Из своих охотничье-разведывательных полетов Пафнутий возвращался с невеселыми известиями. Все больше брошенных сел и хуторов, часто сожженных неведомо кем и почему. Все так же тянутся по дорогам люди, но уже не так густо. В городах мало людей и много пожаров. Пару раз Пафнутий наблюдал сверху стычки. Группы людей дрались друг с другом. Как только он начинал спускаться, все сразу разбегались, кто куда, врассыпную. Видимо, он был страшнее, чем те, с кем была драка. Хотя дрались не на кулачках, дрались насмерть. Пафнутий видел трупы. Они никуда не убегали, они лежали спокойно и давали себя рассмотреть. В воинском обмундировании там никого не было.

Зачерпнув ведром воды, и добавив туда до верху специально взятым для этой цели ковшиком, Принципия пошла обратно. С тяжелым ведром, да в горку – нелегкий путь. Сколько раз за день приходится его проделывать? Раз пять? Шесть?..

Она уже была недалеко, осталось обогнуть поросший елями холмик, и она выходила на место, откуда уже видно было дом. Странно, как быстро она привыкла к тому, чтобы воспринимать эту неказистую избушку своим домом. Может быть, это потому, что она уже давно бродит по свету, привыкла как-то и к еще более суровым условиям. Да и прежняя жизнь все же, хоть память к ней и вернулась, а вспоминается, видится, словно сквозь мутное стекло. И не вся, а отрывками. И то и дело в памяти всплывает что-нибудь до того позабытое. То из недавнего, а то – из далекого детства.

Она не смотрела вверх. В небе было темно и пусто. Закрытые плотными облаками не радовали глаз звезды, и луны не было. Лучше смотреть себе под ноги, что она и делала. Поэтому яркий свет, пролившийся откуда-то сверху на то место за холмом, где стоял ее дом, она заметила краем глаза. Заметила, подняла голову и, ахнув, уронила ведро.

Сжавшись и стараясь быть как можно незаметнее, она прокралась по тропинке вперед, и увидела, как, подминая широким брюхом вырывающийся из него свет, на полянку садится что-то. Что-то никогда не виданное, непонятное и неизвестно как называемое. Она стояла за деревом, она ждала, что будет.

Разбежавшись вокруг корабля и, как полагается, поелозив животами по снегу, смотря стволами в разные стороны, десантники поднялись. Не от кого тут было защищаться. Пусто было место сие. Хотя, как выяснилось, и не совсем. В доме, при свете лучины, обнаружили спящего грудного младенца. Ну, где младенец, там и мать. А может быть, и отец. С этим следовало разобраться. Хранитель точки – это одно, а посторонним тут не место.

– Кабан, Цук, – обратился командир к десантникам, – тропку видите? Сгоняйте по ней, приведите – кто там.

Никому не дано право безнаказанно видеть летучий корабль.

Потихоньку Принципия стала отступать назад. Ей было страшно. Если бы не сын, оставшийся там, в доме, то она бросилась бы бежать. Прочь, без оглядки, спотыкаясь и падая. Но страх за маленького Геркулания подавил поднявшуюся было волну паники. Вернул способность соображать и действовать осмысленно.

В конце-концов, – думала она, отступая, тем ни менее, все дальше и дальше, – это вот, то, что там… оно может быть опасно, а может быть, и нет. Если бы Геркуланий был с ней, насколько легче было бы. Как же забрать его оттуда?

Ничего не приходило в голову. Забраться в дом помимо двери было никак не возможно. А чтобы через дверь… Ну, тогда нужно выйти прямо, не таясь, иначе – никак.

Послышались голоса. Принципия прислушалась. Язык был чужой. Кто-то что-то командовал, громко и резко. И она увидела как две фигуры бросились туда, где начиналась ее тропинка.

Она бежала, понимая, что оставляет следы, и что по этим следам ее найдут и догонят. Но она бежала, задыхаясь, стараясь прятаться за деревьями, и, в то же время, стараясь не удаляться от домика. Ну не могла она вот так просто взять и убежать. Геркуланий держал ее, заставляя бежать вокруг, словно привязанную.

– Не могу, – прошептала она, останавливаясь и сгибаясь, упираясь руками в колени, стараясь отдышаться. Бежать по снегу было тяжело, сил уже почти не оставалось, – господи, хоть бы Пафнутий…

Пафнутий! Пафнутий бы спас их. Но только…

И она, зажмурившись, изо всех сил мысленно закричала, стараясь дотянуться своим криком до летящего где-то дракона.

– Пафнутий!.. Пафнутий, помоги!

И, разогнувшись, побежала дальше.

***

Иной раз, особенно во время полета, Пафнутий ловил себя на том, что воспринимает вот это – его скольжение в небе и взгляд вниз, на землю где-то далеко под ним, как что-то совершенно естественное, и изумлялся этому. Ну, словно всю жизнь летал, словно рожден был с крыльями.

Зачем вообще рождаются люди, – думал иногда он, с наслаждением входя в плавный разворот, – не знаю… может быть для счастья? Ну, а я, – думал он, пикируя на высмотренную внизу добычу, – рожден для полета. Так получается.

На сей раз добычей был жеребенок. Это было хорошо. Это было оптимально. Хватит и Принципии, и ему как раз на один хороший обед. Если бы было больше, то пришлось бы переедать, или оставлять недоеденное, а это очень не нравилось привередливой принцессе – валяющиеся останки, остатки его трапезы, и потом это привлекало из леса голодных по зимнему времени волков. Он не знал, понравится ли Принципии конина, но ведь едят? Пусть и она попробует. Лошадей пока что на дорогах хватает.

А вообще, похоже, пора уже ему сажать ее к себе на шею, и везти куда-нибудь туда, где еще живут люди. Кончаются припасы – мука, соль, крупы всякие и прочие земляные яблоки. Не одним же мясом ей питаться, она же не дракон. Тряпки, опять же, маленькому.

Интересно, – пришла ему в голову мысль, – вот сейчас-то ей пока что легко сидеть на нем, примотав к себе этого Геркулания, а когда он немного подрастет? Брать с собой? Так он, пожалуй, еще и свалится, зараза. Оставлять? А если что?.. Мало ли кто набредет на их убежище. Волки, люди. Люди – так те еще хуже.

Раздумья эти были прерваны так резко и внезапно, что он чуть не свалился в штопор. Применительно к человеку можно было бы сказать, что он сбился с ноги. Мозг пронзил крик, и крик этот был ее – Принципии, больше никто сигналов ему не подавал. Ни с кем больше он не мог говорить, и ничьих мыслей больше не слышал, только ее.

– Пафнутий!.. Пафнутий, помоги! – Кричала она.

Пафнутий выпустил из пасти жеребенка, и бросился туда, к ней, на помощь.

***

Это было странно, но тот, за кем они – Цук и Кабан, гнались, не хотел уходить в лес. Следы, правда, плохо видные в темноте, но все же читаемые, вели их за ним. А он, похоже, нарезал круги вокруг их корабля. Но они возьмут его. Судя по всему – судя по следам, человек был один. Это не мог быть хозяин и смотритель точки, тот не стал бы убегать. Он радостно встретил бы их, он был свой. А это был чужак. А чужим тут делать нечего.

Они не далеко ушли от корабля, поэтому хорошо услышали крик. Это звали не их, вообще никого не звали. Кто-то кричал просто так, от страха, или изумления. Это насторожило, и они остановились. Там, у корабля, что-то происходило, и они не знали – бежать туда? Или продолжить погоню?

Деревья, которых тут было понатыкано слишком много, мешали видеть. Они загораживали взгляд, и смотреть можно было только или вперед на пару шагов, или вверх. Впереди точно ничего не было, и они посмотрели вверх.

Первое, что им пришло в голову, что это другой корабль. В темном небе темный силуэт был плохо различим. Но это что-то приближалось, увеличиваясь в размерах, и стало, наконец, понятно, что никакой это не корабль.

***

Этот крик, заставивший остановиться Цука с Кабаном – доблестных десантников, ловких и бесстрашных охотников на двуногую дичь, услышала и Принципия. А потом – уже совсем по другому, другим каким-то, внутренним ухом, она услышала то, что слышать было дано только ей, да только ей и предназначалось:

– Принципия, я тут. Ты где? Что с тобой?

Она подняла голову и увидела знакомый силуэт – эту размашистую кляксу на темном небе. Пафнутий, он приближался. Ну, слава Единому, он сейчас… что?!.