Ну, а потом – что? Мешки в телегу, и кто там под руку подвернется, куры? Отлично. Телка? И ее туша туда же, ну и все такое, главное – побыстрей, и прочь, прочь из этого нехорошего места.

И не надо, не надо думать плохо про этих людей. У них задача – не свою шкуру спасти. У них – человечество! А это такая цель, которая оправдывает любые средства.

Да, а что если ветер в другую сторону? Ну, тогда поджигалась не крайняя изба, а где-нибудь посреди ряда. В остальном – все то же.

***

А наутро утомленные ночной суетой селяне собирались где-нибудь в центре, возле храма, и начинали всерьез толковать промеж собой, кто же это такой нехороший. Кому Единый воздаст после его кончины, и как бы помочь Единому в этом деле, кончину эту ускорив. И, как правило, подозрения падали на соседей. У любого села есть неподалеку другое, где живут ну просто очень плохие люди, всячески вредящие, и куда лучше не заходить. Не убьют, так побьют за милую душу. И кто, если не они?..

И на следующую ночь горело уже то село, горело хорошо – аж душа радовалась, глядючи. Горело, подожженное со всех концов, не взирая на ветер, и там уж мало кому удавалось остаться в живых. Ну, а кто оставался – тот разносил по окрестностям весть о негодяях-поджигателях. И теперь жителям первого села лучше всего было убраться подобру-поздорову. И, чем быстрее, тем лучше. И вливалась еще малая толика в поток, текущий по тракту. И шли мужики и бабы, стиснув челюсти и ругая весь белый свет за несправедливое его устройство. А куда деваться?

***

Не ожидал Пафнутий такого эффекта. Кто же знал, что это нелепое сооружение рванет с такой силой? Протуберанцы яростного огня не только уничтожили корабль, они достали и до дракона. Вспышка принесла боль, боль и тьму – не ту, ночную и уже разбавленную рождающимся светом, а настоящую. Глаза ослепли.

Пафнутий уже не летел, он барахтался в небе, как утопающий. Он еще чувствовал, где верх, где низ, а вот куда лететь – этого он не знал. И он закричал, закричал, как недавно кричала Принципия, зовя его на помощь. Теперь помощь нужна была ему.

***

Когда то, что прилетело, то, что стояло на поляне, то, что принесло с собой тех, кто охотился за ней – когда оно, наконец, поднялось вверх, Принципия подбежала к дому. Первым делом она проверила, на месте ли ее Геркуланий. Слава Единому, с ним все было в порядке. Пришельцы его не тронули. И она выскочила, прижав сына к себе, на улицу.

Сооружение пришельцев было уже далеко. Пафнутий был еще дальше. Они гнались за ним. Принципия смотрела им вслед. Она смотрела, и она видела, как вспыхнул клубок огня, уже далеко от нее.

А потом в мозгу взорвалось:

– Принципия! Принципия, помоги!..

Этот крик чуть не оглушил ее. Она и не думала, что это может быть так громко. А что же было, когда кричала она? Она же просто вопила. Бедный Пафнутий, он, наверное, тогда просто оглох. Однако… что с ним?

Она видела Пафнутия. Он был далеко, но она видела, что он там, в небе, значит, все в порядке. Или – что?..

– Пафнутий, что с тобой?

– Я ослеп, – услышала она. Это был уже не крик, напротив, это был почти шепот.

– Как?!.

– Огнем… глаза ничего не видят. Подскажи мне, куда лететь. Ты же меня видишь?

– Вижу. Только как я тебе подскажу? А!.. – Догадалась она. – Ты лети, лети куда-нибудь, а я буду говорить, куда тебе повернуть. Давай!

И она увидела, как Пафнутий стал удаляться.

– Развернись! – Закричала она.

***

Глаза были целы. Принципия боялась увидеть на их месте кровоточащие провалы, но глаза были целы. Огонь выжег их внутри. Дает ли это какую-нибудь надежду ни Принципия, ни Пафнутий не знали. Оставалось ждать. Ждать и надеяться на то, что зрение восстановится. А пока как-то жить. Как? Принципия прикинула, того, что у нее оставалось, если очень экономить, хватит на три дня. А вот Пафнутию есть было нечего уже сейчас. И ни ему, ни себе Принципия помочь не могла. Все, что она могла – это принести дракону воды попить. Она и принесла, а потом ушла в дом, что толку сидеть на холоде? Если что – Пафнутий позовет. Она услышит. А пока – пусть лежит спокойно.

***

Последний участок пути был самым трудным. Точка 15-К, будь она проклята! – находилась в глуши. На сто верст вокруг не было никого, никаких сел. И дорог туда, соответственно, тоже не было. А прийти-то надо было не пустыми. Что толку, если они припрутся туда сами? Нужно было доставить продовольствие. Иначе – все зря!

Последнее село, бывшее у них на пути, перед тем, как свернуть на бездорожье, ограбили просто, нагло, без всяких ухищрений. Окружили, и шли по избам, выгоняя всех, убивая проявлявших строптивость, и сгоняя тех, кто шел, в большой общественный амбар. Потом, взяв старосту, чья семья тоже была заперта вместе с остальными, пошли по подворьям. Старосте сказали, что, если он окажется не сговорчив, амбар подожгут. Староста все понял правильно. Скоро обоз из десяти груженых телег выехал за околицу.

Ехали медленно, помогая лошадям выволакивать тяжелый груз. Лошадей приходилось менять, но об этом позаботились заранее, реквизировав в селе все конское поголовье, да и свои, родные, предназначенные не для телег, кони, тоже пригодились.

Но лошади отдыхали, а вот люди – людям приходилось тяжко. А тут еще мужики из этого, последнего села, затеяли войну. Решили, гады, отбить свое добро. Надели на ноги снегоступы, вооружились топорами, догнали, обошли и напали ночью.

Потом насчитали десяток трупов. И из своих трое было ранено, так, что идти они не могли, и их пришлось пристраивать на телеги.

Путались в буреломах, проваливались в ямы, один раз потревожили медведя, в результате чего пострадал еще один. Медведю, правда, повезло еще меньше. Его разделали и съели.

А еще потом была река. Река была подо льдом, но лед в эту пору уже ненадежен. Шли осторожно, прощупывая лед, но все же одну из телег потеряли. Что-то, конечно, успели спасти, но, в основном, весь груз с телегой и лошадь утонули в той чертовой полынье.

Но река означала, что цель уже рядом. Еще день мучений и, посланный на разведку егерь, вернулся с известием, что дом стоит. Людей он, правда, не видел. Он так – издали, посмотрел, и – назад.

Оставив обоз, Алеф Йот и еще пятеро сели на коней.

– Ждите тут, – распорядился Алеф, – мы скоро.

***

Третий день Принципия сидела без еды. Такого еще с ней не случалось. Никогда. Среди прочего, вспомнившегося ей, она вспомнила то путешествие, и, судя по этим воспоминаниям, там ей часто приходилось испытывать чувство голода. Но, чтобы так…

От слабости дрожали руки, и она, беря малыша, боялась уронить его. Было и такое, что темная волна накрывала ее и она, очнувшись, обнаруживала, что лежит на полу. А если бы она в этот момент держала ребенка? А он, бедный, тоже мучился. Молоко иссякло, и она давала сосать мокрую тряпочку, чтобы хоть ненадолго обмануть, заставить замолчать этот охрипший от плача, мучительный голос.

Пафнутий лежал, свернувшись, и почти не шевелился. Зрение не возвращалось, к тому же, похоже, воспалились раны, полученные им в бою с пришельцами. Они почти не разговаривали. Не о чем, да и не хотелось. Выхода не предвиделось. Идти – куда? Умереть в лесу, или умереть тут, какая разница. Тут хоть теплее.

Она сидела на своем лежаке, низко склонившись над наконец уснувшим Геркуланием, лежащим у нее на коленях. Может быть, он уснул, может быть впал в такое же забытье, как случалось ей самой – не важно, главное, затих, перестал мучить. Мыслей не было, было тихое дремотное состояние – самое лучшее из всего того, что она испытывала в последнее время, даже проклятое сосущее чувство под ложечкой угомонилось, не терзало. Она, слегка покачиваясь, тупо и безразлично смотрела, не видя, куда-то в угол. И даже не сразу поняла, что дверь, скрипнув предупреждающе, отворилась.

Мороза не было, поэтому облако пара не сопровождало вошедшего, застывшего на пороге. Он сделал шаг, еще, осторожно осмотрелся, шагнул к Принципии, поднявшей голову, снова встал, глядя на нее в упор, потом резко развернулся и вышел, хлопнув дверью.