***
Железный ящик был извлечен из тайника и водружен на стол. Специалист – как это все-таки здорово, что хоть его удалось разыскать! – долго возился, втыкая в него провода, потом надел на голову странное сооружение, которое он обозвал «наушники», и которое должно было передавать прямо в уши голос того, с кем сейчас будет установлена «связь». Потом долго крутил шпенечки на этом ящике и все повторял: «База, база, я леший, я – леший, прием». И видно, что вслушивался – во что только? Ни разу еще Алеф сам не пользовался этой «почтой», передавал, что надо, и получал ответы от людей. Теперь он лично воочию наблюдал, как это делается. Наблюдал и думал, а что если бы такое вот устройство, да попало в руки простых людей? Да они рехнулись бы. Только и делали бы, что переговаривались друг с другом, особенно дамы: « А я сейчас только от парикмахера… А чем ты кормишь свою собачку… А мы с мужем в пятницу едем на воды». Ужас!
Наконец там, на том конце, на другом конце света, откликнулись, и спец снял наушники и одел их на голову Алефу.
– Прежде, чем что-то сказать, надо нажать эту кнопку, – он показал какую, – и держать ее нажатой, пока говоришь. Как закончишь, скажешь: «прием», и отпускай. Там будут знать, что ты готов слушать. А как услышишь, что они сказали «прием», опять нажимаешь, и говоришь, понятно?
Алеф кивнул.
– Я тогда пойду, – сказал спец, и вышел.
Правильно, их разговор ему слушать не положено.
– Здесь Алеф Йот, – сказал Алеф в то место, куда нужно говорить. Кнопку он нажал, это он запомнил, – начальник Амиранского отделения. Мне нужно переговорить с господином Софроном. Прием.
И, отпустив, как велено, кнопку, услышал:
– Господина Софрона сейчас нет. Прием.
– А когда будет? Прием.
– Будет завтра. Во сколько – не знаю. Давайте, завтра, в пять вечера. Я передам, он будет на связи. А пока, что там у вас? Давайте, я ему передам. Прием.
– У нас все хреново. А подробности – подробности лично Софрону. Прием.
– Как знаете. Я передам. Будьте завтра в пять. До связи. Прием.
– Буду. До завтра. Прием.
– Все, конец связи.
И стало тихо.
4
Пространство, тускло мерцающее переливающимся фантастическим светом, колебалось, пульсировало, дышало. Дышало с ним вместе, заставляя дышать и его самого. Оно – то сжималось, уплотнялось, наваливалось, выдавливая из легких выдох, то раздвигалось, уходя сводами, с которых мириадами свисали живые слабо светящиеся нити, вверх и в стороны. Тогда Ратомир чувствовал, как его наполняет воздух. Вдох приносил облегчение, но оно было недолгим. Своды начинали сжиматься, выдавливая из него вместе с тем, что он только что вдохнул, силы и надежду.
Вдох – выдох, вдох – выдох… Раз за разом. Это входило в привычку, это становилось рутиной, это уходило из сознания, становясь чем-то, существующим помимо него, само по себе. И сознание, освободившись, обрело себя в понимании: пещера… Когда-то он уже был тут, или это когда-то и есть сейчас?
А потом пространство отделилось, обособилось, исторгло его из себя. И стало понятно, что это пещера с озером. А то, что он слышит, тот звук, который, оказывается, все это время мучительно пытался прорваться к нему, это чей-то далекий и слабый крик. И Ратомир прислушался.
– Ратоми-и-ир!.. – Кричал кто-то.
И звук этого крика шел непонятно откуда, то ли из глубины мерцающего света, то ли из глубины его собственного существа. А скорее всего – отовсюду сразу.
– Ратоми-и-р! Помоги!..
– Кто там? – Крикнул, а может быть, просто подумал, Ратомир.
– Это я, Геркуланий! Помоги!..
Геркуланий, ну, конечно!.. Геркуланий. Скорее, скорее…
Ратомир брел по пояс в тепловатой воде. Вода не пускала, она мягко держала его, тормозила, и каждое движение было медленным и плавным, а сердце билось все быстрее, и силы уходили в эту воду, растворяющую его в себе. Он погружался в нее, становясь ею, превращаясь в одну из волн, одну из струй, неотличимую от других. Он куда-то стремился. Он куда-то стремился?.. Он не помнил уже. Он сам стал этим озером, струями в нем, волнами, бегущими по поверхности, спокойной, прохладной глубиной, которой дела нет до этих суетливых волн. И что бы там ни было, что бы ни звало его – оно уже тоже было в нем.
И ему уже некуда было спешить.
***
– Быстрее, он умирает! – Бен-Салех поднял голову и резко повернулся к тому углу, где рядом с печкой на колченогом столе, заставленном плошками, кувшинами, еще какой-то дрянью, старуха, освещаемая колеблющимся светом свечей и пламени из топки, тщательно растирала что-то в большой миске, похоже, сделанной из цельного камня. Пучки трав свешивались с прокопченной балки, и она то и дело задевала их своей уродливой лохматой головой.
– Сейчас, сейчас… – тихо пробормотала она. – Далеко не уйдет, успеем.
Бен-Салех сидел на табурете возле большого деревянного ложа, на котором, поверх удивительно чистой для этого логова простыни, лежал Ратомир. И голова, и грудь Ратомира были перевязаны белыми тряпками, на которых проступали кровавые пятна. Бен-Салех внимательно прислушивался к дыханию раненого. Правой рукой он щупал его замирающий пульс. Ратомир, похоже, уходил от них, и все, что Бен-Салех мог сейчас сделать для него, это пытаться подкачать его своей энергией, что он изо всех сил и делал. Но, то, что хорошо получается с магами, у простых смертных выходит гораздо хуже. Большая часть того, что, исторгая из себя, Бен-Салех направлял в умирающего, им не воспринималась и шла мимо. Все равно, что лить воду из ведра в узкогорлый кувшин.
Рядом стояла, праздно опустив руки, юная девушка. Она помогла Бен-Салеху донести Ратомира до этой вот избы, потом растапливала печь, помогала обмывать и перевязывать раны, искала по распоряжению старухи какие-то травы среди свисающих пучков, бегала за водой – в общем, помогала, как и чем могла. Теперь же она просто стояла и смотрела. Смотрела и ждала. Наконец, бесполезное ожидание ей наскучило.
– Здорово вы их, – сказала она, обращаясь к Бен-Салеху, – раз, и все. И все легли. А они точно проснутся?
– Проснутся, проснутся, – пробормотал Бен-Салех, которому было стыдно за свою немощь.
Когда-то он разметал бы эту толпу деревенских олухов. Было время… да что теперь вспоминать! Только и смог, да и то, не сразу, а основательно напрягшись, до головной боли, напустить сон на этих.
Да, они уснули, уснули прямо на ногах и с воздетыми для удара дубинками и вилами. Уснули и повалились там, прямо – кто где стоял. И пришлось ворочать их грузные тела, чтобы вытащить из под них Ратомира с пробитой головой и исколотого острыми жалами вил.
А там, дальше, поднялся ропот, и, оправившись от вполне понятного изумления, та толпа, что стояла на дороге, задержавшись поневоле из-за этого инцидента с загородившей дорогу каретой и разъяренным мужичьем, жаждавшим крови и денег, толпа эта набросилась бы на них, на проклятых колдунов, бесстыдно творящих свое непотребство.
И им бы не уйти, если бы не старуха. Пока Бен-Салех с помощью этой вот девицы поднимал потяжелевшее тело юного принца, старуха, отойдя чуть в сторону, совершила классическое заклятье Формозеуса. Бен-Салех понял это, увидев краем глаза ее жесты и характерно сложенные пальцы. И, похоже, у нее это получилось, во всяком случае, им удалось уйти с дороги, и никто за ними не погнался. Для тех, кто мог бы это сделать – догнать их и прикончить, они просто перестали существовать. Они исчезли, и не за кем стало гнаться. На дороге же стояла карета – достойная пожива, ею, наверное, и занялись. Бен-Салех, понятно, любопытства не проявлял. Он тащил Ратомира туда, куда вела шедшая впереди старуха. А юная эта дева помогала ему по мере своих скромных сил.
Старуха тем временем закончила мешать и растирать, добавила в чашку воды и начала насыщать зелье магическими формулами. Бен-Салех почти видел, во всяком случае, явственно ощущал, как бешеным волчком закрутились над зельем вихри несущей энергию субстанции, переполняя его животворящей силой.
