Как уже говорил, с собой в армию прихватил зубную щетку, как сейчас помню: в зеленом футляре, и с первых дней показал всем, что мне, ввиду болезненности зубов, нужно после каждого приема пищи чистить зубы, что требовало некоторого опоздания на некоторых построениях. Сначала это вызывало зуд у сержантов моего взвода, но я быстро все запоминал, был на хорошем счету у шакалов, у будущего деда, у солдат, а они – мои сержанты Синеус и Трувор – призывом были младше деда. Хотя следует сказать, что до поры я и их не обижал. За знание и исполнение устава, помощь офицерам и отсутствие нареканий у старослужащих мне было нечего предъявить, и сержанты начали принимать это как данность. Когда даже наш комбат узнал и принял, что один из солдат иногда опаздывает, настало время действовать.
В моем взводе сначала было два сержанта, но спустя три месяца явился и блудный сын нашей роты со своим другом. Это были наши деды, ушедшие на контракт Аскольд и Дир, но далее буду описывать свое взаимодействие с первым, т. к. второй был сержантом 4-го взвода, хотя очень крутым парнем.
Итак, Аскольд, будучи контрактником, должен был носить берцы, портупею и шапку контрактника. Ему очень быстро стало понятно, что нужно найти духа, который станет ходить в самоход. Он не присутствовал в начале нашей службы, поэтому за советом пошел к моему будущему деду и своему другу, чья койка была напротив.
Впервые в самоход я сходил с Аскольдом (в его шмотках, как контрактник) на третий месяц службы, а после, когда, уже будучи сержантом, на одном из собраний с заместителем нашего комбата по воспитательной работе, майором, тот начал что-то говорить о правилах поведения и еще нес такую же дичь, я ему напомнил о соседнем с нами подразделении вертолетчиков и о том, что в самоволке мною проведено больше времени, чем эти летчики, вместе взятые, налетали в небе. Майор прекратил свое совещание и больше, по крайней мере, мне ничего не пытался внушить. К концу первого года службы у меня имелись ключи от всех нужных дверей. Я наизусть знал устав, точнее те его места, которые требовались по службе, но весь прочитал.
Моим хобби было читать инструкции по ведению огня из автоматических видов оружия, что в конце службы, наряду с постоянной практикой, позволило занять на соревнованиях своего военного округа второе место по стрельбе из автомата. Читал и наставления по тактике боя в составе роты и взвода. В отличие от многих наших офицеров, владел историей русской армии, т. к. прочитал Керсновского и Зайончковского. Они пустили меня преподавать солдатам после экзамена, который состоял в необходимости назвать пару-тройку дат из истории, которые сами, видимо, запомнили на постоянных построениях, когда их имел удовольствие воодушевлять наш кэп (командир полка) БрэД Дик, т. к. вдоль плаца стояли плакаты с этими датами.
Били ли меня? Да, несколько раз, но это называлось у нас «поправить». Поправляли черпаки – сержанты, отслужившие год, дужкой от кровати, ударяя ей по предплечьям и тормозам на ногах. Я это заслужил и знал об этом, т. к. из-за меня комбат запретил всем офицерам батальона идти домой, пока не появлюсь, а те насели на дедов, которые, в свою очередь, на черпаков. Я пил в городе с друзьями знакомого офицера. Был виноват, и поправили меня до обморока за дело. Вообще, меня можно было поправлять почти каждый день, и все это было бы за дело, но мною соблюдалась главная неписаная заповедь устава: не палиться.
Солдаты. На них практиковался. Нас всех объединяла форма, она же стирала некие противоречия. На этих гвардейцев я имел возможность смотреть постоянно. Представьте, более сотни человек, которые всегда на виду. К концу службы мне стало понятно, когда и какие темы в разговоре поднимать и что делать, чтобы твои слова были не просто услышаны, но и поняты, и приняты. Я никогда не делал ставку на работу с массами людей, но занимался молекулярным переливанием идей отдельно взятым солдатам. Времени было много. Вот некоторые из принципов, которые усвоил:
Для того чтобы не быть в тягость собеседнику, от которого тебе что-то нужно, следует создать пространство для разговора. Эта беседа должна произойти:
1. После обеда.
2. Перед выходными.
3. После получения им жалования (если это офицер).
Если внимательно наблюдать за людьми, и суметь найти нечто общее для всего, о чем они догадываются, и произнести это, то тому, кто на это способен, начнут доверять. Самое главное – научиться ни к кому не лезть. Человек должен свариться в собственном соку. Время само все сделает, только жди и будь готов.
Если же было нужно, чтобы человек от тебя добровольно отстал и больше никогда не хотел приблизиться, то ему следовало поместить в сознание самодостаточную и несоразмерную его мировоззрению мысль, а так как мысль требует внимания, и в наши дни этого внимания и способов его фокусировки мало, то человек интуитивно будет чувствовать насилие над собой. Для защиты удобного ему мира он использует бегство под разными предлогами.
Поначалу не хотелось ходить в караулы. Для достижения своей цели мне потребовалось сказать несколько слов. Будучи записан в наряд на караул, не сопротивлялся, а когда разводящий повел на пост, то услышал от меня, что наконец-то я останусь один. Повисла тяжелая пауза. В караулах разное случалось. Больше в караулы меня не ставили, пока это не стало нужно вновь.
Позже узнал, как снять напряжение у сотни человек во время многокилометрового марш-броска, чтобы они полюбили сам путь, а не мечту о покое.
Обычно занятия по ОГП проходили на центральном проходе казармы. Солдаты садились на табуреты в колонну по три, а перед ними – стол преподавателя-офицера. Сержанты садились сзади своих взводов, чтобы сотня парней, испытывающих желание спать и есть, да под спермотоксикозом не шалила. Я по-разному пробовал, но лучший вариант – работа с трехшереножным строем, когда ты можешь видеть глаза каждого и находишься как бы в потоке. В ход шло все: анекдот, язвительная шутка, мат, паузы, но самое главное – владение материалом в деталях. Каждый раз занятие нужно было начинать издалека, вовлекая в пространство мысли. Это было очень круто.
Сержанты. Никогда не хотел иметь этот чин. Никогда. У меня было стойкое желание после учебки уехать в войска. После полугода службы стали приезжать покупатели, и я утомился скорбеть об отъезде лучших друзей, пока покупателей не стало становиться меньше. Очень хотелось уехать, но было очевидно, что меня не отпускают. Тогда я украл свои документы у ротного и спрятал в радиоприемник на стене в расположении казармы, т. к. лучше места не было, чтобы самому передать их кому-нибудь из представителей войск. Настала одна из суббот, все шло хорошо, у меня была договоренность с покупателем. Суббота – парково-хозяйственный день в части, в который вся казарма и весь полк вылизываются, как у кота яйца. Я занимался своими делами. Дежурным офицером был капитан – воспитатель. Вдруг раздался какой-то шум, в казарме было порядка тридцати человек из солдат, ожидавших отправки. Подойдя к эпицентру шума, я увидел разбитое радио, свой военный билет в руках воспитателя, его ублюдочную усмешку и крах своей мечты в окружении мыльной пены, щедро наведенной по всему расположению до щиколоток. До армии – не курил более трех лет, а в рядах ВС РФ – полгода. Какой-то боец, протирая приемник, уронил его на пол. Такого никогда не случалось раньше. Тут было больше нечем помочь. Закурил. Этот капитан со своими приятелями-воспитателями нашего батальона устроил мне сладкую жизнь. За время службы мною сменено шесть подразделений. На меня пытались завести уголовное дело, угрожали «дизелем», тренировали нарядами и провокациями, и весь джентльменский набор. Некоторые знали, что я хожу в самоходы, пью, гуляю с девками в части и за ее пределами, умею заработать деньги не избиением солдат, что бесполезно менять замки, т. к. они будут открыты, и что уличить меня в этом редко кто мог. Они должны были увидеть, что, оставив меня, сделали чудовищную ошибку. Однажды начав, трудно остановиться. Нас таких подобралась небольшая компания. Бывали случаи, когда приехавшие на практику офицеры из военных медицинских институтов дежурили по роте вместо нас, пьяных сержантов, которых днем сняли по этой причине с караула. Гордиться здесь нечем. Мальчики, отслужившие год, оборзели, потому что могли.
