, с разноцветными волосами, девчонок в «мартинсах», толстых девчонок, девчонок с голодными, яростными глазами – и ставим им на руки печати с рекламной татуировкой концерта «Брэнки».

Кое-кто возмущается: «Эй, что ты делаешь?» На что Сюзанн отвечает: «Бесполезно бороться с неудержимой стихией», или: «Когда я прославлюсь, будешь рассказывать об этом подругам», или, если вдруг кто возмущается особенно громко: «Это, блин, просто чернила. Они легко смываются. Что ты так распсиховалась?»

– Это Джулия подала идею с печатью, – объясняет мне Сюзанн, пока мы стоим у входа в Манеж и разглядываем толпу. – Вместо бумажных листовок.

– Ненавижу бумажный мусор, – говорит Джулия. – И вообще любой мусор на улице. От него забиваются водостоки. И происходят локальные наводнения.

Я киваю, делая мысленную пометку, что Джулия боится локальных наводнений.

Я на миг отвлекаюсь, задумавшись, и вдруг замечаю, что Сюзанн нет рядом. Она стоит шагах в десяти от входа, в окружении четырех здоровенных парней – двое в футболках с Oasis, – и, похоже, у них назревает конфликт.

Мы с Джулией бежим к ней.

– Почему ты ставишь печати только девчонкам? – спрашивает у Сюзанн один из парней.

– Да, мы тоже хотим печати. Они вообще для чего? – спрашивает другой.

От них прямо исходит опасность, как это бывает, когда молодым мужикам нечем заняться и они ищут, до кого бы докопаться. Они словно стайка усатых китов – рыщут по океану, разинув пасти, в поисках питательного планктона.

– Прошу прощения, парни, – отвечает Сюзанн бодрым голосом, – но это концерт только для девочек. Так что сегодня вы без печатей. Вам не положено.

– Это неправильно, чтобы «только для женщин». У нас равноправие. Когда «только для женщин» – это сексизм, – говорит самый мелкий из этой четверки и самодовольно глядит на Сюзанн. – Ты что, сексистка?

– О да. Я убежденная сексистка, – отвечает она с лучезарной улыбкой.

Парень обескуражен. Такого ответа он не ожидал.

– Значит, по-твоему, все мужики сволочи? – Он явно уверен, что Сюзанн скажет «нет».

– Я не знакома со всеми, – рассудительно отвечает она.

Один из парней делает шаг вперед и открывает рот, собираясь продолжить спор. Сюзанн вздыхает, вынимает из рюкзака маленький красный ревун и нажимает на кнопку. От резкого звука у меня сводит зубы, а глаза, кажется, вот-вот лопнут. Это не детский клаксончик, а настоящее звуковое оружие.

Весь Камден замирает – и смотрит на Сюзанн.

Наконец она отпускает кнопку. Затихающее эхо как будто сползает по стенам.

– Ну что, в паб? – Сюзанн решительно направляется в сторону «Своих людей».

Я бегу следом за ней.

– Зачем ты…

– Я не разговариваю с мудаками, – отвечает она, не замедляя шагов. – Жалко тратить на них драгоценное время.

Но иногда все же приходится разговаривать с мудаками.

– Я не понимаю.

Сейчас три часа ночи, Джон звонит мне с гастролей. Кажется, из Польши.

– Я что, мудак? Джон – мудак?

Он полупьяный, я полусонная, так что мы оба не в лучшей интеллектуальной форме, чтобы решать этот вопрос.

– В смысле, я что, трахнул его жену? Задавил на машине его ребенка? Сотворил с ним какую-то мерзость и сам об этом не знаю?

Вчера вышел очередной номер D&ME, и там было большое интервью с Джоном Кайтом в сопровождении статьи Тони Рича. Как Рич и грозился на редакционном совещании, он высказал свою «пару идей» о недавних успехах Джона и его новой аудитории. Эти идеи, как выяснилось, строились на постулате, что Джон – мудак.