– Стой, – велел Халеб.

Они остановились в нескольких шагах от входа.

– Вели кому-нибудь, чтобы принес веревку. Ту, которой я был связан.

– Зачем?

– Затем, что не хочу никого убивать. В том числе и тебя. Мы уйдем, но нам надо собраться. А чтобы ты не мешал, я сейчас свяжу тебе руки и подержу какое-то время взаперти. Так всем будет лучше. Или убить тебя? – На всякий случай поинтересовался Халеб.

– Ну, вяжи, – согласился парень.

Очевидно, умирать ему все-таки не хотелось. Хотелось еще немного помучиться. Ну, и пусть.

Вот Халеб и привел его туда, откуда этот совсем недавно его вывел. Там есть погреб. Без всякого, как выяснили, подземного хода оттуда. Вот в этом погребе он и посидит. Долго они собираться не будут, так что посидит, не подохнет. Их же держали? Кстати, без еды и воды. А и правда, зачем было на них ценное продовольствие тратить? Ну, вот, и на этого не будем.

Теперь он стоял в углу, слева от входа. Бежать не рисковал. Он же не знал, что Майя вряд ли смогла бы выстрелить в него. А Халеб, как увидел скорчившуюся в дальнем углу фигуру, так и, забыв про все, бросился туда.

То, что он увидел, спутало все планы.

***

Уже вечерело, а еду все не несли. И вообще, в соседнем помещении, куда выходила дверь ее каморки, и где жили хозяева хижины, было подозрительно тихо.

Агайе надоело смирно и терпеливо сидеть и ждать, и она стукнула в дверь. До сих пор она боялась так делать, предпочитая дожидаться, когда про нее вспомнят. Но обычно про нее так надолго не забывали. Особенно этот.

Агайя не знала, как его зовут. Не знала, и не хотела знать. Он для нее человеком не был. Он был сродни стихийному бедствию, чему-то крайне неприятному, опасному, но бороться с чем бесполезно. Как ты будешь бороться с наводнением или оползнем? Никак. Это можно только пережить, стиснув зубы. Ну, или – не пережить. Она, скорее всего, не переживет.

Что же там? Она постояла возле двери, прислушиваясь, ничего не услышала и тихонько толкнула ее. Дверь со скрипом, испугавшим Агайю, поехала, отворяясь. На скрип, однако, никто не отреагировал. Странно. Агайя просунула голову, озираясь. Как она помнила с тех пор, как ее провели через эту комнату, чтобы запереть в смежной, тут была куча народу. Наверное, прежде кто-то обитал и там, где держат ее сейчас. Пришлось, видимо, потесниться. Потому и не любили ее, что она заняла их место, да еще приходится за ней ухаживать – кормить, выносить за ней. На двор-то ее не пускают.

Пусто. Что-то случилось? До сих пор новостями ее снабжала хозяйка, принося еду. Правда, новости заключались в том, кого из жителей поселка Элим, отвели сегодня на обед этому их Крылатому Змею. И вот – ни еды, ни новостей.

***

– Ничего, – сказал ей отец при расставании, – не плачь. Ты еще вернешься сюда.

А она и правда плакала. Ей было тогда четырнадцать, и ей было страшно. Ее дядя, младший брат отца, ставший к тому времени уже шкипером на купеческом судне, забирал ее к себе, чтобы дать образование. Его корабль проплывал мимо, и брат бросил якорь ввиду Элима и на шлюпке приехал к ним в гости, в свой старый дом, к брату. Когда-то и он сам сбежал отсюда, и правильно, как говорил отец, сделал. А что его тут ждало, младшего брата? Фелюга, принадлежавшая их семье – не земля, ее не поделишь. А достаться она должна была старшему, так что ему все равно ничего не светило, кроме как быть вечным работником у своего брата. Вот он и ушел. Ушел и добился многого, хотя хозяином все равно не стал. Но жил хорошо, богато, и вот теперь мог даже позаботиться о своей племяннице – отдать ее в пансион, а потом и выдать замуж.

А она плакала, она боялась и не хотела.

– Ты еще вернешься сюда, – сказал тогда ей отец, – ведь, в конце-концов, тут твой дом. Тут тебе всегда будут рады.

И когда израненный и оборванный солдат, служивший во взводе ее мужа, пришел к ней ночью, чтобы передать, что Базиля больше нет, когда наутро войска Арбокора, ломая сопротивление последних защитников, вошли в Кранах, и кто-то уже ломился и в их ворота, она ушла. И ушла туда, где, в конце-концов, был ее дом, и где, как сказал отец, ей будут рады.

И радость, точно была. И радость, и слезы. А потом началось…

Ту одежду, в которой Агайю пригнали сюда, в этот поселок, тот тип, что забрал ее себе, в первый же раз сорвал и выкинул. Теперь она куталась в какие-то тряпки, те же, на которых спала и которыми укрывалась. И теперь, обнаружив цветастый ворох, Агайя стала лихорадочно рыться в нем, разыскивая что-нибудь, что можно натянуть на себя. То, что здесь сейчас никого нет, могло означать только одно, что что-то случилось. А что бы ни случилось хуже, чем есть сейчас все равно не будет. Самое плохое – смерть, но она уже не страшила ее так, как раньше. Тем более, что она все равно случится не сегодня, так завтра.

Вот, кажется, платье, подходящее по размеру. Явно, значит, не из гардероба той толстухи. А чье? Да, какая разница, может, дочери, или еще кого. На ноги были только сандалии или сапоги. Сапоги, – решила Агайя. И стала примеривать, вытаскивая их из-под лавки.

Она стояла посреди комнаты, тонущей в полумраке, разглядывая свое мутное отражение в зеркале, висящем на стене, когда входная дверь открылась. Вернулись, наконец, хозяева. Сразу вся орава. О чем-то они там между собой переругивались или спорили, продолжая это делать и переступая порог один за одним, но тут же умолкая при виде стоящей посреди их комнаты Агайи.

Агайя тоже молчала. Так они какое-то время и стояли, рассматривая друг друга. Они, хозяева, топтались, сгрудившись у порога, словно в нерешительности, и Агайя поняла, что они почему-то боятся. Боятся – кого? Ее?.. Что она могла им сделать? Значит, кого-то еще, и этот кто-то самим своим присутствием где-то там защищал ее от гнева этих вот.

И она гордо подняла голову, ощущая себя сильной. И так, с поднятой головой, направилась к выходу, словно не замечая препятствия, и это препятствие не говоря ни слова, а только провожая ее взглядами, убралось прочь с ее пути.

Она вышла на улицу. Впервые за столько дней она покинула, наконец, эту лачугу. Она вышла, дыша вольным воздухом свободы и расправив плечи, как человек, держащий свою судьбу в своих руках.

Она совершенно не представляла, что ей делать дальше и куда идти.

***

– Стой!

Этот тип, имени которого Халеб не знал, послушно остановился. Руки у него были связаны за спиной, перед ним чернел проем люка. Лестница в погреб, как убедился Халеб, не была закреплена. Ее можно было вытащить, а значит, руки можно было развязать – не вылезет. Так он и собирался сделать, и уже стоял с ножом, чтобы разрезать веревку, но тут в голову ему пришла мысль.

– Слушай, ты, кстати, как тебя зовут?

– Дауд, – отозвался тот, не оборачиваясь.

– Вот что, Дауд. Надо поговорить.

Назвавшийся Даудом хмыкнул и нехотя обернулся.

– Ну?.. Что еще?

– Давай так, – начал Халеб, – что случилось, то случилось. Давай-ка отложим в сторону взаимные обиды и претензии, и поговорим как взрослые люди. Жизнь продолжается, а значит, надо что-то делать, что-то решать.

– Ну-ну… Вот даже как!..

– Да. И ты не хмыкай. Давай серьезно. Ты тут главный?

– Ну, пока еще… А там – не знаю.

– Ну, пока ты тут главный. Вот что… – Халеб помолчал. – Там, на площади, туша лежит. Этот ваш дракон. Это мясо. Много мяса. Вы же рыбу заготавливаете?

– Конечно.

– Значит, у вас все есть, что надо.

– А что ты хочешь?

Впрочем, Дауд уже понял, чего хочет этот пришелец.

– Ну, как чего? Тушу надо разделать, а мясо засолить, закоптить – ну, сам лучше знаешь.

– И что?

– Как – что? – Удивился Халеб. – Мясо. Пища. Вам же…

– А вдруг оно не съедобно?

– Ну, если боишься, дай собакам попробовать. Если будут жрать, значит съедобно. Ну, что? Распорядишься? Туша большая, надо, чтобы все приняли участие. Чтобы побыстрее. Согласен?

– А вы? – Поинтересовался Дауд.