– А мы уйдем.

– Куда?

– Туда. Тебе-то что? Ну, так ты как?

– Давай.

И вновь повернулся спиной, подставляя связанные руки.

***

Воздух свободы, сначала было опьянивший Агайю, оказался довольно холодным. Чужое платье не защищало тело от ветра с моря – влажного и пронзительного, пробиравшего до костей. Она шла по темной улице, обхватив себя за плечи, делая нарочито маленькие шаги и аккуратно ставя ноги, чтобы не споткнуться. В большинстве хижин в окнах горел свет – слабый, ничего не освещавший, обозначавший только присутствие людей за этими темными стенами. Люди, которые там сидели в свете свечных огарков и лучин не ждали и не звали ее. Это были чужие люди, они не станут делиться с ней пищей и не укроют ее от холода.

Она брела, сама не зная куда. Ей было страшно тут, в поселке, и страшно вдруг оказаться одной за ее пределами, где даже эти низкие стены не будут защищать ее от ветра, и где не к кому будет обратиться за помощью. За помощью, которая была ей необходима, но которую и тут ждать было не от кого.

В воздухе пахло дымом и почему-то копченым мясом. Пахло резко, и от этого запаха у нее сводило живот. Голод мучил ее не меньше, чем этот проклятый ветер. Но не возвращаться же было…

– А ну, стой! – Раздался вдруг знакомый голос. Кто-то схватил ее сзади за руки. Сильно и грубо, отчего сразу предательски дрогнули колени. А она-то думала, что все кончилось.

– Куда это ты? А ну-ка, пошли.

Он потянул ее за руку, и она послушно пошла.

– Поесть хоть дай, – тихо сказала она, когда они уже подходили к той двери, откуда она так триумфально вышла совсем недавно.

***

Пинком отворив дверь, Дауд впихнул эту сучку внутрь и зашел следом. Похоже, все уже были дома. Увидев их, они начали вставать.

– Ну, и что это значит? – Обратился Дауд к хозяевам. – Почему она гуляет? Кто ее выпустил?

Хозяином тут был Белик – низкорослый и тщедушный, когда-то бывший хозяином баркаса, но давно уже разбивший его о камни и теперь нанимавшийся то к одному, то к другому. Жена его, Анна, была в два раза толще его, но такая же дура. Были и две дочери, выдать замуж которых Белик давно потерял всякую надежду. Да и они сами уже и не думали об этом, почему и искали не женихов, а так, случайных трахалей на ночь, желательно попьяней, потому что по трезвухе-то кто бы польстился на этих уродок.

Сейчас они были тут все, похоже, ужинали. Встав, они молча уставились на него. Дауд, подождав ответа и так и не дождавшись, сам прервал это угрюмое молчание.

– Если еще раз…

– И что будет? – Вдруг прервал его Белик, шагнув к нему. – Что? Ну?.. Отдашь на съедение? И кому на сей раз? Где он, этот твой Крылатый Змей, а? Не его ли мы, часом, потрошили? Не его ли мясо сейчас коптится? Или – что? Сам съешь?

Он хрипло и зло рассмеялся.

– Едальник еще не вырос.

Дауд аж поперхнулся от неожиданности. Надо же? Откуда вдруг?..

– Да я ж тебя!.. – Он сжал кулаки. Одним ударом он мог если и не убить этого плюгавца, то уж свалить-то точно. И долго тому пришлось бы приходить в себя.

– А ну-ка, пусти, – Белик резко направился к выходу, по пути оттолкнув опешившего от такой наглости Дауда. Миновав его, он вышел за порог и вдруг резко, оглушительно свистнул в два пальца. – Эй, парни! Идите сюда! – Заорал он в темноту. – Тут этот нарисовался.

А толстая Анна подошла к не менее растерянной девке и, обняв ее за плечи, сказала, подталкивая к двери в ее комнату:

– Иди, милая, иди, не бойся.

Дауд не стал дожидаться драки. Он вышел и, обернувшись к так и стоящему Белику, сказал сквозь зубы:

– Ладно, потом разберемся. Вы эту-то покормите. Весь день не жрала.

И пошел прочь.

***

– Мы же его не бросим?

– Что?..

Внезапно прозвучавший в тишине голос Майи заставил Халеба вздрогнуть и открыть глаза.

Черт побери! Он уже начал задремывать. Он встал. Нет, уж он постоит. Спать нельзя. Он яростно потер кулаком глаза. Нельзя спать! Иначе их тут всех… Эти чертовы аборигены.

– Что? – Повторил он.

– Я говорю, мы же не бросим его тут?

– Конечно, нет.

– Возьмем с собой? Или сами тут?..

– Не знаю. Посмотрим, как он…

Майя лежала, прижавшись к Бонифациусу, осторожно обнимая его и пытаясь насытить его тело энергией. Толку, конечно, от этих ее стараний, чуть, но хоть что-то… А что она еще могла?

Лучше бы спала, право же. Сейчас бы поспала, чтобы хоть под утро сменить его тут, на посту. А то, если он так и не поспит, что делать будет завтра?

А что им предстоит завтра? Этого Халеб не знал. Действительно, все будет зависеть от состояния учителя. Что же с ним такое? Эх, лекаря бы сюда! И не из тех, что здесь, на материке, а кого-нибудь из тех, что остались там, на Острове. Да чтобы операционная у него была со всем необходимым набором инструментов. У Бонифациуса же наверняка повреждены внутренние органы, может быть даже порваны, возможно, он там, внутри, истекает кровью. И что они могут с этим поделать? Только ждать, когда он умрет, чтобы уйти отсюда с чистой совестью. Все равно уйти, только потеряв несколько дней. Несколько дней, проведенных среди ненавидящих взглядов и шепотов, каждую минуту ожидая какой-нибудь каверзы.

Но, и в самом деле, не бросать же его тут?

***

Агайю и впрямь накормили. И не рыбой с рисом, как все эти дни, а дали полную миску вареного мяса, от которого так одуряющее пахло, что даже голова закружилась. И целую лепешку, и того, что тут называли чаем – отвар травы Бискум. В детстве она тоже пила его, потом отвыкла.

Накормили и дали – неслыханная щедрость – матрас, набитый слежавшимся сеном. Сено было старое и даже не пахло, оно свалялось в комки, но все же это было куда лучше, чем просто утоптанный земляной пол, в котором, к тому же, жили больно кусавшиеся блохи.

И Агайя выспалась. Выспалась, поела все того же мяса – кстати, очень вкусного, нежного, хоть и приготовленного без специй. Выспалась, поела, посетила нужник во дворе, путь куда до сих пор ей был заказан, и, провожаемая непонятным взглядом хозяйки, беспрепятственно вышла на улицу.

На улице было хорошо. Ветра не было, ярко светило солнце в чистом небе, и никого, кто хотел бы обидеть ее. Слышались детские голоса, но детей видно не было. Должно быть они играли во двориках. Пустая улица привела Агайю к площади. Площадь тоже была пуста. Посредине виднелась какая-то неприятная на вид кучка чего-то, над чем роилось целое облако мух, чье жужжание долетало даже до того места, где она остановилась.

Агайя огляделась. Она стояла рядом с большим домом, размером чуть ли не в целый квартал тех крохотных хижин, из которых и состоял этот поселок. Дом был похож на храм. Подобный стоял и в ее родном поселке. Вот только креста на этом доме не было, так что храмом он быть никак не мог. Агайя вспомнила, что, когда их пригнали сюда, то большинство загнали как раз сюда. Сама она там не была, ее тот тип сразу отделил от прочих.

Агайя заглянула внутрь. В полумраке огромного зала было пусто. Стояли скамейки. Напротив входа, у противоположной стены было возвышение, как и в их храме. С этого возвышения священник читал свои проповеди, туда же к нему подходили, чтобы покаяться и получить отпущение грехов и благословение. А тут что? Если это не церковь?.. А, впрочем, ей-то какая разница? Она же не собирается тут жить.

А что она собирается? А вот об этом стоило основательно поразмыслить. Сесть на скамейку, и подумать.

Агайя вошла и подошла к крайнему ряду. Села. Через некоторое время ей стало неуютно. Тут, в этом не-храме, было сумрачно, тихо и прохладно, а на улице светило солнце, согревая своими лучами. Захотелось туда. Там, правда, сесть было не на что. Вот и выбирай…

А, впрочем…

Агайя встала и наклонилась к скамье, на которой сидела, попробовала поднять, и скамья оказалась в воздухе. Она не была прикреплена к полу. Отлично!

Теперь она сидела, прикрыв глаза и подставив лицо солнечным лучам, сидела, прислонясь к стене, и думала.