А если он – огнем? А – дом? А там же…

И она закричала, хотя он и так бы ее услышал. Но она закричала, боясь опоздать:

– Пафнутий, только не надо огня! Я на улице. В доме Геркуланий. Не жги!

– А что это вообще?.. – Откликнулся Пафнутий.

– Не знаю. Оно прилетело. Там люди. Они охотятся за мной.

В этот момент послышались какие-то громкие, странные звуки. Словно что-то с треском ломали, как, бывает, деревяшку об колено, только громче. И голос Пафнутия со странным выражением произнес:

– Ух, ты! Черт!.. Больно! Чем это они? Так же и убить могут.

И Принципия увидела, как, приблизившийся было, дракон, резко взмахнул своими крыльями и поднялся выше.

– Они чем-то стреляют, – услышала Принципия, – только это не стрелы. Это – хуже.

***

– Отогнали, кажется, – сказал командир, опуская самострел, – прекратить огонь.

Звуки выстрелов смолкли. Чудовище, пусть и живое, удирало, заполошно маша своими уродливыми крыльями.

На звуки выстрелов прибежали и те, кто был в доме, и те, кого он послал на охоту. Ну, не беда. Еще поймают, далеко от ребенка не уйдет.

– Что это было, командир?

– Не знаю. На дракона похоже.

– Но драконов же…

– Да, не бывает. Знаю. Значит, и этого вот тоже нет. Показалось.

В голосе командира была ирония.

– Все на борт!

Шутки-шутками, а наличие под боком такой вот твари могло сорвать всю операцию. Что ж им теперь?.. А когда корабль улетит, оставшимся тут как быть? Если эта тварюга вернется. А она вернется, как пить дать. Она и сейчас, вон, не улетает. Поднялась повыше и мотается там, в небе. Выписывает круги. Чего-то ждет? Что они уберутся отсюда? Ну, уж, хрен!..

Остается одно – добить ее. Догнать и добить. Эта тварь, конечно, куда маневренней, зато у них есть самострелы. Главное, попасть ей куда нужно. Ну, да – рано или поздно, а попадем.

Итак – за ней?

***

Пафнутию было больно. Нет, это совсем не как пчелка ужалила, не комарик укусил. Эти твари были позубастей и поядовитей. Болело крыло, грызла боль шею возле головы, так, что двигать ею стало весьма затруднительно. Правой ноге тоже досталось. Но все это пока что была ерунда. Пафнутий чувствовал – ерунда, поболит, и пройдет. А еще он чувствовал злобную радость. Они поддались на его нехитрую подначку. Они захотели добить подранка. Они – вот молодцы! – поднялись в воздух.

Теперь немного отвести их, туда вон, где, как он знал, болото, и там уж!.. Болото примет их, и следов никто никогда не найдет. Если даже кто и будет искать, в чем Пафнутий почему-то сильно сомневался.

Дело к утру, и, поднявшись повыше, можно уже видеть светлый край неба. Здесь, на высоте, лучше видно противника. Вот какой он – странное сооружение. Явно не живое, явно дело рук человека. А человек, хоть он и умен и мастеровит, и вообще любимое детище Единого, но до Единого ему далеко. И эти их штуки, плюющиеся отравленными стрелами, могущими ранить, а то и убить, им не помогут. Он, Пафнутий, в небе – как рыба в воде, а они барахтаются, как упавший в ту же воду щенок. Во, во!.. На разворот пошли! Ну, молодцы! Смотрел бы и смотрел. До чего же забавно, до чего неуклюже. Ну, ладно, пусть пока. Потерпим до намеченного места.

Ишь ты, а у них терпелка-то похуже. Уже начали плеваться. Не далековато будет? Страшно им, бедным, наверное. Ну-ну, болезные, скоро, скоро отмучаетесь. Немного уже…

***

Вот только что это жуткое крылатое чудовище, как-то неровно, словно спотыкаясь в воздухе, удирало, явно проигрывая им в скорости. Еще немного, еще чуть-чуть… Пули, похоже, уже долетали, но надо ближе, ближе, чтобы не ранить эту толстокожую тварь, а убить, завалить напрочь. И, распушив все паруса, корабль пер вперед, вперед и вверх, идя на сближение, от которого эта тварь так нелепо и напрасно пыталась уйти.

И вдруг преследуемое чудовище – эта обреченная жертва, – странно изогнулось прямо в полете, вывернулось как-то и нырнуло вниз, уходя с траектории движения и линии прицеливания. Исчезло из виду.

Осталось только огромное небо, уже принявшее в себя первые лучи восходящего солнца. И этот рождающийся свет вобрал в себя всех, кто находился на корабле. Пламя, охватившее «Ласточку», чудовищный взрыв заточенного в гигантские баллоны легкого, но горючего газа, взрыв этот на миг превратил корабль в новую яркую звезду, далеко видную на темном еще предутреннем небосводе.

6

Смех-смехом, а путь Алефа Йота со товарищи, к которым примкнули и егеря из заказника, благо лошади у них имелись, был и правда тернист. И это при том, что шли они не напрямки – через дремучие леса и высокие горы, штурмуя вплавь водные преграды. Нет, ехали они, вытянувшись длинной вереницей, по дорогам, преимущественно по обочинам, обгоняя и объезжая препятствия вроде стад, телег и просто толп, запрудивших проезжую часть. Иногда приходилось прорываться сквозь заторы, прокладывая себе путь грубой силой, подкрепленной сталью мечей.

Главная проблема заключалась в том, что еду себе и лошадям приходилось не покупать, а добывать. Деньги, те самые амиранские золотые, за которые еще вчера не то, что мешок овса, а и душу при желании купить было можно, стали вдруг никому не нужны. Золото обрело свою истинную стоимость – стоимость никуда не годного, даже на гвозди, металла. И им совершенно искренне советовали засунуть монеты себе в задницу.

Крестьяне, у которых в их телегах и была еда, искали место, где можно было бы осесть и распахать целину, посеять зерно, пустить пастись скотину, срубить дом – а для всего этого золото – ну никак не годилось, разве что зарыть монетку, и ждать, что вырастет денежное дерево. Да и, опять же, на черта оно нужно? Те же, кто хотел найти новое пристанище в городах, желательно за границей, где нет этого бардака и все прекрасно, те бы и взяли, но у них, если и было, так только себя прокормить в пути.

Грабить же прижимистых селян прямо на дороге было чревато. Ехали-то они не по одному, а сразу всей своей общиной, где один за всех, а все – за одного. Топоры же и вилы с косами в умелых руках не так уж и уступали мечам. А жрать-то хотелось даже не то, что ежедневно, а по несколько раз на дню. И лошади – ну, это вообще святое! Сам не поешь, а лошадь накорми. А она зимой вынуждена полагаться на человека. Не будет она еду под снегом искать. А если и будет, то тогда уж слазь с нее. Так будет хотя бы честно – ни ты ей, ни она тебе.

Однако, выкрутились, нашли способ. Ум человеческий, подкрепленный чувством голода, способен на чудесные озарения. Сперва купили у гуртовщика, гнавшего табун, трех лошадей. Цену он, конечно, загнул несусветную, но денег не пожалели, тем более, что, как выяснилось, тратить-то их особо не на что. Потом, прихватив этих лошадок, навестили брошенное село, стоявшее в стороне от дороги. И нашли там три телеги. Телеги были не на ходу, почему и остались там, а не ехали сейчас, везя скарб своих нерадивых хозяев. Починка заняла сутки. Пока одни чинили, другие шарили по погребам и прочим сусекам. Добыча была мизерной, но кое-что все же удалось употребить в пищу.

Теперь, с телегами, ехать стало труднее, уже так легко не объедешь других. Пришлось сбавить темп до того, с которым двигались все прочие беженцы. А ночью…

Штука в том, что если поглядеть на поток, тянущийся неведомо куда по тракту, то кажется, что с места стронулась вся страна. Ошибочное впечатление. Сорвалось с места гораздо меньше половины. Остальные проявили завидное благоразумие и остались, не желая искать от добра другого добра. Их пока никто не трогал, и с какой стати они должны были ожидать чего-то плохого? Они же никому ничего плохого не делали? Так что обитаемых сел, особенно подальше от этого проезжего тракта, было предостаточно. И к ним вели тоже дороги, похуже, поуже, но вполне способные пропустить группу всадников и три телеги в придачу.

Дальше порядок действий был такой. Ночь. В тишине и мраке кавалькада бесшумно спешивается и собирается у села, с той стороны, откуда и прибыла. Села же – они как? – они в основном вытянуты вдоль дороги. Ну, и вот, все тут, у ближнего конца, а на дальний уходят пара-тройка отчаянных малых с крепкими нервами и быстрыми ногами. Ну, понятно, в руках тоже есть кое-чего. В руках у них палки, обмотанные тряпками, пропитанными горючим маслом. Ну, тем самым, что наливают в светильники. Дальнейшие их действия зависят от направления ветра. Оптимально, то есть – лучше всего, это если ветер дует со стороны дальнего конца села в сторону ближнего. Тогда молодцы идут к крайней избе с того, дальнего конца, и с помощью подожженных факелов подпаливают эту избу. И огородами, огородами – назад. От подожженной избы ветер несет искры на соседей. Те, естественно, выскакивают и поднимают крик. Надо же тушить, пока и их гнездо не вспыхнуло. Люди выбегают и бросаются на помощь. Не потушишь, так и до твоего дома доберется. И, потом, чем больше погорельцев, тем хуже и всем. Их же не бросишь – свои же! Значит, придется делиться, как кровом, так и куском хлеба. Короче – все туда, с криками, песнями, шутками – все на пожар. Ну, а тем временем, в опустевшие избы с ближнего конца заходят фуражиры. Или мародеры – называйте, как хотите. Понятно, что бегут на пожар не поголовно, маленькие дети, старики и прочие нетрудоспособные сидят дома. Маленьких, как правило, не трогали. И правильно, пусть живут, а рассказать все равно ничего толком не расскажут. А вот тех, кто постарше, прежде чем убить, спрашивали, где что лежит. И те – говорили. Ну, понятно, не совсем добровольно, но куда ж денешься, если на глазах матери собираются вспороть животик ее младенца. Это старый, как мир, но очень действенный способ разговорить любого, даже в условиях жесткого цейтнота.